Приключения Вернера Хольта. Возвращение
– Да, да, правильно! – повторил генерал. Он поднялся, кряхтя, влез в голубой мундир летчика и дал обоим друзьям натянуть себе сапоги.
– Отвезу сейчас Сибиллу. В этих случаях электрошоки творят чудеса.
Вольцов фыркнул:
– Ей уже ничего не поможет. Хорошо бы они оставили ее у себя.
Генерал что-то пробормотал себе под нос. Он был одного роста с племянником, тот же орлиный нос, те же серые глаза под густыми бровями. Одетый для выхода, он стоял среди комнаты, сжимая виски.
– Проклятый коньяк! Проклятая пьянка! – Раздумчиво уставясь на племянника, он спросил: – Неприятности?
– Да вот в школе, – ответил Вольцов. – Возможно, оставят на второй год.
– Глуп или ленив?
– Конечно, ленив, – отозвался Вольцов. – Но нас уже в этом году призовут… Сперва в зенитную часть.
Генерал засмеялся, взял бутылку и снова наполнил стаканы.
– Прозит! Все образуется.
Рядом хлопнула дверь, пронзительному голосу генерала завторили причитания фрау Вольцов. Гильберт разлил красное вино.
Оглушенный, взволнованный, возвращался Хольт к себе домой. На небо наползли тучи. Но только вечером, когда стемнело, заполыхали в горах далекие зарницы, Хольт смотрел в окно. Он думал о той минуте – в купальной кабине.
Вольцов и на следующий день не явился в школу. Маас огласил распоряжение директора: «Все классы с третьего по шестой включительно направляются на три недели в деревню на сбор урожая. Отъезд 21 июля. Кнопф, баннфюрер, Митш, директор».
– Уже на четвертый день каникул! – возмущался Гомулка.
По окончании занятий Хольт направился на виллу Вольцовых, но нашел ее запертой. Разочарованный, он повернул назад. Из окна дома, где жили Визе, выглянул бледный, как всегда, Петер и поманил его наверх. В большом светлом зале стоял рояль. Петер говорил, как всегда, тихо и рассудительно.
Он, не чинясь, сел за рояль. Игра Петера обычно настраивала Хольта на меланхолический лад.
– Чтобы понимать музыку, надо хоть немного разбираться в композиции, – объяснял Визе. – Тогда тебе раскроется построение музыкальной формы. Не зная основ композиции, нельзя по-настоящему понимать музыку. – Он сыграл несколько тактов. – Вот тебе классический пример: Бетховен, «Соната номер один, опус два». Главная тема: четыре такта – первая фраза… и вот… четыре такта – вторая фраза. Повторяю еще раз. Третий и четвертый такт – это повторение первого и второго в доминанте. – Он снова проиграл их. – Седьмой и восьмой… каденция, полуфинал… Этим и заканчивается главная тема. – Визе разобрал главную тему такт за тактом. – Здесь переход. Побочная тема. – Он сыграл ее. – Заключение. Все это вместе называется экспозицией. А дальше идет разработка.
В последовательности музыкального движения проглянула какая-то закономерность.
– И все музыкальные пьесы так строго построены? Визе пустился в сложные объяснения:
– Мы теперь переживаем распад формы… Сохранились только немногие принципы, например восьмитактньй период.
– Что труднее всего для исполнения на рояле? – спросил Хольт.
Визе подумал.
– Фортепьянные переложения Рихарда Штрауса… Зато не страшно и соврать, Штраус все равно звучит немного фальшиво.
Он долго копался в нотных тетрадях. Хольт насторожился. Такого мне еще не приходилось слышать, думал он.
Визе объяснял, запинаясь, между тем как руки его порхали над клавиатурой.
– В исполнении оркестра все это, конечно, звучит совсем по-другому… Это так называемые колокольчики или треугольник…
«Динь-динь-динь», – бренчало в дискантах. Поток звуков, то диссонирующий и волнующий, то снова гармонический, смущал Хольта.
– Преподнесение серебряной розы, – восклицал Визе, – представь себе два женских голоса….
А ведь не мало пережито за последние недели, думал Хольт. Скоро-скоро все это останется позади – лето, наши мирные беседы с Визе и послеобеденные часы на реке. А там начнется большая жизнь, богатая приключениями, – война, испытание характера под сокрушительными ударами всесильной судьбы.
– Играй, играй, – попросил он Петера, – мне нравится…
Неизвестно, куда нас забросит, думал он. Поблизости нет зенитных частей, мы можем оказаться в самом пекле! Спокойная жизнь в наше время позор! Два последних года я проторчал с мамой в Бамберге, но и там эти пресловутые ночные налеты – чистейшая фикция. Изредка объявят воздушную тревогу – и это в то время, когда чуть ли не сверстники мои уже стоят у орудий.
Накануне он прочитал в газете статью «Самозащита перед лицом огня и смерти», а также «Слово по поводу воздушной войны» рейхсминистра доктора Геббельса.
Каждому надлежит спокойно, мужественно, а главное – обладая достаточной подготовкой, встретить час испытания, говорилось в обращении… Воздушная война в действительности превосходит любое описание, любой отчет, и никакое человеческое воображение не в силах ее себе представить… Пылающий дом, засыпанное бомбоубежище не должны быть для нас чем-то новым и пугающим, а всего лишь сотни раз продуманным и давно предвиденным положением…
Сквозь стеклянную стену зимнего сада падал мягкий солнечный свет. Динь-динь-динь – играл Визе… Бомбоубежища, прорытые выходы, проломы в стене, пропитанные водой одеяла, противогазы, спички и свечи, питьевая вода и достаточный запас провизии в бомбоубежищах, грубая одежда, брызги фосфора, мужество и самопомощь. Не теряться! Стиснуть зубы!
– «Ария певца», – объявил Визе и сам запел детским альтом: – Diri go-o-riii…
Правда, воздушная война за последние недели принимает все более угрожающие размеры. Но доктор Геббельс говорит: то, что в свое время перенесли англичане и что у многих из нас вызывало восхищение, предстоит теперь перенести нам. Как у англичан в воздушной войне произошел перелом, так произойдет он и у нас. Но если англичане ждали этого два года, то нам предстоит ждать несравненно меньше. Пусть не думают, что фюрер сложа руки наблюдает, как злобствует вражеская авиация. Если мы не сообщаем о предпринятых нами мерах, то это лишь доказывает… Да, думал Хольт, это доказывает, что тем упорнее мы ими занимаемся. Мы переживаем великое и ответственное время, напоминающее лучшую пору фридриховского века. Фридрих со своим юным прусским государством не раз стоял перед опасностями, неизмеримо превосходящими те, что ждут нас. И он неизменно с ними справлялся. А уж мы, рассуждал Хольт, такие молодцы, как мы с Вольцовом… Смешно даже подумать!..
Петер Визе продолжал играть. И вот наконец день победы, думал Хольт. Цветы, ликование, колокольный звон! Динь-динь-динь! – вызванивал рояль.
Когда Хольт прощался, Визе сказал ему чуть слышно:
– Все вы уедете… Один я, должно быть, останусь здесь. Меня, наверное, сочтут непригодным…
Хольт сквозь стекла зимнего сада смотрел куда-то вдаль. Бедняга! – думал он.
К вечеру Вольцов вернулся, и Хольт заночевал у него в пустой вилле. Они сидели в холле перед пылающим камином.
– Готовится зенитное оружие нового образца, – рассказывал Вольцов. – Так что пострелять мы еще успеем.
5
После урока стенографии у Хессингера предстояла раздача переходных свидетельств ученым советником Маасом, и настроение у школьников было самое каникулярное. Старый учебный год провожали лихо – грубыми выходками и развязными шутками. Престарелому Хессингеру, при всей его незлобивости, нелегко дался этот урок, он был беззащитен, и над ним издевались все.
– Никуда это не годится, – заявил Хольт на перемене. – С человеком так не обращаются, по-моему, это подлость!
– Ты прав! – сказал Гомулка серьезно.
– А зачем он все терпит? – взвился Феттер.
– Заткнись, ты! – гаркнул на него Вольцов.
Но тут случилось нечто небывалое: белобрысый толстяк Феттер, над тучным сложением которого все смеялись, вдруг взбунтовался против Вольцова.
– У тебя что, в заднице свербит? На второй год сесть не терпится?
Все так и ахнули. Но Вольцов не удостоил даже рассердиться.