Камень, брошенный богом

  
3
 
Звук колокола предупредил — опоздали. Перед самым носом крепостные ворота захлопнулись. Нас оставили за бортом благ человеческого общества, под прытко зарядившим дождем.
— Маршалси, — скрывая усталость, злился я, — вы не чувствуете себя новобранцем брошенным на погибель?
— Нет, — отозвался тот, — я чувствую себя голодным! И это гораздо важнее молитв о спасении души.
Он решительно свернул с дороги в обход сторожевой башне. За ней, в тени, маскировалась железная дверь, будто специально предусмотренная для таких раззяв, как мы. Взявшись за кольцо, Маршалси громко постучал.
— Какого хрена надоть? — не сразу донесся голос в ответ на стук. Щелкнула задвижка и в маленькое окошко выглянула круглая рожа караульного. Свят! Свят! Свят! Не может быть! Вертухай из трезвяка!? Или близнец?! Не единоутробный, а пространственно-временной!
— Мы усталые путники, — неумело изображая "овечку" произнес Маршалси, — просим дозволения войти в город.
— Колокол отзвонил? Отзвонил! — напомнил караульный. — Закон для всех одинаков. После боя большого колокола никого в город не допускать.
Шельмоватые глазки караульного обшарили нас не хуже металлодетектора. Зрил насквозь! Особенно по части состояния финансов.
Маршалси не был дипломатом. Глаза его бешено заблестели. Мой друг примерился к дверному косяку с намерениями преграду выворотить.
— Послушайте, сеньор, — обратил я внимания стража на себя. В душе я негодовал. Опыт подсказывал, придется платить злодею. Иначе… Наше крыша небо голубое*..
— И слушать нечего не стану, — упорствовал буквоед-караульный, собираясь захлопнуть окошко.
— Да послушайте, — настаивал я, незаметно потряхивая кошелем.
От волшебного звона мздоимец посуровел.
— Оправдания не помогут!
Это точно, — согласился я молча, выуживая пару золотых монет.
— Что это? — неподкупно спросил караульный, чуть ли не вываливаясь наружу от охватившего его корыстолюбия.
— Раз нельзя войти, принести нам вина и еды, — невинно объяснил я.
— Не положено, отлучаться, — отказался караульный, истекая слюной по золоту.
— Тогда разрешите пройти нам. Мы туда и обратно, — уговаривал я блюстителя. — А это залог нашей честности.
— Залог? — икнул караульный, облизывая губы.
— Залог, — подтвердил я, сунув мзду в ладонь толстомордого.
Караульный задергал задвижками. Дверь в край обетованный распахнулась, и нас впустили.
Я оглянулся на Маршалси, кивнув головой — знай наших! Но тот не одобрил моего мотовства.
В здании пахло кожами, плесенью и мышами. Ширкало точило и громко смеялись. К мужскому басу липло кокетливое женское хихиканье.
Проведя нас окольными коридорами, стражник для острастки напомнил уговор.
— Быстро! Одна нога здесь другая там. Я подожду.
Ждать, конечно, он не собирался. Полученных от нас денег с него не вытребовал бы и алькальд [9]. Разве что был в доле.
— Непременно, — хором ответили мы, устремляясь помыслами к ближайшей харчевне, вывеска которой виднелась в конце улицы.
Маршалси, буквально волочил меня за руку за собой. Расстояние в двести шагов покрыли быстрее спринтера на Олимпиаде.
— Хозяин! — с порога кликнул Маршалси, жадно вдыхая запахи кухни и орлом выглядывая свободные места.
Таковые имелись — по проходу слева, рядом с заставленным бутылками прилавком. Я с наслаждением плюхнулся на скамью, невзначай толкнув сидящего парня обряженного вагантом. От толчка парень расплескал вино из кружки, но, не выказав недовольства, отодвинулся к краю стола.
— Хозяин! — ревел в нетерпении Маршалси, громыхая кулачищем по столешнице.
На зов явился замухрышка с кувшином вина и двумя стаканами.
— Тащи готовку, — распорядился Маршалси. — Да не овощи и прочую солому, а мясо или дичь.
— Приму отбили, — скромно возразил замухрышка. Кулак Маршалси подлетел к его голове. Размер в размер! Хозяин покорно склонился.
— Есть жаркое из баранины. Могу предложить поросенка.
— Целиком, — уточнил Маршалси, и, хлебнув из кувшина, сморщился. — Вина получше. Паштет давай, запеканку из ребрышек, печенку с чесноком, колбасок охотничьих. Шевелись! Шевелись! Мы здесь не для того бы нас морили голодом.
Доверив приятелю, изощрялся в выборе блюд, я оглядел зал. Квадратное, с лестницей на второй этаж, помещение. Плохо и не часто беленое, со следами безобразий подвыпившего люда. За десятком столов собралась разномастная публика: простонародье, купцы, торговцы мелочевкой. Трое идальго, отставив мечи, играли в кости. Мало кто ел, больше пили, растягивая удовольствие беседой.
Когда настропаленный хозяин вырвался выполнять заказ, Маршалси окинув бдительным взором, разношерстый контингент посетителей хитро предупредил.
— Будь осмотрительней. Сброда полно.
От его слов повеяло энтузиазмом покойного Феди Кровельщика, умевшего из пустяка срежиссировать целое шоу.
Недолго пропадая, вернулся расторопный замухрышка. Оставив на столе первые порции, помчался за вторыми. Ткацкий челнок меньше суетился в прялке, чем наш хлебосольный недомерок с доставкой. Его рвение было оценено одобрительным потиранием рук и новыми пожеланиями.
— Пока перекусываем, приготовь комнаты, — наказал подобревший Маршалси.
Запыхавшийся от усердия замухрышка только и сумел выпалить.
— Как прикажете. Спальня на двоих или по раздельности.
— Понятно по раздельности! Мы что похожи на нищих!?
— Ни в коем случае, — оправдывался хозяин, счастливый поправить на нас свое финансовое положение.
— Ну, так ступай! — гаркнул Маршалси. — Дай спокойно поесть.
Хозяин, охотничьей ищейкой описав полукруг, зашел с другой стороны стола и обратился к парню. Не сказать что бы вежливо, скорее как терпеливый кредитор к проштрафившемуся должнику.
— Сеньор бард, поторопитесь начинать с выступлением. Публика ждет.
Парень отставил кружку и, воздев на кабатчика грустные очи, обречено вздохнул.
— Подайте стул и прикажите принести инструмент, — попросил он, явно не уверенный в томлении посетителей о высоком искусстве.
Хозяин вынес парню трехногий, времен палеолита, табурет и предмет отдаленно напоминающее шестиструнную гитару. Парень кивнул, поблагодарив за заботу и тренькнув по струнам громко представился.
— Мое имя Амадеус Медина.
Последовал замысловатый пассаж, и наш сосед по столу довольно приличным голосом запел. Не трудно догадаться о чем. О любви и страданиях. Любви как водится безответной, а страданиях, понятно, душераздирающих. По моему глубокому убеждению, у человечества тема неразделенных чувств — любимый конек. Настолько любимый, что всякая подвижка в организме, будь то зубная боль, нервный тик или икание от холода, без зазрения совести относятся к недугу, благословленному Венерой. Несчастные стенают, пускают слезы и сопли, и не при каких обстоятельствах не сознаются, что исторгаемые ахи лишь прикрытие здоровому желанию совокупится с ненаглядным предметом страсти. И бог с вами, плачьте сколько душе угодно, выворачивайтесь наизнанку, нянчитесь со своей любовью, что дурак с поленом, но зачем морочить головы другим, придавая "четырем ягодицам, скрепленным животворящим болтом" [10] ореол мученичества. Зачем спекулировать на том во что так хочется верить? И так больно верить. Ибо поверив, ощущаешь себя никчемным ущербным типом. Особенно когда с похмелья просыпаешься в объятьях разящей перегаром и табачищем мымры. Вечерняя царевна на утренней зорьке, обычно, выглядит хлеще зелено-пупырчатой жабы.
— Вирхофф, попробуйте паштет, — отвлек меня от прослушивания трактирного шансона Маршалси. Мой приятель, похоже, признавал лишь поэзию хорошо приготовленной жратвы. Я последовал его совету и приналег на поварские чудачества, выложенные в блюда и тарелки. Маршалси бесспорно был прав. Хорошая кухня лучше серенад.