Абориген

Алина выбежала на платформу. Наклонилась – видимо, над убитым часовым. Потом на полминуты скрылась в помещении – и вернулась с горящим факелом в одной руке и какой-то бутылью – в другой. Я видел, как она льёт вокруг себя жидкость из бутыли, потом пытается брызнуть вверх – один раз, другой…
Платформу охватывает пламя. Я вижу, как горящая Алина мечется в этом пламени. Кто-то ещё – я так и не рассмотрел, кто – появляется на платформе…
И тут вспыхивает водород.
Я потом посчитал: четыре секунды. И всё.
Пылающий остов фермы рушится вниз, увлекая за собой дирижабль. Тот, наверное, наполнен гелием, поскольку не вспыхивает, но страшный жар обгладывает его, обшивка сгорает, проступают рёбра…
Всё это будет падать вниз ещё долго.
Закрываю глаза. Открываю. Смотрю на Кумико.
– Ну, как ты?
Она ничего не видела, и я страшно рад этому.
– Мы летим к папе? – спрашивает она.
– Да. К папе.
Она задумывается. Глубоко.
– Слушай, – говорит наконец. – А вот если бы ты был мой папа – ты бы меня отшлёпал?
– А надо? – спрашиваю я.
– Думаю, да, – говорит Кумико.
  
54
 
Нам так и не удалось выяснить, что же происходило на захваченной ферме. Не осталось даже тел: всё поглотило болото. Вернее, болотные жители. И Кумико не могла прояснить ситуацию: её держали отдельно, взаперти, и весь без малого месяц она никого не видела, кроме двух сменяющихся охранников – да ещё однажды в каютку к ней заглянул странный тип с очень бледным длинным лицом и полностью татуированным выбритым лбом. Он не сказал ни слова, но Кумико почему-то очень испугалась его. Охранников она не боялась.
Время от времени она слышала разные странные нечеловеческие звуки, но не могла понять, что они означают.
  
Тетрадь пятая
   
55
 
Утро выдалось пасмурным и моросным – это редко бывает в Трёх Столбах, но редко – не значит никогда. Думаю, мне всё-таки удалось вздремнуть часа ещё полтора-два, то есть я был невыспавшийся, но более или менее вменяемый, и утренняя прохлада (если не сказать, промозглость) пошла мне только на пользу.
Я осел в «Зелёном драконе» за дальним столиком – так, чтобы от входа меня не было видно, – и набросал тезисы защитительной речи – вернее, двух: если появится Гагарин – и если он почему-то не появится. Для второго случая я произвёл лексический анализ статей самого Гагарина и того мерзавца, который использовал его имя. Под действием арифметики мои подозрения обрели вескость: как ни пытался мерзавец подделать стиль, основных фишек Гагарина он не просёк: тот никогда не начинал абзаца с буквы «П» и не допускал, чтобы в предложении два слова, начинающихся с одной буквы, стояли рядом. Это были его личные отвороты дурного – а он, как любой эстебанец, к подобным вещам относился трепетно. Присяжные довод поймут и оценят…
В семь утра я пошёл в порт. Мои опасения (вернее, предчувствия) подтвердились: пикап из Снегирей как раз готовился причалить. Я дождался, когда команда и четверо пассажиров сошли на пирс – но Суня среди них не оказалось. Пилот подтвердил, что вечером Сунь на борт поднялся, имея при себе объёмистый и довольно тяжёлый свёрток; утром не оказалось ни того, ни другого. Мог ли это быть небольшой пузырь и баллон с газом? Пилот почесал репу, потом репой же покачал: нет, для наполнения самого маленького пузыря баллон должен быть гораздо больше того, что уместился бы в свёртке Суня. Да и по конфигурации не похоже это было на баллон и свёрнутую оболочку, там было что-то жёсткое, длиной так метра два… сложенные лопасти, может быть?..
Короче говоря, на пузыре ли, на ранцевом вертолётике ли – но Сунь от меня ускользнул, дав тем самым ещё один аргумент для оправдания Игната.
Пилота я тоже записал в свидетели, он согласился с радостью.
Другое дело, что всё это так и не пригодилось…
  
56
 
Думаю, не имеет смысла подробно рассказывать о начале суда – стандартная процедура, все её знают. Морось кончилась, тент над площадью суда натягивать не стали. Суть обвинений, которые озвучил шериф, я уже довольно подробно изложил. Другое дело, что говорил шериф с неподдельной страстью, временами начиная брызгать слюной, и говорил сорок минут по хронометру. Присяжные были его. Я смотрел на них, избранных жребием: все мужчины (по закону женщина имеет право отказаться от участия в процессе, по которому может быть вынесен смертный приговор; мужчина такого права не имеет), нет особо молодых, зато есть почти старик, это заметно даже под капюшоном…
Когда шериф закончил дозволенные речи, ему готовы были аплодировать. Была половина одиннадцатого.
Потом судья спросил Игната, признаёт ли тот себя виновным. Игнат (в белом отглаженном костюме и с галстуком-шнурочком у горла) встал и твёрдо сказал, что не признаёт. Судья спросил меня, нет ли у поверенного уточнений по поводу позиции его подзащитного. Мне хотелось заявить, что «невиновен при смягчающих обстоятельствах», но я не стал выдрючиваться. Уточнений к позиции Игната у меня не было.
А потом я увидел Кумико. Она тихонько пробиралась по забитому людьми проходу, и кто-то уступил ей место в первом ряду – справа и чуть сзади от моего столика. На меня она не смотрела – только на отца. А я – только на неё. Это длилось несколько секунд…
Потом она нахмурилась и полезла в карман. Достала какой-то конверт. Посмотрела на него, высоко подняв брови. Конверт был направлен ко мне ребром, и я не мог прочесть, что на нём написано. А Кумико закусила губу, снова спрятала конверт – теперь уже во внутренний карман – и огляделась по сторонам.
И легонько, почти незаметно для других, кивнула мне.
Судья вызвал Шамиля Ивановича – дать оценку доказательствам обвинения. Он вышел, неторопливо разложил бумаги, обвёл взглядом зрителей, сидящих и стоящих, нацепил очки, приготовился начать читать – и вдруг нахмурился, к чему-то прислушиваясь…
Я уже говорил, что у меня слух не очень? Поэтому шум винтов я услышал позже, чем он, и даже не успел повернуть голову. Поэтому видел всё, что произошло на помосте, и ничего, что происходило на площади и позади неё.
Так вот: я увидел, как ровно посередине груди Игната, как раз над верхней пуговицей пиджака, образовалась маленькая чёрная дырочка, и Игнат вздрогнул всем телом, а потом встал и опёрся о барьер – и так, опираясь и перебирая руками, обошёл барьер, легко отстранил растерявшегося пристава и стал спускаться к Кумико – по трём ступенькам помоста…
Ещё одна пуля ударила его в бок, но он этого уже не заметил.
  
57
 
Знаете, как это – умирать? Я расскажу.
На самом деле это очень просто. Вспомните, вы наверняка перебирали на вечеринке и под конец, хватив по неосторожности какого-то другого напитка или коктейля, вдруг чувствовали, что начинаете стремительно пьянеть, выходили на свежий воздух, под дождь, в надежде освежиться – и этот свежий, так его и перетак, воздух оказывался последней каплей, на несколько секунд вы трезвели, как от нашатыря, – или вам казалось, что вы трезвеете, что несущественно, – и вы начинали спускаться на лужайку, и вот тут тело вдруг отказывалось служить, нога подгибалась в колене, вы падали, не ощущая ни удара о ступеньку, ни сырости травы, пытались подняться, вас валило набок, земля накренялась, накренялась, это было даже забавно, хотя и жутковато, приходилось хвататься за траву, чтобы не соскользнуть куда-то, потом вы видели склонившиеся лица, обычно перевёрнутые, а потому очень смешные, и улыбались им, и пытались объяснить, как это смешно, но очень хотелось спать, и скоро всё кончалось.
Так вот, смерть – это то же самое, только на трезвую голову. Ничего романтического, ничего страшного.
«Того света» тоже нет. И света в конце туннеля, и пения ангелов. Бывает мерцание в глазах и шум в ушах. Всё.
  
58
 
Игнат улыбнулся нам – наверное, мы казались ему очень забавными, такие встревоженные, – и сказал мне отчётливо: «Позаботься о Кумико». Потом изо рта его хлынула волной кровь. Но почти сразу же остановилась.