Крепкие орешки
-- Саша, клоун с пулеметом -- на твоей пролетарской совести! И башкой без нужды над плечами не размахивайте. Я -- в "сундучок на колесиках", оттуда -- на минометную огневую. Не забывай, пиши!
-- Непременно, командир! Заказным!
Направляясь вдоль забора к КШМ -- командно-штабной машине на базе ГАЗ-66, действительно -- ни дать, ни взять, сундуку с антеннами, я неожиданно наткнулся на своего доброго знакомого, замполита третьей роты капитана Ламбина. На должности он находился аж целую неделю, будучи выдран по продразверстке с одной из режимных комендатур ядерного объекта. После драконовских мер по обеспечению стерильности и дамочек-контролерш Ламбин безо всякого перехода очутился в траншее с "калашниковым" в руках и в компании отнюдь не питомцев школы с гуманитарным уклоном. Надо отдать ему должное -- мужиком он оказался что надо, ухитрился даже не растеряться в первом бою, упавшем ему на голову, как ведро с белилами в фильмах Чарли Чаплина. С печатью философского смирения на лице (как-никак, марксист) Ламбин заколачивал в магазин патроны.
-- Как дела, комиссар? -- заорал я во все горло, во-первых, чтобы перекричать канонаду, а во-вторых, от удовольствия видеть деликатного, воспитанного Ламбина за настоящей солдатской работой.
Николай Владимирович подарил мне выразительный взгляд поверх очков, став удивительно похож на Папу Карло из ломового детского триллера про деревянного шалунишку и его подельников.
-- Дискриминация, Митрич! Я бы даже сказал, апартеид!
-- Что такое? "Дедушки" обижают? -- удерживая чуть ли не руками рвущийся наружу смех, притворно удивился я.
-- И не говори! Совсем дембеля разбушлатились -- целому капитану пострелять не дают!
Возмущение в голосе Ламбина было столь неподдельным, что удержаться мы не смогли. Раскат хохота перекрыл даже трескотню выстрелов.
-- Чего вы ржете, кони колхозные?! -- Комиссара самого разбирал смех, но он честно выдерживал роль до конца. -- Я, понимаешь, как порядочный, к амбразуре, а они мне -- дескать, не барское это дело, рулите, мол, войной, а насчет пострелять -- мы и сами с усами!
Ох, Владимирыч, не быть тебе четырежды Героем -- Ильич-бровеносец в дивизионном тылу вон как навоодушевлял -- самого Жукова обставил по части "нагрудных гаек", а тебе и приступить, значит, толком не дают!
-- А мы по беспределу, товарищ капитан! -- скалился плотно сбитый сержант, оторвавшись на минуту от амбразуры, чтобы взять у молодого новый магазин и подправить прицел подствольного гранатомета. -- Дедовщину в армии никто не отменял!
-- Факт! -- Я махнул им рукой. -- Бывайте, мужики! Главное в нашем деле -- ...
-- Не суетись! -- проревели мою любимую присказку пехотинцы.
Ну, разве можно победить таких людей? Крутые парни, крепкие орешки!
В капонир, глубокий окоп с подковообразным валом вокруг, за которым укрылась КШМ, я спрыгивал в весьма приподнятом расположении духа. Поэтому, право слово, почувствовал себя весьма неловко, шагнув в кунг КШМ и увидев за командирским столиком Иванова. Капитан посерел и постарел лет на десять; шутка ли -- принимать первый бой, не имея ни капитальной тактической подготовки, ни полевого опыта, и сразу -- в ответе за целый тяжелый батальон! Я от души возблагодарил Господа за то, что начал войну Ванькой-взводным, а затем напустил на себя туповато-бравый вид, лучше всего говорящий об уверенности в себе, и четко козырнул:
-- На батарее и в третьей роте все путем! Я только что с позиций -мужики бьются, как львы, только бесхвостые. Ничего, что я с сигаретой?
Я знал, что Иванов не курит, поэтому мой невинный вопрос, как и кирзовый юмор, были "красной селедкой" -- приманкой, чтобы отвлечь командира и ослабить то нечеловеческое напряжение, в котором он находился.
Иванов кривовато улыбнулся. Высокообразованный человек, опытнейший педагог, он меня, скорее всего, раскусил, но цели своей я-таки добился.
-- Спасибо, Дмитрич. -- Иванов потер лицо ладонью. -- Как люди?
Ай, молодец! Профи! Вождь! Не надо шар земной переворачивать и Америку открывать -- выслушай доклад своего офицера, спроси его о том, что его самого сильней всего щемит, кивни головой -- и ринутся подчиненные исполнять свои здравые задумки, как твой собственный, гениальный, непререкаемый приказ! И голову за него положат, да не по присяге -- вдохновенно и самоотверженно! Одно только маленькое условие: выслушай так, чтобы он поверил в необходимость и ключевую важность своего сообщения, спроси так, чтобы умереть или воскреснуть от его ответа, кивни так, словно твой кивок -карт-бланш и индульгенция одновременно. И не сыграть все это нужно -пережить.
Капитан спецвойск МВД Олег Иванов это сделал.
-- Одного подстрелили, в мякоть. -- Я плюхнулся на сиденье. -- Что говорят вожди в Ханкале?
-- Да что они могут сказать? -- Командир презрительно махнул рукой.
-- Ну как что, -- невозмутимо пустил я дым через ноздри. -- Удар "воздушной кавалерии", десант спецназа или рейд стратегических бомбардировщиков, а?
Иванов посмотрел на меня, явно сомневаясь в моей вменяемости, но понял, что я, по обыкновению, вышучиваю ситуацию, и вызывать санитаров не стал.
Я вкратце обрисовал ему обстановку.
-- В основном работают с автобазы и заводских корпусов, но гаражи от нас в двухстах пятидесяти -- трехстах метрах, а до цехов рукой подать, да и скучились там правоверные. Считаю нужным работать всем минометным взводом в одни ворота, то есть попеременно по каждому цеху. Автобаза не так опасна.
-- Действуй, Дмитрич, -- кивнул Иванов. -- Если что -- сразу доклад.
Выйдя из кунга, я еще с минуту постоял в тени высокого бруствера. С Олегом нам определенно повезло! Будь на его месте псих, неврастеник, да просто неуравновешенный человек, -- не сносить бы нам голов, как было в Отдельном милицейском полку нашей же бригады. В нашем положении определяющими победу факторами были выдержка и хладнокровие -- Иванов обладал ими в полной мере!
Прежде чем снова сквозануть через плац на батарею, я не смог устоять перед искушением "зайти в гости" к своему закадычному другу, командиру взвода братской третьей роты, оборонявшему, согласно боевому расчету, здание штаба. Вот кому доставалось-то! Полежать несколько часов с биноклем в укрытии и вычислить в лагере штабной барак или палатку -- плевое дело, что бандиты и выполнили, обрушив на двухэтажную кирпичную коробку лавину огня. Резон понятен: в первые же секунды боя выбить командиров, нарушить управление боем. Да вот ведь незадача: мозг-то батальона находился к тому времени в надежно защищенной КШМ, а в здании штаба скрытно засели сорвиголовы старшего лейтенанта Михаила Червонного, а в самодельном каменном бастионе на крыше -- хладнокровные, как удавы, и бесстрашные, как берсерки, бойцы взвода автоматических гранатометов "пламя", оперативно входивших в состав моей батареи.
Если Ламбин попал на войну "на халяву", то Михаил Червонный (век свободы не видать, такая уж звонкая фамилия у человека! ), можно сказать, удостоился "халявы в кубе". По жизни его интересовали две вещи: блюз и винь-чунь. С целью избежать обвинений в тунеядстве и кретинизме Миша с успехом окончил Новосибирский лесотехнический институт с военной кафедрой и -- ушел в первый нокдаун: его, человека сугубо мирных наклонностей, соло-гитариста и вдребезги даоса, законодательным порядком призвали в армию, да не просто в армию, а в очень армию, т. е. повесили на плечи по две звездочки и поставили во главе взвода лоботрясов-вэвэшников. Будучи прирожденным офицером и джентльменом, он не смог выполнять свои обязанности плохо и в результате, не успев опомниться, получил третью звездочку и предписание убыть на формирование оперативного батальона, предназначенного для Чечни. На лице его, казалось, намертво застыло выражение: Вот-Ничего себе-Сходил в булочную! Тем не менее инженерный подход к делу, вбитый в него техническим вузом, плюс даосское отношение к невзгодам и природный юмор позволили ему стать первоклассным офицером, способным дать сто очков вперед многим кадровым военным.