Абориген
29
Я еле успел уйти влево и вниз, разгоняясь в пикировании до визга моторов и дрожи винтов, а над головой на фоне сияния уже промелькнули крылатые силуэты, три, уже четыре, уже пять – изгибались в виражах, исчезали в пламени и возникали из пламени, – я выровнял Собаку и потянул в темноте, глаза ещё не оправились от светового шока, и я боялся только, что не увижу скалу и вмажусь со всей дури, но нет, увидел и отвернул, обогнул, ушёл от огненной феерии и от вздроченных драконов, которые ещё несколько минут – и приступят к результирующей фазе своих драконьих утех, взлетая высоко над огнями, склещиваясь там, на высоте, и падая-кружась на распахнутых крыльях вниз, в огонь и светящийся дым взорвавшихся ядер… Это красиво, когда ты стоишь на земле и смотришь в бинокль или телескоп, а когда пролетаешь мимо хоть на вертолёте, хоть на землюковском катере – ты в большой опасности, потому что эти крылатые твари становятся совсем больные на голову, особенно те, кому не досталось партнёра. И тогда им – с крыльями ты, без крыльев, с хвостом, без хвоста…
В общем, на этот раз мне повезло. А Собака, не познавшая драконьей любви, как-нибудь простит подлеца.
Я надеюсь.
Потому что – ну куда я без Собаки? И куда она без меня? Мы вместе уже лет двадцать пять…
Точно. Через месяц можно отмечать день рождения Собаки. Надо будет запросить Регистр – не старейший ли у меня вертолёт на Эстебане? Ведь не исключено, что и старейший. То есть наверняка у кого-то хранятся раритеты и подревнее, но вряд ли они на ходу. И в таком прекрасном состоянии.
Но лучше не запрашивать. Заинтересуется кто-нибудь не наш: а чего это такая древняя рухлядь – и так хорошо выглядит, да ещё и летает каждый день? И – кранты Собаке.
Ничего не скажут, а грохнут с орбиты микронным пучком… да ну, что вы – никаких кровопролитий, подкараулят где-нибудь на стоянке, во дворе, на заправке… они же гуманисты, эти землюки, им птичку случайно обидеть, и то нехорошо потом, страдания и сопли на всю Систему, психологов с Земли вызывать приходится. Это мы тут – звери лохматые, варвары, друг дружке горла перегрызаем просто за не фиг делать, игра такая – партизанская рулетка называется…
Я злился, злость переливалась в Собаку, и она держалась и понемногу набирала высоту, так что к Денисову мы выкарабкались-таки на уровень островов… ну, нельзя скидывать со счетов и везенье (конечно, я его со счетов не скидывал и сильно рассчитывал на него – но молча): фактория стоит не над отвесным обрывом, а над крутым склоном, и ночной страфф создаёт акцентированный восходящий поток. Этот поток и перенёс нас через край острова…
В общем, мы долетели.
30
Старик Денисов потерял на последней войне двух старших сыновей, и общаться с ним было непросто: всех выживших он подозревал в том, что они виноваты в их смерти. Может быть, он и сам себе не отдавал в этом отчёта, но со стороны – невозможно было не почувствовать исходящую от него, как тяжёлый стариковский запах, неприязнь. Правда, уже года два он не покидал свою комнату наверху, мало кого узнавал и ничего не хотел. Поэтому я весьма удивился, когда внук его, Мишка, перегнулся через перила лестницы и позвал:
– Дядя Север, там дедушка вас зовёт, сказать что-то хочет!
Мы переглянулись с Артёмом. Пока поднятые по тревоге механики меняли движок Собаки на новый (то бишь попросту исправный), я рассказал ему о проблемах со Снегирём, а он в ответ показал мне последние трёхстолбовские и ньёрдбургские газеты, где об этом же говорилось подробно, эмоционально и бездоказательно. Я пробежал статьи, не вникая в суть, а просто запомнил как есть – чтобы на последнем отрезке пути прокрутить и обдумать.
(И это хорошо, что я их не прочитал сразу, потому что подпись «Гагарин Бланш» под парой самых грязных и самых разоблачительных статей меня очень смутила бы – и я потратил бы время и мозговой ресурс совсем не на то…)
Старик сидел в плетёном кресле-качалке, вцепившись огромными узловатыми пальцами в оконечности подлокотников. Почему-то именно эти огромные пальцы с жёлтыми лопатообразными ногтями меня если не испугали, то поразили. К этим пальцам подошло бы тело раза в три крупнее, чем то, которое костляво свисало сейчас с высоко – выше головы – торчащих плеч. Острые плечи, голое пятнистое морщинистое темя, глаза под тяжёлыми веками и выпяченные вперёд под пергаментными губами челюсти (все зубы на местах) – делали старика Денисова похожим на уснувшего дракона.
Но этот дракон не спал.
– Тёмка, – просипел он, и Артём тут же принял позу готовности: одна нога вперёд, другая назад, ухо направлено на источник команд. – Тёмка, я Севера одного позвал. Закрой дверь и покарауль там, чтоб никто не подслушал…
Фраза, наверное, для старика была слишком длинной – последние слова шелестели еле слышно.
– А ты иди сюда… садись вон…
Я подвинул лозовый стул, сел боком, опершись об округлую спинку левой подмышкой, спрятал ноги под стул.
– Слушаю, Лев Никитович.
Он слегка приподнял веки. Глаз под ними я так и не увидел.
– Слушаешь – это хорошо… мало кто из вас, молодых, слушать умеет… да ещё не перебивать при этом…
Он сделал паузу, как бы и приглашая перебить; я не воспользовался.
– Кольку и Петра ты знал…
Хм. Знал ли я старших младших Денисовых? Вопрос не простой – поскольку оба они перед войной и в самом её начале участвовали в саботаже, а значит, были насквозь и перекрёстно законспирированы и легендизированы. Таким образом, всё то, что я про них знал, могло оказаться откровенной дезой. Кажется, они были задействованы в контрабанде оружия непосредственно с орбиты, в создании подземных хранилищ – и погибли, перебрасывая партию груза из одного такого хранилища в Дальний. Обломки их дирижабля потом нашли, а что от самих ничего не осталось – так ведь на то и таига. Там ты или живой, или – никаких следов.
– В лица ты их должен помнить…
Да. В лица я их помнил. Вернее, мог вспомнить в любой момент.
– Говорили мне, что видели их после. На юге где-то. В синем.
В синем…
– А кто это говорил?
– Да тоже синий один…
Было над чем задуматься. Синие – это официальная (можно сказать, оккупационная) администрация, полиция, тайная полиция и сборщики налогов; их ставят землюки и землюки же снимают, когда вдруг те им чем-то не возндравятся. Если братья с самого начала были с ними связаны… а с другой стороны, до войны многие из синих принимали участие в саботаже… Да и доверять сегодня показаниям какого-то не известного мне синего я бы не стал – по самым общим соображениям.
Дед же Лев Никитович оказывался в положении сложном: если парни живы, то он обязан так или иначе помянуть их в завещании, иначе документ легко опротестовывается, Артём признаётся узурпатором и несёт наказание, будучи, что называется, ни сном ни духом. С другой стороны, если старшие сыновья погибли-таки, то признание их наследниками – дело ещё более опасное, поскольку вызовет недовольство и праведный гнев прочих умерших, в завещание не попавших…
Дед опустил руку, поднял с пола тряпичный свёрток, протянул мне.
– Держи, – сказал он. – Считай это авансом…
Аванс был неплох. На семь лет урановых рудников с конфискацией. Плюс две коробки патронов. Итого лет десять…
– Спасибо, Лев Никитович, – сказал я. – В общем, что смогу – сделаю.
– А ничего другого… я и не хочу…
– Но быстро не выйдет.
Он слабо кашлянул и недовольно поморщился. Потом махнул рукой – иди, мол.
Тетрадь третья
31
Рано утром – солнце ещё не взошло – я посадил Собаку на общественной стоянке городка Три Столба, пристегнул её цепочкой к парковочному блоку, сунул в него медяк – и пошёл к шерифу.
Три Столба называются так по имени скал, возвышающихся над городком. Скалы эти – излюбленное место для парашютистов; они достаточно высокие, метров под двести, отвесные, и под ними есть свободное место, где можно безопасно приземлиться. Когда-то здесь была школа драконщиков, но потом учитель, Артур Ак-кам, исчез (и, скорее всего, погиб), а школа, естественно, самораспустилась.