Все хорошо, что начинается с убийства

Я взглянула на книги, описывающие преступления, совершенные в действительности. Я больше не в состоянии переваривать их, как и смотреть новости по телевидению.
Никто никогда не написал бы книгу о Дарнелле Глассе.
Черный парень, забитый до смерти в Арканзасе, не считался достойным освещения в печати. Разве что убийца Дарнелла будет арестован, и это вызовет некоторую сенсационную огласку. К примеру, выяснится, что убийца — один из местных священников, или смерть Дарнелла окажется первым эпизодом в карьере яркого серийного убийцы.
Я ухитрилась продраться сквозь отчеты репортеров. Газета Шекспира сделала все, что в ее силах, чтобы сгладить напряженную ситуацию, но даже сжатое упоминание длинного списка ран молодого человека заставило мои внутренности перевернуться.
Дарнеллу Глассу сломали челюсть, пять ребер и руку в нескольких местах. Удар, милосердно прикончивший его, был нанесен по черепу. Еще у него были обнаружены огромные внутренние повреждения, говорившие о целенаправленном зверском избиении.
Он умер, окруженный врагами, в ярости, в ужасе, в недоумении, на неприметной поляне в сосновом лесу.
Никто не заслуживает подобного.
Что ж, мне пришлось внести поправки в свою мысль. Я смогла припомнить нескольких человек, над которыми не стала бы плакать, если бы они встретили такой конец. Пусть Дарнелл Гласс и не годился в святые, но был очень умным молодым человеком без криминального прошлого, самым худшим преступлением которого, очевидно, являлся его взрывной характер.
— Пошли, — сказала я Клоду, и тот удивился моему отрывистому тону.
Всю дорогу домой я молчала. Возможно, Клод истолковал это как сожаление или решил, что я дуюсь. Как бы то ни было, он быстро клюнул меня в щеку у дверей. В этом поцелуе чувствовался холодок завершенности.
Я смотрела в его широкую спину, когда он уходил, и почему-то подумала, что больше никогда его не увижу.
Войдя в дом, я посмотрела на цветы, все еще свежие и душистые. Сожалеет ли сейчас Клод о том, что послал их мне? Я чуть было не вытащила такую красоту из вазы, чтобы выбросить. Но это было бы глупо и расточительно.
Готовясь лечь в постель — слава богу, в одиночестве, — я думала, было ли правдой обвинение, брошенное мне Маршаллом. Я действительно холодная женщина?
Я никогда не считала себя таковой. Склонной защищаться — может быть, но не холодной. Мне казалось, что где-то в глубине меня всегда горит огонь.
Я ворочалась, металась на кровати, пыталась применить технику расслабления, потом встала, чтобы пройтись.
Теперь, в полночь конца октября, снаружи было прохладно и ветрено. Еще до наступления утра снова пойдет дождь. На мне была футболка, спортивный костюм и кроссовки «Найк». Все это — темных тонов. Я оставалась в отвратительном настроении и не хотела, чтобы кто-нибудь меня видел. Фонари на каждом углу моей улицы, Трэк-стрит, окружал обычный слабый ореол.
Окно Клода не светилось, как и все остальные в многоквартирном доме. Его жильцы, старые и молодые, рано легли спать.
В Объединенной церкви Шекспира — или ОЦШ, как называли ее прихожане, — тоже было темно, если не считать нескольких сигнальных огней. Вообще в городе почти все затихло.
Шекспир рано просыпается и засыпает, если не считать тех мужчин и женщин, которые работают в поздние смены, служащих двух заведений фастфуда, да еще людей, занятых на фабриках по производству матрацев и переработке цыплят, никогда не закрывающихся на ночь.
Я забрела далеко и очутилась в районе низших слоев среднего класса, в котором вырос Дарнелл Гласс, одном из районов Шекспира, где жили и белые, и черные.
Я прошла мимо маленького домика, который купила мать Гласса, Ланетт, переехав в Шекспир из Чикаго. В этом доме тоже царили темнота и тишина. Ни один из здешних домов не имел гаражей или проходов во внутренний двор, поэтому легко было увидеть, что Ланетт Гласс нет дома.
Но я обнаружила, что она находилась в доме Муки Престон.
Думая о своей любопытной сегодняшней уборке у этой женщины, я, сама того не сознавая, брела в направлении ее дома и оказалась как раз напротив, когда оттуда вышла Ланетт Гласс. Я находилась недостаточно близко, чтобы увидеть выражение ее лица, — уличные фонари позади нее отбрасывали глубокие тени, и детали все равно трудно было бы разглядеть, — но, судя по тому, как она шла, ссутулившись, чуть покачивая головой, крепко прижимая к себе сумочку, Ланетт Гласс тревожилась и была в беде.
Я все больше и больше задумывалась о целях, которые преследует загадочная Муки Престон.
Холодный ветерок шевелил мои волосы, и я почувствовала, как по спине бежит озноб. В Шекспире варилось что-то густое и опасное.
Меня всегда устраивали расовые отношения в моем приемном городке. Да, тут существовало множество табу. Некоторые из них я, вероятно, даже не осознавала. Но черные занимали здесь административные посты, владели удобными домами. Несколько клубов и одну церковь посещали и белые, и черные. В системе среднего обучения, похоже, имелись только малые разногласия, и Ланетт Гласс была лишь одной из множества черных учителей.
Привычки и предубеждения, появившиеся больше века тому назад, не исчезнут за одну ночь и даже через тридцать лет, но я всегда чувствовала, что медленный и тихий прогресс все же существует, а теперь гадала — не пребывала ли в стране дураков.
Я считала, что почти все люди обеих рас одобряют перемены к лучшему. Я до сих пор так думала. Но что-то злое скользило по Шекспиру, и это происходило уже месяцами.
Примерно через три недели после убийства Дарнелла Гласса Лен Элгин был найден убитым в своем «форде»-пикапе на заброшенной дороге сразу же за чертой города. Его застрелили.
Лен, процветающий белый фермер лет пятидесяти, был сердечным и умным человеком, столпом церкви, отцом четырех детей, жадным до книг, охотником, личным другом Клода. Фридриху не давало покоя то, что не удалось раскрыть убийство Лена, а слухи, распространявшиеся как пожар, делали руководство расследованием смерти Элгина еще более щекотливым.
Одни считали, что того прикончили в отместку за смерть Дарнелла Гласса. Конечно, по мнению этих людей, в убийстве были виноваты черные экстремисты. Точно так же смерть Гласса приписывалась белым экстремистам.
Другой слух гласил, что Лен изменял жене, Мэри Ли, с супругой другого фермера. Согласно этой сплетне, Элгина могла убить Мэри Ли или оскорбленный муж по имени Бут Мур, а то и Эрика, его жена. Люди, обвинявшие Эрику, считали, что Лен с ней порвал.
Каким-то образом драка на парковке «Магната бургеров», именуемая боем, спровоцировала все это.
Мы перестали воспринимать наше общество как единое целое, разделились на группы не только по расовому признаку, но и по тому, насколько сильные чувства испытывали в отношении цвета кожи. Я подумала об отвратительных каракулях на машине Дидры, о едва скрываемом злорадстве Тома Дэвида Миклджона той сентябрьской ночью на парковке. Я вспомнила, как мельком видела в окне следующего за катафалком лимузина лицо Мэри Ли Элгин, когда похоронная процессия следовала мимо. А потом — банальный по своим заблуждениям, но не менее порочный листок голубой бумаги под «дворником» машины Клода.
Наверняка было бы слишком наивно полагать, что смерть Дела Пакарда в клубе не имеет никакого отношения к убийству Дарнелла Гласса и Лена Элгина. Как три человека могли погибнуть в таком небольшом городке, как Шекспир, в течение двух месяцев при столь загадочных обстоятельствах? Если бы Дарнелла Гласса убили на задворках местного бара в драке из-за девушки, Лена Элгина застрелили бы в постели Эрики Мур, Дел имел обыкновение в одиночестве поднимать тяжести и у него диагностировали бы какие-нибудь физические недуги…
Я сделала еще один круг, пройдя мимо многоквартирного дома. Глядя вверх, на окно Клода, я печально размышляла о человеке, находящемся за ним. Если бы мне выпал еще один шанс, пожалела бы я о том, что ему сказала? Я искренне любила Клода, была благодарна ему.