Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв.

Источники не дают оснований говорить о сколько-нибудь активной поддержке, оказанной митрополитом Феогностом московским князьям при решении этих важнейших вопросов их внутренней политики. Впро­чем, есть один эпизод, который обычно приводят как пример помощи Феогноста Ивану Калите. В 1329 г. Калита безуспешно пытался заставить псковичей вы­дать ему для отправки к ханскому двору опального князя Александра Михайловича Тверского. Псковичи, не боявшиеся никого, «кроме Бога и св. Троицы», и к тому же недавно построившие еще один пояс городских каменных стен, деятельно готовились к борьбе с москвичами и их союзниками новгородцами. Трудно сказать, чем закончился бы этот конфликт. Однако в дело вступил митрополит Феогност. Он как раз соби­рался отправиться в Орду и потому стремился проде­монстрировать свою лояльность по отношению к хану, приняв участие в преследовании Александра Тверско­го, которое велось по приказу Узбека. Митрополит своей властью запретил церковную службу во Пскове до тех пор, пока жители не перестанут поддерживать тверского князя. Храбрых псковичей не остановила и эта мера. Однако дальновидный князь Александр не захотел открыто оскорблять митрополита неповинове­нием и уехал в Литву. При этом в залог скорого воз­вращения он оставил во Пскове свою княгиню. В сущ­ности, это была тонкая игра двух опытных политиков: князь своим смирением оказал услугу новому митро­политу, укрепил его авторитет в глазах русских и Ор­ды. Оценив этот жест Александра, митрополит никог­да более не предпринимал против него каких-либо враждебных действий. Уже через полтора года, когда стих ханский гнев, Александр вернулся во Псков, кня­жил здесь и даже приезжал в Тверь, хотя формально все еще находился под отлучением.
Вся эта история служит ярким образцом диплома­тической ловкости митрополита, его византийской из­воротливости в сложных положениях. Что касается его мнимой «помощи» московскому князю, то здесь умест­но вспомнить, что уже в 1336 г. князь Александр при­нял от Феогноста «благословение и молитву». Возвра­щение князя-изгнанника в лоно церкви послужило прелюдией к его политическому «воскресению». Вскоре он отправился в Орду, где получил свою «отчину»— тверское княжение. Это было крупным поражением Ивана Калиты. Одним из виновников этого поражения был «надежный помощник» московского князя — мит­рополит Феогност.
История русской церкви знает немало примеров от­крытого вмешательства иерархов в политическую борь­бу. Однако такие случаи все же были скорее исключе­нием, чем правилом. Гораздо чаще клинок политиче­ской интриги прятали под пышными одеяниями бого­словия. Быть может, и митрополит Феогност, сохраняя внешнюю беспристрастность, помогал московским князьям исподволь, в области идейной борьбы, где глав­ным оружием служили религиозно-политические тео­рии? Проверим это предположение на конкретном ис­торическом материале.
Важнейшим событием московской жизни конца 20-х — начала 30-х годов XIV в. была постройка в Кремле (или как тогда говорили — Кремнике) трех каменных храмов и небольшого храма-придела, при­мыкавшего к Успенскому собору. Это строительство произвело сильное впечатление на современников не­обычайным для того времени размахом.
Каково же было идейно-политическое значение это­го строительства? Как отнесся к нему митрополит Феогност?
Историки давно связывали «храмоздательство» со стремлением Ивана Калиты утвердить в Москве мит­рополичью кафедру, привлечь на свою сторону нового главу русской церкви. Однако каменные храмы, воз­веденные Иваном Калитой в московском Кремле,— не просто «приманка» для митрополита. Князь Иван, пользуясь необычайно благоприятной для Москвы по­литической ситуацией, создал в своей столице своего рода общерусский архитектурный «пантеон». В 1329— 1333 гг. к храму Успения Богоматери прибавились хра­мы в честь двух других главнейших образов христи­анства вообще и русского православия в частности — Спаса и Михаила архангела. Тогда же были построе­ны храм в честь Иоанна Лествичника и храм-придел Поклонения веригам апостола Петра.
Конечно, Иван Калита не знал, сумеет ли он своим строительством расположить к себе митрополита, ко­торый вел свою собственную, во многом противополож­ную московской политическую игру. Возводя свои бе­локаменные храмы, князь работал прежде всего для будущего. Заявка, сделанная постройкой Успенского собора, подтверждалась и подкреплялась новым строи­тельством. Москва стараниями Калиты превратилась в крупнейший религиозный центр еще до того, как ста­ла местопребыванием «митрополита Киевского и всея Руси».
Известный историк древнерусского искусства Н. Н. Воронин говорил о «публицистическом» значе­нии постройки некоторых храмов XIV—XV вв. Поль­зуясь этим выражением, можно сказать, что своим публицистическим звучанием строительство Калиты ут­верждало первенство Москвы в русских землях и было обращено не к одному лишь греку-митрополиту, но ко всей Северо-Восточной Руси. Каждая деталь—(посвя­щение, день закладки и день освящения храма — тща­тельно обдумывалась, имела строго «прицельный» характер. Не случайно летописцы, пропускавшие порой целые пласты событий, бережно хранили, переносили из свода в свод эти на первый взгляд незначительные даты. Расшифрованные с помощью церковного кален­даря— месяцеслова, они оказываются символическим выражением важнейших религиозно-политических идей ранней Москвы.
Весьма странную для «надежного помощника» мос­ковских князей позицию занял по отношению к крем­левскому строительству митрополит Феогност. Летопи­си обычно отмечают присутствие главы церкви при закладке или освящении храма. В данном случае есть известие лишь об участии Феогноста в освящении Ар­хангельского собора 20 сентября 1333 г. На это, одна­ко, была особая причина. Храм во имя предводителя небесного воинства архангела Михаила был освящен в день памяти князя-мученика Михаила Черниговско­го, казненного в 1246 г. в ставке Батыя за отказ покло­ниться местным святыням.
Одной из главных забот Феогноста была борьба за сохранение под своей властью православных епархий Юго-Западной Руси, где с помощью местных князей постоянно появлялись самозванные, а иногда и при­знанные патриархом митрополиты-конкуренты.
Культ Михаила Черниговского был широко распро­странен как в Юго-Западной, так и в Северо-Восточ­ной Руси. Его центрами были Чернигов, Брянск и Рос­тов, где княжили потомки Михаила. Чествование па­мяти Михаила утверждало мысль о единстве русской митрополии.
Для московского князя Ивана Даниловича культ Михаила Черниговского имел совершенно иной, но не менее актуальный политический интерес. Имя князя Михаила в сознании народа символизировало готов­ность к самопожертвованию, непокорность Орде. Освящение храма 20 сентября было и поминовением погибших от рук «поганых», и обещанием отомстить за них. Выбрав для освящения Архангельского собора именно эту дату, Иван Калита языком религиозных символов высказал одну очень важную для московско­го дела идею — идею сопротивления. В этом решении Калиты отчетливо прозвучала та самая антиордынская нота, которой доселе так не хватало московской по­литике.
Освящение Архангельского собора в 1333 г.—один из тех случаев, когда митрополит, преследуя свои соб­ственные цели, объективно сыграл на руку московским князьям. Однако таких случаев было очень немного. Судя по летописям, Феогност не счел нужным почтить своим присутствием закладку и освящение всех осталь­ных сооружений, возведенных Калитой в московском Кремле. По-видимому, он даже не считал Москву своей постоянной резиденцией. Выстроив в 1330 г. Спасский собор в Кремле и задумав основать при нем монас­тырь, Иван Калита вынужден был послать к Феогно-сту, находившемуся тогда на Волыни, своих послов за благословением. Если бы строительная деятельность Ивана разворачивалась с ведома и одобрения митро­полита, такое заочное благословение было бы излиш­ним.
Не надеясь на помощь митрополита, московские князья создавали собственные центры литературной и религиозно-политической работы. Еще в последней тре­ти XIII в. князь Даниил Александрович основал в из­лучине Москвы-реки монастырь, собор которого посвя­тил своему «небесному покровителю» Даниилу Столп­нику. Даниловский игумен получил звание архиманд­рита, означавшее старшинство данной обители среди других окрестных монастырей.