Рыбарь

– При таких жизненных оборотах, милостивый Евгений Фёдорович, – всеми силами старался не сорваться на крик Володя, – вы знаете, не мог я не жить в полной и доскональной обиде – но на кого-с? Будь я привычный вам расейский обиженный человечек, то взаправду пришёл бы к эсерам с мстительной жаждой – подрубать столпы отринувшего общества, убивать министров, губернаторов… Тем более, вы знаете, можно было б не в метальщики бомб, а в сигнальщики пристроиться и вполне уцелеть после акта, и в радостях потом себе не отказать: партия-то была при деньгах несчитанных…
– Но я, – надменно произнёс Ромеев, – человек прирождённо не привычный!
 
10.
Роговский едко улыбался. Он как бы "угощал" Онуфриева "фон Риббеком". Полковник стоял обочь стола, то почтительно взглядывая на министра, то – уничтожающе – на речистого арестанта.
– Я не к царю, не к обществу, – говорил тот, произнося слова "царь" и "общество" с неописуемым пренебрежением, – я к Создателю обратил мои вопросы обиды! Ты меня, спросил я Создателя, – наказал?
– И какой же вы услышали ответ? – ядовито зацепил Евгений Фёдорович.
– Я услышал – не буду сейчас всего поминать, – но через мои же мысли услышал: если я такой, какой я есть – с умом, с ловкостью, с богатыми чувствами, – и это всё понимаю – то уже по тому видно, что никак я Создателем не обижен, а щедро оделён. И спасибо Ему должен сказать!
Это моё спасибо Ему я повторять не устаю…
Почему послан я родиться в России – мыкать горе, терпеть от злобы и от низости? Не позволь Создатель соделаться козням против моей матери, рос бы я в богатом поместье германским барином. Хлебал бы суп из ягнёнка позолоченной ложкой…
– Супы из ягнёнка, господин фон Риббек, – с издёвкой перебил Роговский, – не числятся среди любимых блюд германских дворян!
Ромеев густо покраснел, нос, формой напоминавший картофелину, покрылся каплями пота. Роговский злорадно любовался сконфуженностью врага, один из дружинников издал горловой смешок.
– Ну… чего бы ни ел я, – потупившись, выдохнул Володя, – а рос бы в процветании…
Уверенность к нему тут же возвратилась:
– И какой был бы от моего процветания интерес для Творца? Гораздо интереснее Ему и важнее, чтобы я существовал в России, так как нет во Вселенной другой страны, какая была б Ему интересна, как важна и интересна Ему Россия!
– Тогда почему бы, – с серьёзным видом, как бы перестав глумиться, сказал Евгений Фёдорович, – не сделать Ему вас попросту русским?
– Попросту?.. – Ромеев попытался локтями отстранить наседавших дружинников и расправить плечи. – Да потому что кому надо было быть -"попросту", тех Он и создал "попросту", и их, этих простых, по Расее – миллионы!
Володя в почти истерическом подъёме выделил:
– А я – не такой, не-е-ет! Я – не расейский, не от Расеи я. А – послан в Россию! – он тщательно выговорил "Россию". – Послан из процветания, так как тем и превозносит Творец, что посылает отличаемых в свою Россию, чтобы служили ей с любовью, которая больше любви к процветанию.
– Экое бесстыдство – такую болтовню разводить! – возмущённо рявкнул Онуфриев.
– Когда я себя понял, – с жаром продолжал Володя, обращаясь к Роговскому, – так чего ж я ещё и мог, как не отдать себя на искоренение преступников России?
Не лишённое красоты лицо Роговского исказилось:
– А правительство, чиновники-казнокрады, судьи-мздоимцы, воры, что купаются в роскоши, – не преступники?
– Преступники и они, как же иначе?! – согласился Володя. – Но они против Творца не восстают, Его не хулят, и Он в своё время Сам своими путями их приберёт. Мы же в том Ему поможем и тем свою жизнь перед Ним оправдаем, что будем скрупулёзно действовать против набольших преступников. Таковыми я считал эсеров, но вышло: набольшие преступники – большевики. Потому пришёл я к вам, чтобы без всякой пощады к своей жизни действовать против большевиков!
"Играть он умеет, – в суетливом волнении думал Евгений Фёдорович, – но тут не только игра… Эти "диалоги с Создателем"… Непомернейшая, прямо-таки фантастическая гордость! Ничьё мнение для него не будет свято, и уже из-за этого, по самой коренной сути своей, он – злейший враг".
Евгений Фёдорович выплеснул:
– Всё то, что вы сейчас произнесли, – если вы только сами в это верите, – есть вопль уродливо-раздутого самомнения. Чтобы тешить его, чтобы отнимать жизни, вы выбрали стезю провокатора. И к нам вы теперь явились, влекомые гнусной, ненасытной жаждой брать, брать жизни…
Володя стремительно подался вперёд, клонясь в рывке, выхватил из-за голенища бритву и молниеносно взмахнул ею перед лицом сидящего на диване Роговского:
– И р-раз! И два!
На него запоздало навалились, заломили руку с бритвой.
– У вас кадык – надвое! – вырываясь, хрипел в лицо господину Володя. – Я вас, считайте, уже два раза полоснул! Вот какие у вас охранители…
Его ударили кулаком по затылку, но он закончил:
– Бритву просмотрели – мастера! То-то красная разведка действует без препятствий…
– Не бейте его! – выдохнул в отпускающем сердечном холодке Роговский. – Свяжите.
Ромеев бился, зажатый тремя дружинниками:
– Прямая вам по-ольза от меня-а-аа! Как нужен я вам, ну-ужен!
"С чего бы ему быть столь смелым? – больно стучало в голове Евгения Фёдоровича. – Рассчитывает на защиту офицеров! Может, имеет основания – знает кого-то? Сколько их, монархистов, кадетов, пока в одном лагере с нами…"
– О большевиках помыслите! – вдруг жалобно и точно потеряв голос, просипел Володя. – Вот уж – Зло-оо! вот – Сила-аа… Дурачочки вы против них, глупыши белопузые. У них – клыки-с! Порвут они вас и проглотят… Дайте мне поработать против них, вусмерть выложиться, а там – цедите мою кровь по капле…
"Нет ли у него кого здесь, в контрразведке?" – кольнуло Роговского. Он медленно сказал:
– Вы опрометчиво посчитали нас глупцами. Мы знаем о заговоре! В нём участвуют часть офицеров и лица, подобные вам. Готовится свержение нашего правительства народных представителей, дабы установить военную диктатуру. – Евгений Фёдорович резко поднялся с дивана. – Вы прибыли для связи. От кого? К кому?
Открылась дверь, из коридора донеслись голоса. Вошедший Панкеев доложил: волнуются солдаты.
– Кто? – нарочито недоумевающе воззрился на него Онуфриев.
Поручик объяснил: Ромеев и несколько добровольцев задержали троих. Личности весьма подозрительные. Солдаты спрашивают: почему вцепились в Ромеева, а арестованными не занимаются?
Онуфриев – демонстративно – тяжело, скорбно вздохнул:
– Солдаты – спрашивают!.. – со смиренным видом пожал плечами: – Что же-с, армия – Народная… Займитесь арестованными.
– Па-а-звольте! – вмешался министр. – Арестовал – он?! – ткнул пальцем в Володю, стоявшего со связанными за спиной руками. – О-о-он?! – широко расставив ноги в шевровых сапогах, Роговский пристально вгляделся в полковника. – Вы что же… ничего не вынесли из услышанного здесь?
Онуфриев принял подчёркнуто озабоченное, мрачное выражение, приблизился к Володе:
– Я вижу всё, что вы пытаетесь скрыть!
В глубине души Василий Ильич считал невиновными большинство тех, кого забирали подчинённые ему люди: за исключением разве что бандитов, которых посчастливилось схватить на месте преступления. И сейчас думалось: трое, о ком было доложено, невиновны. Да и с этим бывшим агентом не стоило бы теперь сводить счёты. Вероятно, он претерпел от большевиков такое, что повредился в рассудке: к кому принесло? Ну и враки его сами за себя говорят.
– Василий Ильич, – обратился к начальнику Панкеев, – разрешите, я займусь арестованными?
– Погодите, – Онуфриев вопросительно смотрел на министра: – Так вы полагаете…
Тот картинно указал на Володю:
– Займитесь им! А те… вы уверены, что он не хочет вашими руками взять их жизни?