Рыбарь

Выдохнул жарко:
– Желаете, докажу? Всё равно ж на месте сидите.
 
7.
Пойти с Володей решилось человек семь-восемь. Он оправил гимнастёрку, прихватил винтовку – солдат, каких масса вокруг.
На станции Самара – шесть платформ, откуда то и дело отходят составы с войсками. Около часа Ромеев и его команда ходили в толчее по платформам. Кое-кому это наскучило, с Володей остались четверо. Его шёпот заставил их замереть:
– Определённо! – отчётливо и непонятно прошептал он, указал взглядом на высокую миловидную барышню в шляпке с вуалью, в перчатках. Она спрашивала офицера, какой полк погрузился в эшелон, куда следует. Ей нужно – объяснила – разыскать прапорщика Черноярова.
Молодой офицер любезен. Хорошенькой незнакомке так приятно угодить! Мадмуазель не знает, в каком полку служит прапорщик Чернояров?
– Ах… я не разбираюсь… кажется, в Шестом…
Офицер улыбается: разумеется, мадмуазель и должна быть беспомощной в подобных вопросах.
– Шестой Сызранский сегодня уже отправлен в оренбургском направлении.
О, как жаль! Барышня расстроена. Прощается. Пошла.
Ромеев "отпустил" её шагов на пятнадцать, неторопливо двинулся следом; спутники – за ним. Она, обронил негромко, уже им попадалась: на второй платформе и на четвёртой.
– Правильно, – подтвердил Быбин, – припоминаю.
Лушин с недоверчивостью возразил:
– Барышень тут немало.
– Ну, я-то не спутаю! – обрезал его Ромеев. Доказывал вполголоса: – Зачем ей: что за часть? куда? Офицерики рады потоковать: тетер-рева! И не вдарит в башку: не знаешь, в каком полку служит, чего ж спрашивать – какой полк грузится да куда едет? Мокрогубые! По виду, по обхожденью, она – ихняя. Каждый представляет свою: эдак, мол, и его бы искала. С того языком чешут.
– В дружину сдать бы… – заметил Шикунов.
Володя оборвал:
– Погодь! Я взялся доказать – и я вам докажу безупречно! Не её одну подсёк. Ещё "лапоть" один тыкался…
Послал Сизорина приглядывать за барышней, с остальными поднырнул под стоящие поезда. Вышли на третью платформу, потолкались.
– Вот он! – бросил Ромеев. – Подходим неприметно, порознь.
Пожилой бородатый мужичонка в лаптях, с набитой кошёлкой, маячил перед составом, на который погрузили сорокачетырёхлинейные гаубицы и упряжных лошадей. Подойдя к субтильному курносому юнкеру не старше восемнадцати, спросил:
– Господин, это будет не Пятый ли полк?
– Нет.
– Сынок у меня в Пятом Сызранском. По своей охоте пошёл! А я на работах был в Мелекессе, не привелось и проститься. А добрые люди скажи: в Самаре ещё Пятый-то. Привёз, чего старуха собрала…
– Пятый Сызранский полк – во Второй дивизии, – сухо сообщил юнкер.
– А это какая?
– Другая.
– На Уфу едете? Я чего спрашиваю-то. Охота, чтоб сынку выпало – на Уфу. Там места больно хлебные. И коровьим маслом заелись. Вам, стало быть, туда? Счастье, коли так…
Юнкер важно прервал:
– Вы рискуете жизнью! – ему впервые выпал случай "сделать внушение". – Вы – в расположении Действующей Армии, здесь нельзя вести расспросы! Приехали к сыну, а ни его не увидите, ни домой не вернётесь. Вас могут р-р-расстрелять на месте!
– Спаси, Святители… – мужичонка низко поклонился; крестясь, засеменил прочь.
Ромеев послал Шикунова следить за ним. Пояснил: для "полного букета" надо еще "мальца" посмотреть – давеча приметил. Должен где-то здесь крутиться.
"Мальца" нашли на шестой платформе. По виду – уличный пацан лет четырнадцати. Переминаясь с ноги на ногу, разговаривал с добровольцем, на котором военная форма висела мешком. Лет около тридцати, с интеллигентным лицом, в пенсне – по-видимому, учитель. Парнишка спрашивал его, указывая на эшелон с пехотой:
– Дяденька, это на Уфу? Я батю ищу! Сказывали – его на Уфу. Какой полк-то? Мой батя в Сызранском…
Доброволец вежливо ответил: полк – Седьмой Хвалынский, следует в сторону Оренбурга.
– Не до Павловки? Сказывали, там биться насмерть будут. За батю боязно. Мать хворая лежит, какой день не встаёт…
На плечо мальчишки легла рука Ромеева.
– Здорово, Митрий!
– Ванька я, – зорко вгляделся в незнакомого военного.
– Отец, говоришь, следует на Уфу? А сам боишься, что его убьют под Павловкой. Направления-то разные.
У паренька в руке – бумажный свёрточек. Протянул:
– Крестик серебряный на гайтане. С иконкой! Святой Михаил Архангел! Мать наказала отца найти – передать…
– Идём к отцу! Ждёт, говорю! – Ромеев взял пацана за запястье. Сообщил добровольцу: – Украл крестик только что. У контуженого взял обманом.
Солдат в пенсне остался стоять – с выражением растерянного недоверия.
Мальчишка пронзительно вскричал:
– Люди добрые! Караул!! – тут же смолк от жгучей боли в руке.
– Сломаю грабельку! – раздалось над ухом.
Быстро шли сквозь толпу.
– Воришка это! Воришка! – внушительно охлаждал Быбин тех, кто порывался вступиться. Ромеев велел ему отвести "шкета" к багажному помещению вокзала, ждать там. Лушина послал найти Шикунова: вдвоём они должны взять "лаптя", тоже доставить к багажному.
– Я туда же бабёнку приведу! – шепнул Володя, побежал.
От багажного вели троих. Хорошо одетая барышня возмущалась:
– Позовите офицера! Это – своеволие пьяных!
Мужичонка в лаптях молился вслух. Паренёк помалкивал. Спутники Ромеева с винтовками наперевес окружали группку, сам он шёл впереди с наганом в руке, покрикивал:
– В сторонку! Контрразведка!
Из вокзала запасным ходом вышли на мощёную площадку. От неё начинались тянувшиеся вдоль железнодорожного пути пакгаузы, сколоченные из пропитанных креозотом балок, обращённые дверьми к поездам. Позади пакгаузов неширокой полосой протянулся замусоренный пустырь. Железная решётка отгораживала его от палисадника и городских строений. На пустыре никогда не высыхали зловонные лужи, попадались трупы кошек, собак. Небольшая его часть посыпана песком. На нём темнеют круги запёкшейся крови. Одни чернее: кровь уже гниёт. Другие – свежие.
– Двоих нонешних убрали, – сказал Шикунов, и все пришедшие посмотрели на стену пакгауза, густо испещрённую отверстиями: множество пуль глубоко ушло в толстые твёрдые балки.
– Опомнитесь! Образумьтесь! – страстно убеждала барышня, сжимая кулаки в перчатках, вздымая их перед лицом. – Мой отец – большой начальник, глава земской управы! Вас неминуемо накажут, неминуемо…
"Лапоть" заорал неожиданно зычно:
– Православные, покличьте начальство! – он обращался к зрителям, что скапливались за оградой в палисаднике. К расстрелам привыкали, публика уже не валила – собиралась неспешно.
– У меня сын в Народной Армии, сын свою кровь льёт! – мужичонка бросил кошёлку наземь, крестясь, упал на колени: – А эти меня убивают…
Ромеев подмигнул Быбину, Шикунову, рявкнул на барышню и мужика:
– Тихо, вы! С вами разберёмся. Но этого… – рванулся к парнишке, – мы сей момент… шпиона!
– Ничем не виновный я! Сжа-альтесь!
– Говоришь, крестик на гайтане… а?! Мать наказала отцу передать… а?! А чего ж сама, когда его провожала, не навесила ему гайтан?
– Отец в прошлом годе ушёл от нас, – плача кричал мальчишка, – мать хворая лежит…
– Год, как ушёл, а откуда ж ты знаешь, в какой он полк поступил?
– От людей! Мы про него всё зна-ам…
– На слезу бьёшь! – рычал Ромеев. – Мать хворая лежит, отец вас бросил…
она его всё одно жалеет, гайтан передаёт… Определённо – на слезу! Под этим видом выманиваешь о войсках, шпионишь. – Потащил визжащего к стенке.
– Дяденька, не на-адо! А-аай, не на-адо!!
– Умр-р-ри-и! – Володя прицелился из нагана.
– Стой, скажу! дай сказать… – мальчишка протянул руки, – вон она, – показал на барышню, – Антонина Алексевна: её слушаюсь! А этот – вишь, оделся! А то был в пинжаке, в сапогах…
Ромеев опустил револьвер, левую руку положил "мальцу" на голову.