Я учился жить... (СИ)

Глеб попытался найти успокоение в небесной бездне. Казалось, больше года за спиной, и все равно перехватывает горло, и желание стонать и скрежетать зубами, молотить кулаками по земле такое же непреодолимое, как и тогда. Он судорожно вздохнул, отворачивая голову от Макара, надеясь, что тот слишком увлечен печальными думами о своей сессии, чтобы обращать внимание на его меланхолию. За своими мыслями он не заметил, как они вышли к станции. Людей на ней было совсем мало, и они куда больше интересовались железнодорожными путями, чем другими людьми. До поезда оставалось двадцать восемь минут, которые Глеб с Макаром провели, сидя на скамейке, глядя на горизонт и не говоря ни слова. Макар с трудом сдерживал зевки. Глеб флегматично думал о том, как организовывать быт дальше в свете изменений, которые он так радикально провел в свою жизнь.
- Так, я в душ и баиньки, - зевнув, сказал Макар, заходя в прихожую.
- Хорошо, - флегматично отозвался Глеб, идя на кухню. Макар поплелся следом.
Глеб повернулся к нему и в приглашающем жесте приподнял брови, ощущая всей спиной, что Макар что-то хочет спросить, что его что-то беспокоит.
- Тебе же понравилось? – Макар стоял рядом и просительно заглядывал ему в глаза.
- А откуда сомнения? – Глеб обнял его за талию и привлек к себе.
- Ну… – Макар высвободился, недовольно хмурясь. – Откуда я знаю? Вдруг тебе для счастья фуа-гра какие надо на фарфоровых тарелках династии Вынь-да-Положь. – Он втянул голову и исподлобья посмотрел на Глеба, выискивая в его лице следы недовольства. – А тут дикарский отдых такой. Плебейство одно.
- Мне очень понравилось, - Глеб одобряюще улыбнулся. – Попьешь со мной чаю?
- Не, - подумав, буркнул Макар. – Я лучше спать завалюсь, а завтра за экзамен примусь. Вдруг подвезет, и я даже на стипендию вытяну.
Он помялся еще немного у дверей.
- Спокойной ночи? – наконец выстрелил он.
- Спокойной, - ровно отозвался Глеб, оглядывая его из-под век. Он приподнял уголок губ в легкой улыбке, и Макар расплылся в ответной, широкой и довольной. Он помедлил еще немного, словно решаясь что-то сказать, но не решился, и позорно сбежал.
Глеб сидел на кухне, смотрел в окно, отпивал мелкими глотками остывший чай и странствовал в мечтаниях. Наконец, отметив мимоходом, что небо совсем потемнело, а скоро, чего доброго, зарозовеет на востоке, он встал и пошел к себе. У двери спальни он задержался, готовя себя к сюрпризу – любому сюрпризу, и открыл дверь. Присмотревшись, Глеб сжал губы разочарованным движением и включил свет: заботиться ни о чьем сне необходимости не было, Макар, очевидно, был у себя. Но при этом на кровати было застлано чистое белье и в ванной висели свежие полотенца. Глеб не смог не улыбнуться. И улыбнулся еще раз, лежа на кровати, закрывая глаза и уплывая в сон.
Тополев выслушивал отчет Глеба и рассеянно скользил глазами по кабинету.
- Молодец, молодец, Кедрин, это я всегда знал, - после паузы произнес он, ухмыльнувшись, и перевел на него цепкие, умные глаза. – А скажи-ка ты мне, Глеб-свет Сергеевич, где ты такой курорт шикарный нашел? Буквально одни выходные, и ты похож на человека, а не на Кентервильское привидение.
Глеб вежливо приподнял брови.
- Желаете адрес, Виталий Аркадьевич? – ровно отозвался он, усилием воли унимая внезапно залихорадивший пульс.
- Да нет, - Тополев посмотрел на него пристально и перевел взгляд на стену. – Я так подозреваю, что у нас сильно разные курорты.
Глеб молчал, судорожно стискивая челюсти. Тополев резко перевел на него глаза, и Глеб успел принять невозмутимый, даже расслабленный вид, встречая его взгляд прямо и спокойно.
- Ты расслабься, - миролюбиво сказал Тополев. – Моя последняя жена, чтоб ей пятьсот раз на дню икалось, суке, по пьяной лавочке выдала, чего тебя ко мне сослали. Предупредить хотела, дура, типа, чтобы и я не заразился. И чего твой отец с тобой за руку здороваться брезгует, тоже. И про Дениса я тоже в курсе, - глуховато добавил он.
Глеб не хотел давать волю эмоциям, он был готов, он был почти готов, но все равно задохнулся и почувствовал, как кожу закололи мириады ледяных иголок.
- В общем, не знаю, что у тебя за курорт такой, но только ты и прошлой весной таким спокойным не был, - тихо сказал Тополев, отводя взгляд.
В кабинете воцарилась тяжелая тишина. Тополев остерегался глядеть на Глеба. Глеб не мог не смотреть прямо перед собой невидящими глазами.
Тополев резко встал и подошел к окну. Глеб перевел дыхание и опустил голову.
- Тебе отпуск не нужен? – поинтересовался Тополев, не поворачиваясь.
- Зачем? – глухо спросил Глеб.
- Чтобы ты закрепил эффект этих выходных, придурок, - саркастично протянул Тополев, изучая небо.
Глеб посверлил взглядом его спину. Но нужно что-то посильнее стада взбесившихся бизонов, чтобы заставить Тополева обратить внимание на чужую точку зрения. А всякие интеллигентские штучки вроде яростных взглядов его и вовсе оставляли равнодушным.
- Не стоит, - холодно отозвался Глеб. – Нижайше благодарю за невмешательство в мою личную жизнь.
Он пристально глядел на Тополева, готовясь защищаться и атаковать, потому что работать с ним ему нравилось, бесконечно нравилось. Он знал, что тот не самый толерантный и совершенно не демократичный руководитель, но он был достаточно мудрым и проницательным, чтобы предоставлять свободу действий тем, кто мог с ней совладать. У Глеба ее всегда было предостаточно.
- Да нема за что. – Тополев посмотрел на него через плечо. – Только на досуге почитай Трудовой кодекс, зануда. Особенно главу нумер девятнадцать. Немало интересного для себя почерпнешь. Чтобы ты знал, имеешь право на отпуск. Уже лет одиннадцать как имеешь.
В его взгляде не было остро знакомых эмоций – брезгливости, презрения, ненависти, чего там еще. Кажется, Тополев гадил с высокой колокольни на все эти демагогические выверты, связанные с моралью и нравственностью, особенно те, которые практиковались наиболее консервативными ее членами, и Глеб мог не бояться за свое место под солнцем. Но было что-то изучающее в его взгляде, которым он оглядел Глеба. Отстраненное, отчужденное. Пронизывающее. Препарирующее.
Глеб встал. Пронизывающий, иезуитский взгляд, которым Тополев его ощупывал, исчез. На его место пришел более привычный Глебу мужицкий прищур.
- Значит, отпуск брать не хочешь? – поинтересовался он, ухмыляясь.
- Осенью, если вы не против.
Глеб ощущал себя странным образом. Он смотрел на Тополева своими глазами, но одновременно смотрел на них обоих со стороны, практически не отвечая за те слова, которые срывались с его губ, хотя и ощущал их своими. Равным образом он ощущал свое тело, но не мог объяснить, что в его мозгу решает, сидеть ему или встать, выпрямиться и напрячься так, что он только что не звенел от напряжения, или без сил опуститься на колени – это был и он, и не он. Но под плутоватым, ехидным и бездонным взглядом Тополева Глеб не мог позволить себе сдаться. И он стоял, вибрируя от напряжения, и тем самым здорово раздражал Тополева, который хотел проверить, насколько сильно можно согнуть Кедрина, чтобы тот сломался, и по-детски злился, что ему это в очередной раз не удалось.
Тополев еще раз оглядел его. Со способом спровоцировать этого стервеца на агрессию он явно просчитался. Ты посмотри, каков. Стоит, как из стали выкован. Волосы серые, глаза сизые. Губы белые. По носу пальцем проведешь – до кости палец располосуешь. И не сдастся, гад. Тополеву не осталось ничего, кроме одобрительной усмешки и согласного кивка.
- Я – за. – Тополев помедлил, обдумал, что хотел сказать. И продолжил: - Только ты сам не забудь осенью, что согласился взять полноценный отпуск. И, Глеб, прежде чем ты себе конспиративных теорий напридумываешь. Я не вышвыриваю тебя в отпуск. Я хочу, чтобы ты отдохнул, чтобы не выгореть до срока. Я позволял тебе жить на работе, потому что вне ее у тебя жизни не было. Теперь что-то там затеплилось. Поэтому и отпуск обоснован. Понял?