Остров Весёлых Робинзонов (с иллюстрациями)

– Так вот почему этот академик, эта старая лиса, потребовал, чтобы я доил корову! – надрывался Раков.
– А у меня он щупал мускулы и советовал рыть землю, – пожаловался Прыг-скок. – Я был уверен, что это шутка!
– Когда Иван Максимович дает советы, он никог­да не шутит, – холодно сказала Машенька. – Вы долж­ны понять, что физический труд на свежем воздухе буквально преобразит вашу нервную систему. Оставьте патентованные лекарства и ванны глубоким старикам и инвалидам.
– Нет уж, вы оставьте! – воскликнул Раков. – Я, слава Богу, лечился в двадцати санаториях и всегда уезжал как огурчик, хотя и не доил корову на свежем воздухе. Физический труд! Я лично не для того выло­жил сто новых советских рублей, чтобы колоть дрова и варить щи. Варить щи! Ха-ха-ха!
От одной только мысли, что его хотят заставить ва­рить щи, Раков пришел в такую ярость, что на минуту потерял дар речи.
 
– Если позволите, Илья Лукич, – вежливо обратился к нему Юрик, – маленькая просьба: не кладите, пожа­луйста, в щи лавровый лист. Перчику немножко куда ни шло.
– А я люблю оладьи из тертой картошки, – заискивающе сообщил Шурик. – Пожалуйста, Илья Лукич, будьте так добры, делайте почаще оладьи из тертой картошки!
– Я тебе таких оладий сделаю!.. – грозно пообещал Раков.
– Большое спасибо, Илья Лукич, – поблагодарил Шурик. – Со сметаной, пожалуйста!
– Они еще могут шутить! – прохныкала Ксения Авдеевна.
– Положение серьезное, – сказал Ладья. – Нужно подумать.
– Чего там думать? – нетерпеливо сказал Борис. – Хватит киснуть! Посмотрите на самого мудрого из нас! Вот с кого брать пример!
Шницель, вне себя от восторга, с радостным лаем носился по опушке. Он гонялся за бабочками, прыгал, становился на задние лапы, всем своим видом давая понять, что он всем доволен, что мирские хлопоты не его собачье дело.
– Этому воришке, видите ли, весело! – возмущался Раков. – Слопал мою ветчину и прыгает от восторга.
– А я завидую псу, – торжественно изрек Лев Ива­нович. – Для меня сейчас глубокой иронии исполне­ны слова, которые я где-то читал: «Нам приятно и лестно, что мы знаем о мире больше, чем знает собака». В неведении тоже есть свое счастье, в то время как зна­ние часто делает человека печальным. Я бы хотел, как и этот пес, не знать о том глупом положении, в котором мы очутились.
– Чепуха какая-то, – возвестил Раков.
– А я не завидую, совсем нет, – мечтательно сказал Игорь Тарасович, медленно пощипывая бород­ку. – Собаке многого не дано. Она лишена вели­чайшего наслаждения, доступного мне, – мышления; она не будет проводить долгие и волнующие часы, размышляя над осколком древнего сосуда и восста­навливая в своем воображении историю его сущест­вования; она никогда не окунется в волшебный мир прошлого, ибо с прошлым ее связывает не мысль, а инстинкты.
– Что вы болтаете? – раздраженно спросил Ра­ков.
– Кто знает, – сказал профессор, – быть может, мы недооцениваем силу ума животных, которые нас окружают. Мы многого еще о них не знаем. Посмотри­те, как Шницель заигрывает со старым козлом. Можете ли вы с достоверностью утверждать, что между этими двумя четвероногими нет интеллектуального контакта? Я верю, что собаки понимают музыку, причем иной раз лучше, чем некоторые люди… Вот вы, Раков, слушали Лунную сонату Бетховена?
– Лично меня оскорбляет сравнение с этой дрян­ной собакой, – обиделся Раков.
 
Машенька, с улыбкой слушавшая весь этот разговор, знаком остановила новую вспышку Ракова.
– Поговорите, товарищи, в красном уголке, – примирительно сказала она, – а мы с Потапычем поза­ботимся насчет обеда. Пожалуйста, проводите их, Петр Потапыч.
Красный уголок служил одновременно и конторой. У окна стоял письменный стол, а справа на стене ви­села большая картина: Лев Толстой в тельняшке и плавках. Не успели мы изумиться, как выяснилось, что это Потапыч, которого запечатлел художник-турист в благодарность за спасение его жизни. (Потапыч схватил за хвост козла, когда тот пытался поддеть худож­ника на рога. Кстати, дед нам сообщил, что этот козел, по кличке Мармелад, давно пользуется репутацией за­диры и грубияна.) В углу стоял шкаф с книгами, а на нем – невесть как сюда попавший гипсовый бюст Вольтера с нахлобученной бескозыркой. Рядом на сте­не висела балалайка с надписью: «На добрую память товарищу Потапычу от туриста Цыпкина».
Дед ушел, а за ним увязался Антон разыскивать исчезнувшего Шницеля. За стеной послышалось мы­чание. Прыг-скок вздрогнул.
– Недоеная, – с ухмылкой произнес Борис, выра­зительно посмотрев на артиста.
– Что вы хотите этим сказать? – высокомерно спросил Прыг-скок. – Уж не намекаете ли вы…
Борис радостно закивал.
– …на то, – с легким раздражением продолжал Прыг-скок, – что я, заслуженный артист республики, трясся три сотни километров до этого проклятого ост­рова, чтобы подоить корову?
Я внес предложение по процедуре собрания. Я ска­зал, что особая важность нашего производственного совещания требует ведения протокола, и попросил до­верить мне пост секретаря. Этот полный драматизма документ у меня сохранился. Привожу его в первоздан­ном виде.
Борис (энергично жестикулируя).  Считаю вопрос праздным. Нужно перестать хныкать и стонать, сего­дня же изучить хозяйство и составить график дежурств.
Прыг-скок (элегантно раскачиваясь на стуле, с усмешкой).  Поточная линия в курятнике?
Борис (с деланной наивностью).  Я рад, что вы бе­рете на себя это дело. Вам, как специалисту по петухам на сцене, особенно полезно познакомиться с ними в жизни.
Ксения Авдеевна . Боже, о чем вы спорите, когда нужно немедленно отсюда уезжать!
Лев Иванович . На воздушном шаре?
Раков . А может, Потапыч отвезет нас на лодке?
Юрик . На подводной лодке.
Шурик . На ковре-самолете.
Юрик . На палочке верхом.
Шурик . На телеге-амфибии.
Ксения Авдеевна . Тише, дети! Четыре кило­метра на лодке? Я не сумасшедшая!
Прыг-скок (мрачно).  Никогда в жизни меня так не обманывали. Возмутительно наглая девчонка!