Миры Харлана Эллисона. Том 2. На пути к забвению

Но сам рассказ стал моей второй попыткой оправдать свое существование в глазах милфордских суперзвезд, которые — то ли на самом деле, то ли в моих фантазиях — обращались со мной столь бесцеремонно.
В 1966 году я приехал в Милфорд уже с верительными грамотами. Я стал первым автором, получившим «Хьюго» и «Небьюлу» за одну и ту же вещь в одном году; и получил их за рассказ, встретивший весьма прохладный прием в прошлом году.
Поэтому я предложил для обсуждения «У меня нет рта…» уже с некоторым высокомерием. Я знал, что это не проходная вещь, и был готов упиваться восхвалениями тех, кто до этого момента стоял выше меня.
Да, размечтался… Джон Браннер и Вирджиния Кидд были в восторге, Джеймс Блиш, благослови его Господь, похвалил его, а авторам помоложе он понравился. Но многие ветераны его охаяли, принялись искать в нем огрехи и разносить в пух и прах. К счастью, я позабыл, чьи голоса звучали громче всех. И кто оказался самым жестоким. Но это уже не имело значения. Рассказ появился в мартовском номере «If» за 1967 год вместе с произведениями других лауреатов «Хьюго» — Азимова, Желязны, Найвена, Бадриса и Спрэга де Кампа.
А я получил за него свою вторую премию «Хьюго».
Пророчество — рассказ, написанный для лауреатского номера, сам получил награду — сбылось. Словно все было заранее спланировано и синхронизировано: конференции в Милфорде, Фред Пол, «Покайся, Арлекин!», «Хьюго» и «Небьюла», «Galaxy» и «If»… каждое звено цепочки подвело к тому, что «У меня нет рта…» был опубликован в журнале в марте, вышел в качестве заглавного рассказа в моем сборнике в апреле и получил серебряную ракету в сентябре на 26-м «Уорлдконе».
И хотя я бранил Фреда за то, что он опубликовал его, выбросив «компьютерные вставки», хотя я грозился его убить, потому что он вычистил из текста так называемые трудные места (которые, как Фред полагал, могут оскорбить матерей юных читателей его журнала), я тем не менее вынужден отдать Дьяволу должное.
Фред Пол, несмотря на то количество крови, которое он мне попортил за многие годы — мы скромно умолчим, сколько крови за эти же годы ему попортил я, — был одним из весьма немногочисленных редакторов, кто не стал лезть мне в голову и позволил писать то, что я хотел писать еще в те дни, когда слова «новая волна» только-только начали слетать с губ. Да, он до сих пор рассказывает, будто я просил его опубликовать «У меня нет рта…» в четырехцветном варианте (это ошибка его памяти, которую он отказывается исправить, и основана она на том, что я прислал ему рукопись, у которой к страницам были приклеены цветные вырезки), но, несмотря на все сварливые, хотя и дружественные слухи, которые он обо мне пустил, он и сейчас остается одним из справедливейших судей писательского таланта, которых только порождал наш литературный жанр.
У меня нет рта, а я хочу кричать
Безжизненное тело Горристера свешивалось с розовой подставки у нас над головами, в камере компьютера, неподвижное в холодных струях вечного маслянистого ветра, который постоянно продувал главную пещеру. Оно висело вниз головой, прикрепленное к нижней части подставки за стопу правой ноги. Через хирургически точный разрез, сделанный от уха до уха, вытекла вся кровь. Однако на гладкой поверхности металлического пола не было никаких следов.
Когда подошел Горристер и посмотрел вверх, на себя, нам уже было все равно: АМ в очередной раз обманул нас и отлично развлекся. Машина получала удовольствие. Троих из нас вырвало; мы отвернулись друг от друга, повинуясь столь же древнему рефлексу, как и тошнота, вызвавшая рвоту.
Горристер побледнел. Может быть, он решил, что видит свое будущее, и ему стало страшно.
— О Господи, — пробормотал он и пошел прочь.
Мы вскоре последовали за ним и обнаружили, что Горристер сидит, прислонившись спиной к стене и спрятав лицо в ладонях. Эллен опустилась рядом с ним на колени и принялась гладить по голове. Он не двигался, но его голос доносился сквозь ладони достаточно четко:
— Почему он просто не покончит с нами? Господи, я не знаю, сколько еще смогу выдержать.
Шел сто девятый год с тех пор, как мы попали в плен к компьютеру.
Горристер говорил за нас всех.
* * *
Нимдек (именно этим именем наградил его компьютер, который просто обожал необычные звукосочетания) бредил, без конца повторяя, что где-то в ледяных пещерах хранятся консервы. Горристер и я сильно в этом сомневались.
— Очередной трюк, — сказал я. — Вроде того замороженного слона, на которого мы купились в прошлый раз. Тогда Бенни чуть не свихнулся окончательно. Мы будем идти и идти, а потом окажется, что консервы давно стухли, или еще что-нибудь такое же мерзкое. Послушайте меня: забудьте! Останемся здесь, АМ обязательно нам что-нибудь подбросит, иначе мы умрем.
Бенни пожал плечами. Прошло три дня с тех пор, как мы ели в последний раз. Червей. Толстых, жилистых.
Нимдек уже ни в чем не был уверен. Он знал, что еда должна где-то быть, но верил в это все меньше и меньше. Впрочем, мы понимали: в ледяных пещерах нам вряд ли будет хуже, чем здесь. Холоднее, да, конечно, но это не имело значения. Жара, холод, град, лава, ожоги или саранча — все это не имело никакого значения: машина мастурбировала; мы должны либо смириться с этой данностью, либо умереть.
Эллен приняла решение за всех.
— Мне необходимо что-нибудь поесть, Тед. Может, там будет горошек или груши. Пожалуйста, Тед, давай попробуем.
Я легко согласился. Какого дьявола? Не имеет значения. К тому же Эллен была благодарна и дважды приняла меня вне очереди. Впрочем, и это потеряло всякий смысл. Эллен никогда не кончала, так что чего особо стараться? А машина всегда хихикала, когда мы этим занимались. Громко, там и здесь, повсюду, он хихикал. Оно хихикало.
Большую часть времени я думал об АМ как о бесполом существе, не имеющем души; а иногда представлял себе существо мужского рода… отец… нечто патриархальное… потому что он ревновал. Он. Оно. Бог, Тронутый Папочка.
Мы отправились в путь в четверг. Машина всегда сообщала нам о течении времени. Время было важным фактором — естественно, не для нас, черт возьми, для нее… для него… для АМ. Четверг. Большое спасибо.
Нимдек и Горристер некоторое время несли Эллен на сцепленных в замок руках. Бенни шел впереди, я сзади, на тот случай, если случится что-нибудь непредвиденное; тогда попадется кто-нибудь из нас, а с Эллен все будет в порядке. Отличные шансы на безопасность. Не имеет значения.
До ледяных пещер было около ста миль, и на второй день, когда мы лежали под обжигающим псевдосолнцем, сотворенным АМ, он свершил чудо и послал нам немного манны. По вкусу она напоминала кипяченую кабанью мочу. Благополучно все съели.
На третий день мы миновали долину забвения, где повсюду валялись ржавеющие каркасы древних компьютерных блоков. К своей жизни АМ относился столь же безжалостно, как и к нам. Здесь все носило отпечаток его личности — стремление к идеалу, которое заключалось как в уничтожении недостаточно эффективных собственных частей, так и в постоянном совершенствовании наших пыток; АМ был столь же последователен, как и те, кто его изобрел — впрочем, они уже давно превратились в прах.
Стало светлее, и мы сообразили, что находимся совсем рядом с поверхностью. Однако никому даже в голову не пришло подобраться поближе и посмотреть. Там ничего не было; вот уже целых сто лет там не было ничего, что могло бы представлять для нас хоть какой-нибудь интерес. Только выжженные руины того, что когда-то служило домом миллиардам живых существ. Нас осталось пятеро, и мы находились здесь, внутри, наедине с АМ.
Неожиданно я услышал возбужденный голос Эллен:
— Нет, Бенни! Не ходи туда, Бенни, пожалуйста!
И тут я сообразил, что вот уже несколько секунд Бенни что-то тихонько бормочет себе под нос.
— Я отсюда выйду, выйду…
Его обезьяноподобное личико приобрело странное выражение, удивительным образом сочетающее в себе грусть и предвкушение удовольствия. Радиационные шрамы, которыми АМ наградил его во время «фестиваля», терялись в массе бело-розовых оспин, а лицевые мышцы, казалось, двигались независимо друг от друга. Возможно, Бенни был самым счастливым в нашей пятерке: много, много лет назад он окончательно и бесповоротно спятил.