Дальняя командировка
Начальник РУВД молчал. Остальные сидящие за столом не смотрели на него — упирались глазами в полированную поверхность стола.
— Ну а ты что теперь скажешь, Мурадович? — с сарказмом протянул мэр, поворачивая голову в сторону прокурора. — Где ты такого идиота нашел, можешь толком объяснить? Который не только, что называется, ворует, но еще и конкретный адрес, по которому надо искать украденное, указывает? Это что, тоже случайный просчет? Или уже тенденция? Что вы там изъяли у них, ты сам-то в курсе?
— Три компа…
— Ты мне русским языком говори, а не собачьим!
— Ну три компьютера со всеми причиндалами. Плюс дискеты и прочее. Но я еще ничего лично не видел, не успел. Там у меня сначала спецы с информацией разберутся, а уже потом…
— Чего — потом? Оформишь как вещественные доказательства? И временно в кабинеты свои поставишь?
— Ну… А как же иначе? Не возвращать же! Дорогая техника, у Нас такой отродясь не будет. От вас дождешься, как же! Ищите спонсоров! А где их искать? Вон попробовали, так они до такой степени, извини, Савелий Тарасович, нас уделали, что ни в какой бане не отмоешься… И ты тоже! — Он посмотрел на подполковника. — Прибежал! Чуть не задницы им лизал! И вон чем обернулось! Меня надо было слушать! Я с этой сволотой не первый год знаком!
— Помолчал бы уж… — махнул рукой мэр. — Сам хорош! Прочитай, что они про тебя пишут. И это не просто так, это, считай, обращение к федеральному прокурору! У тебя с ним, кстати, как? С областью, я знаю, нормальные вроде отношения. А у них наверху что, не в курсе?
— Я не думаю, что федеральный прокурор станет придавать кляузе слишком серьезное значение. Скорей всего, прикажет Сивцову разобраться, ну а уж мы сами… как- нибудь. Не впервой…
— Дай-то бог… А чтоб не оставлять информационное пространство нашим недоброжелателям, я поручаю тебе, Иннокентий Мурадович, лично проинформировать в «Гласе народа» наше население о том, какие были прокуратурой приняты меры и почему. Объяснить это дело надо спокойно, без лишних эмоций. То-то, мол, и то-то, идет разбирательство, подозреваются в клевете, обстановка требует, ну и как обычно, чтоб успокоить слишком разгоряченные головы. И важно, чтобы люди поняли — это не против них акция, а против конкретных лиц, подозреваемых, и так далее, ясно? А когда следствие закончится, изъятые вещественные доказательства будут переданы их законным владельцам. Обязательно укажи! Мы потом посмотрим что и как, но чтоб нам сейчас не тыкали в физиономии разными вопиющими фактами… Да, и вот еще. Зачем ты, Павел, свою команду на улицы вывел? Тебе что, гэкачепе приснилось? Такты перекрестись и умойся.
— Эти меры были приняты, Савелий Тарасович, — упрямым тоном заговорил Затырин, — по той причине, что сегодня, в середине дня, оппозиция собиралась провести на площади Ильича общегородской митинг протеста. У меня верный источник. Он и проинформировал. Потому и приняты превентивные меры. Вон увидели моих парней на улицах — и сразу всякая охота митинговать без специальной на то санкции у них отпала. У вас просили разрешение на проведение митинга? Нет! Я специально интересовался. И сам я тоже не в курсе, меня в известность не ставили. А закон есть закон. Не хрен без команды глотки драть!
— Ну смотри, Затырин, как бы не обернулось дело этим твоим любимым афронтом. Подставишь ты нас, никто тебя защищать больше не станет. Убери людей!
— Слушаюсь, — недовольно ответил подполковник.
— А что мне с заявлением делать? — спросил прокурор.
— С каким?
— Да от этой, от Котовой, по поводу вчерашнего обыска. Я пока держу его у себя, а окончательного решения не принял, думал посоветоваться.
— Так а чего ж, собственно, дальше советоваться? Вот в газетной статье все и изложишь. Что уголовное преследование против «Новостей» будет возбуждено, что ответчики должны подготовить аргументы для своей защиты, что следственный процесс развивается законным путем, а если имеются некоторые перегибы, так на них немедленно указывают и местная власть, и областное руководство, и все замечания немедленно принимаются к сведению. Мне тебя что, учить надо? В нашей газете как бы и ответишь на все упреки. И нечего стесняться. Они же не стесняются, поливая нас тем, что, по твоим же словам, в бане потом не отмоешь!
Настроение у Савелия Тарасовича заметно улучшилось. Даже разговор с Кривенко стал казаться не слишком серьезным и опасным для него.
— Значит, — словно подводя итоги разговора, заметил председатель районного суда, — спускаем как бы на тормозах, я правильно понял тебя, Савелий Тарасович?
— Как бы правильно, — засмеялся мэр Гузиков, слегка иронизируя над коротышкой — судьей Слепневым.
2
Видимо, чего-то все-таки не учли мэр и его команда.
Наутро в «Гласе народа» появилась небольшая статья, подписанная прокурором межрайонной прокуратуры Керимовым и напоминавшая по сути своей информационную отписку. Иннокентий Мурадович, чтобы не затягивать дела и несильно напрягать свой мыслительный процесс, пригласил к себе в кабинет редактора «Гласа» Ефима Шитикова и с ходу надиктовал тому на диктофон все те соображения, которые записал для памяти еще в кабинете мэра. Ефим — этот рыжебородый верноподданный трепач, каковым он слыл в городе, — попробовал задать несколько уточняющих вопросов, но Керимов оставил их без внимания.
— Нечего тут рассусоливать, — сказал он. — И комментарии твои никому не нужны. Все должно быть ясно и однозначно. Никаких противозаконных действий произведено не было — раз. Фактически все, описанное в областной газете, является злостным вымыслом, и это дело прокуратура без внимания не оставит — два. И, наконец, третье — виновные понесут наказание. Степень вины каждого определит суд, и только суд! И любые попытки оказать на него давление будут пресекаться в установленном законом порядке.
Ну чего им еще нужно? Все коротко и предельно понятно. Пусть делают выводы.
Статья вышла в том виде, как ее надиктовал Керимов. И для возбужденного уже населения маленького, в сущности, городка, в котором интересы личные фактически ничем не отличались от общественных, поднялась новая волна возмущения.
Еще ночью нашлись смельчаки, которые на центральной площади, прямо у памятника Ленину, закрепили лозунг-растяжку: «Мэра и всю его команду лжецов и подхалимов — в отставку!» А утром по указанию Гузикова, возмущенного очередной провокацией оппозиции, пригнали автомобиль с подъемником и стали снимать этот лозунг, что оказалось делом совсем не простым. Толстый стальной трос, на котором висела растяжка, был предназначен для поддержки электрического кабеля, соединявшего четыре фонаря по углам площади. И чтобы добраться до лозунга, следовало опустить трос, и для этого сначала отключить электричество, отсоединить кабель, а уж только потом можно было дотянуться и до лозунга — словом, целая история. Оставалось загадкой, каким образом лозунг вообще сумели повесить так высоко, не сам же он там оказался!
Мэр бушевал, наблюдая из окна своего кабинета за бестолковой и неторопливой возней электриков, медливших словно нарочно.
Но пока совершалась эта процедура, на площади собралось не менее сотни человек, которые, воспользовавшись отсутствием милиции, немедленно организовали митинг протеста. На той трибуне у пьедестала памятника, с которой Савелий Тарасович привык лично руководить торжественными народными мероприятиями в праздничные календарные дни, теперь ораторствовали непонятно кто, выкрикивая в мегафон оскорбительные и чудовищно несправедливые призывы типа того, который чуть-ли не полдня уже болтается над площадью. И эти бездельники из «Горэнерго», кажется, вовсе и не торопятся его снимать. А где, черт возьми, милиция? Где стражи порядка, за которых ратует такой же, как они все, бездельник и тупица Затырин?! Ему что, особая команда нужна?! Отдельное приглашение?!
На трибуне с включенным мегафоном в одной руке и со свернутой в трубку, смятой газетой — в другой, словно тот же Ильич на пьедестале, стояла Елена Ивановна Котова — невысокая светловолосая женщина, которую в городе многие знали как человека открытого и честного. Потрясая перед собой газетой, она выкрикивала слова, которые эхом разносились по площади, и на ее голос оборачивались и останавливались прохожие, затем тоже подходившие к митингующим. И толпа, таким образом, беспрерывно росла — пусть и медленно, но неуклонно.