Дальняя командировка

Омоновцы в бронежилетах, с опущенными для пу­щего устрашения забралами шлемов, как и накануне со­провождаемые по пятам сотрудниками районной мили­ции в шапочках-масках, с грохотом ворвались в зал с трех сторон.
Поднялись крики, визги, вопли, молодые люди па­дали на пол. Омоновцы, раздавали удары дубинками на­право и налево. Охранники Самвела, вбежавшие в поме­щение, еще ничего и сообразить не успели, как были вмиг опрокинуты на пол, а на их заломленных за спины руках защелкали наручники. Били всех, не разбирая, кто пе­ред ними — парень или девушка, — шла зачистка…
Всякое сопротивление было сломлено еще в первые минуты, и теперь резвые сотрудники местной милиции, под прикрытием здоровенных омоновцев, выдергивали из тесно сжатой толпы перепуганных молодых людей и, применяя известные приемы транспортировки задержан­ных, утаскивали наружу, где и запихивали внутрь подо­шедших к самому входу грузовых «рафиков».
Кто не растерялся в момент налета и успел сбежать из клуба, тот спасся, но, похоже, таковых оказалось не­много, остальным же была уготована весьма тяжкая участь. В микроавтобусах всех задержанных повезли че­рез мост в управление. И там до отказа набили в «обезь­янник» и пустые кабинеты, предусмотрительно приго­товленные для этой цели.
Истерические крики и слезы продолжались.
Парней допрашивали в ускоренном режиме. В кар­манах у них немедленно «находили» пакетики с дурью, и никакие протесты при этом не принимались. Отказыва­ешься давать признательные показания? Удар дубинки повергал отказника на колени. Второй удар укладывал на пол. Несколько ударов тяжелыми ботинками по поч­кам и печени — и следующий!
Ребята видели, что делают эти изверги в милицейс­кой форме, скрывающие свои физиономии под шапоч­ками-масками, с их товарищами, и готовы были сознать­ся в чем угодно, лишь бы избежать зверских побоев. И они сознавались, что наркотики действительно их соб­ственные, что сами они — наркоманы со стажем, что не только сами колются, но и другим продают и даже что снабжает их этой дурью сам Манасян, хозяин клуба.
Эту тонкую игру придумал, между прочим, подпол­ковник Затырин. Узнав, чье это заведение, от майора Сенькина, Павел Петрович подумал, что армянину здесь, в городе, делать нечего, а казино со всеми его службами и доходами вполне может принадлежать и ему самому — не станет же Прапорщик оспаривать у начальника рай­онного управления внутренних дел такое его право! А то пусть попробует…
В общем, в соответствии с «чистосердечными при­знаниями» задержанных вопрос с Самвелом утвердился окончательно. Но разговор с ним у подполковника про­изойдет не сейчас, а завтра, когда материалы оформятся и можно будет провести в казино жесткий шмон со все­ми вытекающими последствиями.
Сопляки мальчишки, которые не выдерживали по­боев и подписывали «показания», в здании не задержи­вались. Их строго предупреждали о возможных послед­ствиях «разглашения», угрожали дальнейшими вызова­ми в милицию для дачи показаний, наконец, подтверж­дали все сказанное прощальной зуботычиной и выкиды­вали за порог. До дому они уже добирались сами, благо­даря Бога за то, что так все еще закончилось. Потому что из соседних кабинетов доносились истерические крики девушек, которых то ли избивали, то ли насиловали ми­лиционеры.
Впрочем, девушек тоже недолго задерживали. Мен­там нравились сдвинутые столы, они балдели, когда доб­рых три десятка местных красоток, отобранных ими спе­циально и раздетых теперь догола, исполняли самые изощренные их фантазии, рыдая навзрыд, но не смея сопротивляться. Девок набрали много, на всех хватало, даже и не по одному разу. Особенно развеселились, ког­да узнали, что одна из них невеста и что на дискотеке она была вместе со своим женихом. Ну тут уж фантазия совсем разыгралась, и попробовать невесту захотел чуть ли не каждый второй. Верно говорят, что гуртом и батьку легче бить — такая вот философия…
Поразительно, но беспощадно насилуемые этими же­ребцами девицы умоляли своих мучителей пощадить хотя бы невесту. И ведь ее почти пощадили! Правда, трое особо ретивых стражей порядка не могли себе отказать в удовольствии, особенно старался сержант Малохоев, словно мстя за испытанные им недавно унижения, но всему приходит конец. Стащили девушку со стола, толк­нули к кучке ее одежды, валяющейся на полу, посмея­лись вволю, глядя, с каким трудом она одевается, и дали ей подзатыльник — вали отсюда и благодари, что жива осталась.
К концу ночи помещения, кроме «обезьянника» вни­зу, где осталось сидеть десятка полтора самых упертых, а также братков, которые верили, что пахан их не оставит, опустели. Листы с показаниями большой кипой принес­ли в кабинет к начальнику.
Подчиненные были еще возбуждены, и глаза у них блестели. Сам вдосталь оторвавшийся сегодня, подпол­ковник хорошо понимал их состояние.
— Рожи-то свои не открывали? — спросил на всякий случай.
— Никак нет, — ответил за всех самый крупный из них — Степан Малохоев. Ссадины на лице его еще не зажили, и он словно гордился теперь ими, щерясь в улыб­ке и открывая два золотых зуба по краям рта, сверкав­ших на верхней челюсти словно клыки.
— Смотрите мне! — строго погрозил им пальцем За­тырин. — Чтоб никаких жалоб не поступало! Всех пре­дупредили?
— А как же, даже расписки взяли, — подтвердил сер­жант. — Все как вы велели.
— Ладно, свободны, отдыхайте. А с теми, что за ре­шеткой, с утра разберемся.
Подполковник был уверен, что так и будет. А сам если и жалел теперь, так только о том, что не позвал сюда Люську — она бы именно сейчас очень помогла ему по­ставить на проведенной операции жирную точку. Ну нет так нет… Он все равно был удовлетворен.
… А вот майор Сенькин не испытывал в душе своей подобного удовлетворения. Он внимательно наблюдал за действиями омоновцев и видел, кого успели захватить в зале. Большинство оказалось как раз те, кто постоянно портил ему кровь. Но не все, далеко не все! Были и те, кого обошла карающая рука. И в условиях, когда повсе­местно вершится как бы правосудие, оставлять безнака­занными некоторых лиц не следовало.
Прихватив с собой пару сотрудников из опорного пункта, он сам пошел по домам, чтобы довершить нача­тое дело.
Кто ж откажется открывать дверь милиции? Тем бо­лее ему, участковому уполномоченному, которого знает весь район! И открывали на требовательный стук. Ибо уже какими-то путями узнавали, что творится в клубе и как там свирепствует областной ОМОН. Но те — чужие, а этот все-таки свой.
Претензии майора не отличались разнообразием. Он заявлял в присутствии явившихся с ним милиционеров, тоже известных в округе, что дочь указанного гражданина замечена в занятиях проституцией. И никакие крики и мольбы перепуганной девушки не могли поколебать жес­ткой уверенности участкового. Тут же составлялся акт, вы­писывалась квитанция, по которой преступница должна будет завтра явиться в опорный пункт, чтобы заплатить положенный штраф и получить официальное предупреж­дение об уголовной ответственности за свои деяния.
В отдельных домах штраф платили сразу, майор не возражал и степенным, уверенным шагом шел к дому своей следующей жертвы — уж он-то знал, где предпоч­тут заплатить ему без разговоров, нежели подвергать себя и свое дитя несмываемому позору…
Да оно, с одной стороны, и можно было бы понять. Имен­но к егерю иной раз наезжают всякие важные господа из области, а то и из самой Москвы, что позволяет этому Воробью, будь он трижды неладен, смотреть на окружа­ющих и тем более на власть свысока, не испытывая к последней должного уважения.
Его двадцатилетнюю дочь — рослую красавицу Нин­ку — хорошо знал Сенькин. Всем она нравилась майору, все он принимал бы в ней, кроме одного проклятого ка­чества, — подобно своему папаше, смотрела она на Сенькина свысока, как на ничтожное насекомое. Либо на пу­стое место. Вот ее-то и собирался теперь основательно прижучить Федот Егорович. А что? Забрать ее с собой, задержать временно, ну а там, в опорном пункте, вполне можно и договориться. Ежели она будет не против. А как она может быть против, если в его власти в таком свете выставить ее на всеобщее обозрение, что любая на все согласится, лишь бы дурной славы избежать. Какие у него аргументы? Да все те же.