Мы одной крови — ты и я!
Барс все дрожал и умоляюще глядел на меня. Мурчик, я чувствовал, тоже очень тосковал и тревожился: ну еще бы, он в чужом доме, да тут еще кот-хозяин его не хочет принимать, а домой не вернешься. Интересно, неужели он и это понимает?
— Ладно, ребята! — решил я наконец. — Была не была, пойду я поговорю с Ксенией Павловной, авось найду с ней общий язык… А Барса я пока с собой возьму.
Заспанная Ксения Павловна слушала меня, конечно, без малейшего восторга, но и без злости.
— Ладно уж, ведите его сюда, кошатника вашего! — сказала она, моргая слипающимися веками. — Да вот еще, помогите мне с антресолей раскладушку и матрасик стащить… Добрые люди, поди, третий сон видят, а вы тут с котами да с ребятами по ночам валандаетесь… И эти еще нескладехи, Пестряковы, Геркины родители, до чего себя допускают. Татьяна уж тут ко мне прибегала, спрашивала про Герку, а я нарочно сказала, что был, мол, да пошел, а куда, неизвестно пускай побегают, поищут, дураки такие! Всё на бабку валят, но бабка бабкой, а сами-то они с Петром маленькие, что ли?
Ксения Павловна сердито напялила наволочку на подушку и вынула из шкафа чистенькую, аккуратно заштопанную простынку.
— Пускай мальчуган хоть одну ночку в чистоте поспит! — ворчала она, застилая постель. — Я уж его, пока он тут с Мурчиком вас дожидался, сгоняла мыться, майку и трусы ему чистые дала, Валеркины старые, три года назад куплены, а ему как раз пришлись. Батюшки светы, ну до чего ж он худой и грязный, прямо как беспризорник. Да что, Татьяна в молодости халдой была, халдой и осталась. Моются ли они когда или так живут, даже и не знаю, всегда на них столько грязи, что хоть репу сажай. А в квартиру небось и войти страшно… Вы что же, говорить с ними собираетесь? Да разве с ними сговоришься? Время зря потратите, только и всего… Хоть один-то к ним не добивайтесь, возьмите кого посолиднее.
— Ивана Ивановича если? — вслух подумал я.
— Вот, правильно, его! Тем более, у него дочка учительница, в случае чего он может через школу воздействовать.
— Ладно, я с ним сговорюсь. А Мурчика вы у себя подержите до вечера?
— Несите уж! И ребят гоните спать. А то ваш Барсик совсем извелся: что ж это, чужого в дом пустили, а его, хозяина, из дому выставили!
Барс действительно места себе не находил — метался по комнате, то и дело подбегал к двери и жалобно мяукал.
— Пойдем, котенька, спать, — сказал я, беря его на руки. — У нас-то с тобой есть свой дом, и никто нас не обижает, и все нас любят, хорошо нам с тобой, а вот другим плохо, братец!
— Да уж, — вздохнула Ксения Павловна, — чего только в жизни не бывает! И мальчуган тоже с характером! Я ему говорю: отдай, мол, кота нашему Валерке, будешь сюда ходить, с ним играть. Он думал-думал, а потом: «Нет, говорит, я лучше сам из дома уйду». И никаких резонов не слушает! Самостоятельный чересчур.
Она открыла мне дверь и, стоя на пороге, вдруг спросила:
— И неужели же это все теперь коты и собаки будут людей понимать?
— Да они и раньше нас понимали, только мы этого не замечали, — сказал я.
— Ох, навряд ли! — Ксения Павловна недоверчиво покачала головой. — Никогда я про такое и слыхать не слыхала, разве что в сказках. А сейчас, от радиации от этой, что ли, не разберешь, что и делается: коты разговаривают, надо же! Вот вы говорите: бабка Пестрякова кота испугалась. А и мне ведь, по совести-то говоря, теперь все же боязно в вашу квартиру заходить.
— А как же вы Мурчика хотите к себе взять? — не удержался я.
— Что ж делать-то? — вздохнула Ксения Павловна. — Мальчишку жалко очень, да и кот богатый, большущий какой, красивый. А что он на задних лапах ходит это ничего, это я в цирке одного такого видала, еще девочкой была… Ну, давайте, что ли, ребят сюда.
И, глядя мне вслед, она тихо проговорила:
— Ох, чует мое сердце, добром это дело не кончится…
Глава тринадцатая
Чтобы проникнуть в сущность очевидных явлений, требуется весьма незаурядный ум.
Обыкновенный, средний человек совершенно не сознает размеров своего невежества.
Наутро я перезвонился с Иваном Ивановичем и сказал ребятам, чтобы они по пути взяли у него записку и передали в школе Лидии Ивановне, его дочери. Я уже знал, что Геркин отец возвращается с работы в половине шестого, мать немного позже. И мы решили, что пойдем к Пестряковым около семи, а Ксения Павловна забежит к ним утром и скажет, что Герка жив-здоров.
А я к Ивану Ивановичу отправился чуть не с утра. Но сначала, конечно, накормил Барса, удостоверился, что он за ночь забыл вчерашние переживания, а потом зашел еще к Соколовым навестить Мурчика.
Мурчик сидел на подоконнике неподвижно, как черная статуя, глядел в окно и ужасно тосковал.
— До чего же кот смирный и воспитанный! — с одобрением сказала про него Ксения Павловна. — Ни тебе ни крику, ни баловства. Ваш-то красавчик всю мебель вам ободрал и орать тоже здоров — как найдет на него, так, не смолкая, на все голоса кричит, а чего хочет, не поймешь.
Я хотел было поэкспериментировать с Мурчиком, но при Ксении Павловне счел это неудобным, а поэтому только взял Мурчика на руки, погладил его, почесал ему баки, поговорил с ним по-хорошему и ощутил, что кот несколько успокоился.
— Лег бы ты, брат, да поспал как следует! — сказал я вслух, а про себя начал внушать Мурчику, что он хочет спать, очень хочет спать, долго и спокойно лежать и спать.
Мурчик вскоре зевнул, блестящие глаза его затуманились.
— Гляди-ка, и в самом деле уговорили! — засмеялась Ксения Павловна. Кладите его сюда, что ли, на Валеркин диван.
Кот свернулся клубком в тени у валика, защитив голову от света, и немедленно уснул, а я отправился к Ивану Ивановичу.
Я позвонил в дверь его квартиры и, пока стоял, ожидая, отчетливо слышал, как там переговариваются.
— Кто пришел? Кто пришел? — спрашивал кто-то резким, высоким голосом.
И. рокочущий басок отвечал ему:
— Карпуша пришел!
Однако дверь никто не открыл. Я позвонил еще раза два и, недоуменно пожав плечами, вышел во двор. И тут из ворот показался Иван Иванович с сеткой, битком набитой всякими пакетами.
— Ох, извините! — сказал он, увидев меня. — Очередь откуда-то собралась в магазине, я и задержался. Идемте-идемте, я вас кстати со своим населением познакомлю… Почему не открыли? — Он хитро усмехнулся. — А я им велел никому не открывать без меня.
Открывать-то было некому, это я вскоре понял. Едва мы ступили за порог светлой однокомнатной квартирки, как я услышал из комнаты те же голоса.
— Кто там? — крикнул резкий, насмешливый голос. — Кто пришел? Зачем?
— Дуррак! — ответил ему другой голос, низкий, рокочущий. — Я ррад, я ррад!
Однако никто из комнаты не вышел, а из кухни выбежала снежно-белая пушистая лайка и, восторженно повизгивая, стала ластиться к Ивану Ивановичу. Потом бесшумно появились оттуда же два роскошных пушистых кота голубовато-серый и палево-желтый — и, брезгливо морщась, принялись обнюхивать мои ботинки и брюки. Покончив с этим занятием, они переглянулись, пренебрежительно фыркнули и, задрав пышные хвосты, направились в комнату.
— Пушок! Лютик! Это что за манеры! — окликнул их Иван Иванович.
Коты остановились, как по команде, и слабо мяукнули.
— А ну-ка, идите сюда, невежи пушистые! — сказал Иван Иванович.
Коты важно подошли к нему и, оттеснив лайку, начали тереться о его ноги. Я смотрел на них с удовольствием — красивые, здоровые, ухоженные звери и живут привольно. Это сразу видно, что они не обиженные, не запуганные, привыкли к доброте и ласке и сами добрые и ласковые. И не сидят день-деньской в одиночку, как мой Барс…
— Поздоровайтесь! — скомандовал Иван Иванович и показал на меня. — С гостем поздоровайтесь, вот с ним!