Дело чести генерала Грязнова
Он не договорил и только рукой махнул, вновь покосившись на Юнисова. Однако Олег, видимо, думал несколько иначе, и когда они втроем распрощались с Рябовыми и уже шли к гостинице, Юнисов спросил осторожно:
– Слушай, Акай, ты действительно не очень-то веришь в то, что гибель Чуянова – случайность?
Тайгишев затянулся «Явой», долго молчал, видимо, обдумывая ответ, и наконец произнес неуверенно:
– Честно признаться, даже не знаю, что сказать. Но когда только и слышу в городе про «злой рок» и прочую хренотень… Короче, не то чтобы не верю, но…
– А ты говори, говори! – подбодрил его Грязнов. – Иной раз лучше лишнее сказать, чем таить в себе.
Однако то, что он услышал, заставило его насторожиться, и он искоса наблюдал за реакцией Юнисова, для которого, казалось, рассказ Тайгишева был подтверждением его собственных мыслей.
Оказывается Евдоким, которого Акай вывез как-то в тайгу поохотиться на глухаря, «поплакался» ему в жилетку, что он, мол, совершенно иной представлял «семерку», когда просился в Боровск. И еще он произнес довольно странную фразу, которой Акай поначалу не придал особого значения. Сказано это было у костра, под водочку, но которая всплыла в его памяти, когда он узнал о гибели Чуянова.
«А гнильца-то препаскудная даже сюда добралась, в Боровск. Но ничего-ничего, дай-то бог, управимся и с этой заразой. Не позволю опустить зону».
Опустить зону…
Грязнов две трети своей жизни проработал в уголовном розыске, знал, что может крыться за подобной фразой, и поначалу даже не поверил услышанному.
– Ты… ты точно это помнишь? Он что, прямо так и сказал: «Не позволю опустить зону»?
Тайгишев обиженно, словно по-детски, поджал губы, покосился раскосыми глазами сначала на Юнисова потом перевел взгляд на Грязнова, в котором видел «большого московского милиционера» и начальника.
– Вы уж совсем того?.. За дурака, что ли, меня считаете? – И произнес резко, словно точку поставил: – Подобными словами не бросаются! Тем более, в такой обстановке.
– Ладно, ты уж нас, Акай, извини, – вступился за Грязнова Юнисов. – Сам понимаешь, услышать подобное от Чуянова…
– Да я, в общем-то, ничего, – Тайгишев пожал плечами. – Просто навеяло что-то, вот и припомнился наш костерок.
Грязнов вслушивался в негромкий говорок Тайгишева, а на языке вертелся вопрос, который он не мог не задать:
– Акай, дорогой, ты уж действительно прости меня, но и пойми правильно. Евдоким был мне больше, чем другом. И сейчас, когда его нет… Слушай, а с чего бы это он сказал тебе подобное? Я имею в виду про опущенную зону и прочее. У вас что, разговор такой был?
Тайгишев пожал плечами.
– Да вроде бы поначалу ни о чем особенном не говорили. Так, про охоту да про житье-бытье. Помню, выпили неплохо, после чего чаек заварили. И вот тогда-то я и пожаловался ему, что на наши кедровники фирмачи из «Алтынлеса» нацеливаются. Вы уж знаете, поди, что они производственные мощности Боровского комбината превратили в свою опорную базу, и стоит за этим беспределом голова районной администрации Рогачев Никита Макарович. И вот тогда-то Евдоким и произнес те самые слова о зоне.
Какое-то время он шел молча, видимо, вновь и вновь переваривая тот разговор у костра, но вдруг остановился и с какой-то щемящей тоской в голосе произнес:
– Вспоминаю сейчас тот разговор, а ощущение такое, будто Евдоким эти самые слова уже давным-давно вынашивал в душе, но ему поделиться было не с кем. И когда я рассказал ему про «Алтынлес», про то еще, как глава районной администрации запустил свою лапу в деревообделочный комбинат, превратив его в свою собственную вотчину, он и выплеснул наболевшее.
– Может, он еще кого-нибудь упоминал, кроме Рогачева? – спросил Юнисов. – Может, кого-то из своих подчиненных? Я имею в виду офицеров «семерки».
Тайгишев отрицательно качнул головой, которую украшал аккуратно подстриженный «ежик» черных как смоль волос.
– Нет, врать не буду. Чего не было, того не было. Хотя, помнится, он признался как-то, что у него не очень-то складываются отношения с подчиненными.
Это было уже что-то совершенно новое, по крайней мере, Грязнов обратил внимание на то, как насторожился Юнисов.
– И в чем же оно выражалось? – осторожно, чтобы не вспугнуть разоткровенничавшегося Тайгишева, спросил Юнисов. – Я имею в виду его отношения с подчиненными.
Тайгишев задумался, почесал пятерней затылок.
– Да как вам сказать?..
– А ты прямо так и говори.
– Ну-у, если вам интересно мое личное мнение… Насколько я мог догадываться, уже само назначение Евдокима на должность начальника «семерки» предполагало назревающий конфликт.
– Конфликт?! – почти одновременно воскликнули Грязнов и Юнисов. Между кем и кем?
– Между ним и его подчиненными.
– Почему? – спросил Юнисов.
Тайгишев остановился посреди улицы и непонимающим взглядом уставился на двух мужиков, которые, как ему, видимо, казалось, должны были сами знать буквально все. Наконец, разжал губы и негромко пояснил:
– Да потому, что прежний хозяин колонии, полковник Доменко, за те двенадцать лет, что рулил «семеркой», сумел сколотить удобную для себя администрацию колонии. Колонии, которая жила и работала по своим собственным понятиям, и естественно, что приход новой метлы, тем более такой метлы, как Чуянов, не мог не вызвать отчуждения и неприятия со стороны тех офицеров и контрактников «семерки», которые полностью сработались за эти годы с Доменко.
Юнисов с Грязновым молчали, и Тайгишев, видимо уже от самого себя, добавил:
– Я, конечно, утверждать не могу, но насколько мог бы догадываться, кое-кто из замов просто мешал Евдокиму наводить в «семерке» порядок, а порой и просто вставляли палки в колеса.
– То есть, ты хочешь сказать, – уточнил Юнисов, – что Евдоким Чуянов пытался навести должный порядок на зоне, а кому-то это было не в кайф?
– Да, пожалуй, можно сказать и так.
– Послушай, Акай, – тронул Тайгишева за плечо Грязнов, – все, что ты говоришь, очень и очень серьезно. Тебе что, об этом Евдоким рассказал, или все-таки это твои предположения?
Тайгишев снова пожал плечами, словно пожалел, что затеял этот разговор.
– Да как вам сказать?.. О чем-то он сам проговаривался, когда я заезжал к нему домой или брали ружьишко и уходили в тайгу, о чем-то я догадывался. Наш городишко – это все-таки не Москва и даже не Хабаровск, где все живут, ничего не зная друг о дружке. Это Боровск!
Он хотел еще что-то добавить, но они уже подошли к гостинице, в которой еще светилось несколько окон, и Тайгишев сказал, прощаясь:
– А может, все это мне просто причудилось у того же костерка в тайге? Все равно уже Евдокима не вернешь. Так что, до завтра.
Он сделал шаг в сторону своего дома, как вдруг остановился, и было видно, что лицо его вспыхнуло искренней надеждой.
– Может, все-таки, ко мне зайдем? Время-то еще не позднее. Жена мясца поджарит, у меня и выпить найдется. Да и Евдокима еще помянем. Отсель недалеко, с полкилометра, не больше.
Задетый за живое тем, что рассказал Тайгишев, Грязнов покосился на Юнисова, однако тот отрицательно качнул головой.
– Спасибо, Акай. Но в следующий раз обязательно у тебя посидим. А возможно, и в тайгу вместе выберемся. Ты уж прости меня, но, честно признаться, я двое суток не спал. А завтра, как сам понимаешь, надо быть в полной форме.
– Ты что, действительно с ног валишься? – пробурчал Грязнов, недовольный отказом главного хабаровского опера. Он уже и сам стал сомневаться в роковой случайности гибели Чуянова, а неожиданно разоткровенничавшийся Тайгишев мог пролить частичку света на то, каким образом Чуянов мог оказаться лицом к лицу с остервеневшим беспредельщиком, и никто из офицеров или тех же контрактников не пришел ему на помощь.
Среди бела дня! На глазах сотен людей!
О чем и сказал Юнисову.
– А вот это уже хорошо, что ты заинтересовался, – с непонятной язвинкой в голосе отреагировал Юнисов. – А то ведь я боялся, что и вы, товарищ генерал, «поплывете» завтра от тех речей, что будут сказаны на могиле Чуянова.