Алмазная королева
— Ну что, Славик? — поинтересовался Турецкий у своего друга спустя десять минут, когда они остались вдвоем, дав возможность своей команде рассосаться поодиночке через имеющиеся два выхода. — О чем кручина?
— Ты в стол-то свой заглядывал?
— Нет пока.
— А ты загляни… Да не туда, балда! Правая тумба, дверцу-то открой!
— Ух ты! — искренне восхитился Турецкий, последовавший совету Грязнова. — Это что, взятка или ты из особого фонда своего раскошелился?
— Особый фонд, мой милый, только у вас в Генпрокуратуре существует, не забыл, часом?.. Я это к тому, что Меркулова твоего, ежели дело до зарубежных командировок дойдет, потрясти на сей предмет будет твоей задачей: не может же Березина оплачивать все перемещения ребят?.. Так что пей на здоровье…
— Сейчас, пожалуй, и приступим-с! Так об чем кручина-то? И почему про Галочку Романову я имел честь услышать только сегодня?
Грязнов между тем успел уже вынуть все из той же правой тумбы необъятного письменного стола не только коньяк, но и рюмки и, наполнив их, придвинул свой стул поближе.
— Насчет Галочки я и сам пару часов назад определился. А по части кручины— это тебе показалось… Просто думаю-размышляю… Справиться-то она справится, только не маловато ли ее одной на эдакую прорву работы будет, как полагаешь?
— Я полагаю, улыбнулся Турецкий, — что пока нам с тобой задаваться подобными вопросами рано, информации-то почти ноль — не находишь? Вот послушаю твоих молодцов завтра, тогда и решим. С племянницей Шурочкиной повидаюсь… Думаю, мы с тобой главную нашу задачу понимаем одинаково: докопаться до господина генерала и прихлопнуть алмазную шайку… Нет, Слав, ты скажи: как такое возможно, а? Под носом, можно сказать, у властей предержащих — сотни миллионов… А ведь не меньше, а? Чтоб такие бабки — и спокойно вместо казны в карман!
— Еще как возможно, — хмуро произнес Грязнов. И зло добавил: — Каждого из этих продажных шкур… собственными бы руками!..
— Ладно, — вздохнул Турецкий и приподнял слегка свою рюмку. — Авось так и выйдет… Прозит!
— Прозит! — отозвался генерал Грязнов.
6
— Доброе утро, Татьяна Николаевна… Девять тридцать, как вы приказывали…
Угодливый голос горничной Кати, водворившейся в особняке Кропотиных одновременно с новой супругой бизнесмена, ворвался в сонное сознание Татьяны, прервав ночной кошмар.
Собственно, в прямом смысле слова кошмарным навязчивый сон, снившийся ей едва ли не через ночь, не был. Но осадок от него оставался пренеприятнейший! Да и кому понравится часами красться по нескончаемым, путаным, полутемным коридорам с колотящимся от страха сердцем, в полной уверенности, что где-то в этом лабиринте ее, Татьяну Монахову, поджидает неведомая опасность?
Женщина с трудом разлепила веки, и ее еще не отделавшийся от ночного видения взгляд выхватил круглое лицо горничной, стоявшей с самым покорным видом рядом с широченной супружеской кроватью. В руках Катя держала поднос с традиционным утренним кофе, к которому полагались слегка подсушенные, безвкусные хлебцы — числом две штуки. Весь последний год Татьяна вынуждена была соблюдать строжайшую диету: для сохранения фигуры одного фитнеса оказалось мало… Коварная штука — гены… Конечно, детей она, как ее мамаша, не рожала, 9днако унаследованная склонность к полноте, приметная лишь для нее самой, пусть робко, но в конце концов о себе заявила…
Сделав усилие, Татьяна заставила себя разомкнуть полностью густые темные ресницы и, хмуро глянув на горничную неожиданно темными для платиновой блондинки глазами, села среди подушек — с удовлетворением отметив, что в постели она одна: старый хрыч, как обычно, поднялся на рассвете и теперь, вероятно, умотал на свою фирму. Делать вид, что он там хозяин.
Мысль об этом невольно тронула ехидной улыбкой пухлые, все еще яркие и четко очерченные губы женщины, и она уже вполне благосклонно, приняв из Катиных рук поднос, отпустила горничную. Остатки сна улетучились как предрассветный туман под порывами ветра, и, потягивая кофе, Татьяна Николаевна Монахова, в супружестве Кропотина, слегка хмурясь время от времени, мысленно прикидывала планы на грядущий день.
День предстоял весьма плотный, можно сказать, до отказа забитый. Увы, единственным приятным событием в течение него обещало быть свидание с Юрием. Да и то омрачаемое в последний месяц мыслью, что на самом деле Старик, как с незапамятных времен называла она про себя генерала, давно догадался, какие отношения связывают его давнюю любовницу и его же собственного сына… Был вариант и похуже, который Татьяна старалась до поры до времени не принимать в расчет: что, если ее роман с Юрой запланирован самим Березиным, так же как был запланирован в свое время роман и брак со слюнтяем Кропотиным?..
Эта мысль изредка все же мелькала в ее голове и, тут же изгнанная, оставляла после себя мерзкий, противный холодок в душе, памятный Татьяне по тем годам, о которых она постаралась забыть. И которые периодически все же всплывали в ее цепкой, отточенной за годы общения с Валерием Андреевичем Березиным памяти — как это случилось и нынешним утром. Наверное, и мысль о напомнившей о себе наследственной полноте, а значит, о ее, Татьянином, возрасте, каким-то хитрым «подкожным» образом была связана как раз с проклятой памятью о прошлом.
Поставив поднос на половину кровати, принадлежавшую ее мужу, женщина выскользнула из-под одеяла и шагнула к огромному зеркальному шкафу-купе, занимавшему целиком одну из стен спальни. В который раз подумав о том, что шкаф этот следует выбросить, соединив вместо него спальню с соседней комнатой, превратив ту в гардеробную. Что вообще все здесь, в этом богатом, но безвкусном и неудобном особняке следует переделать, перекроить, перестроить… После того как их план осуществится полностью. Самое время его осуществить до конца, а Березин-старший между тем отчего-то тянет и тянет, не считаясь с тем, что терпению Татьяны тоже может наступить конец…
Женщина тряхнула пышными белокурыми волосами и замерла перед зеркалом, придирчиво вглядываясь в свое обнаженное тело. Спать обнаженной ее когда-то приучил Старик… Неужели… Неужели это было так давно?!
Истинного возраста Татьяны Николаевны Монаховой не знал никто, кроме Березина-старшего и ее самой, но в последние годы ей, перевалившей за третий десяток, все сложнее было поддерживать этот имидж вечно молодой, почти юной, хрупкой и нежной женщины-девочки.
Она родилась и выросла на берегу Камы — в городке, воспоминания о котором и по сей день заставляли Татьяну внутренне содрогаться. И было от чего. Даже в советские времена деревянный, разваливающийся городок, принадлежавший административно русской окраине Удмуртии, поражал своей убогостью на фоне сотен таких же районных и заштатных. Их домишко от соседних развалюх не отличался ничем: те же бревенчатые стены, оклеенные давно потерявшими первоначальный цвет, отстающими по углам обоями, ободранная, едва ли не образца пятидесятых, мебелишка, за окнами — палисадник с хилыми мальвами, сквозь которые просматривалась лишенная асфальта улица с расшатанными, дощатыми тротуарами и огромной, не просыхающей даже в жару лужей посередине.
Семья Монаховых тоже ничем не отличалась от обитающих по соседству: пьющий папаша, работающий в перерывах между запоями не пойми кем на маленькой местной пристани. Рано постаревшая в тяжких трудах по воспитанию троих дочерей мать. Татьяна была младшей, родившейся, как говаривала мамаша, «под завязку», когда старшая из сестер собиралась замуж, а средняя успела «заневеститься» — так это называлось в городке. К тому моменту, как Татьяна начала более-менее осознанно воспринимать окружающее, у старшей уже было двое сопливых ребятишек, чьи имена Монахова успешно позабыла за прошедшие годы, а вторая из сестер, так и не нашедшая себе жениха, превратилась в настоящую грымзу, постоянно ссорящуюся с матерью и однажды на глазах Татьяны избившую до «красной юшки» вусмерть пьяного папашу.