Мистер Гвин

– Кое-какие предположения.
– Например?
– Не знаю; думаю, речь пойдет о том, чтобы привести домой этих людей.
– Привести домой?
– Не знаю, похоже, не получится тебе объяснить.
– Мне нужно выпить. Не клади трубку, даже не вздумай отключаться.
Джаспер Гвин остался стоять с трубкой в руке. На заднем плане было слышно ворчание Тома. Тогда Джаспер Гвин положил трубку и не спеша направился к туалету, прокручивая в голове массу идей, касающихся этой истории с портретами. Подумал, что единственным решением будет попробовать, ведь он не знал в точности, куда придет, когда начинал писать тот триллер об исчезновениях в Уэллсе, просто имел в голове определенный способ действия. Помочился. И в тот раз, если бы Том заставил объяснить до начала писания, что он задумал сделать, Джаспер Гвин, скорее всего, не знал бы, что ответить. Спустил воду. Начинать первый роман было не большим безрассудством, чем снять мастерскую, чтобы писать портреты словами, не зная в точности, что это значит. Вернулся к телефону, снова взял трубку.
– Том?
– Джаспер, можно начистоту?
– Конечно.
– Выйдет не книга, а ужасная херня.
– Нет, ты не понял, это будет не книга.
– А что тогда?
Джаспер Гвин воображал, как люди унесут домой эти заполненные словами страницы, запрут их в ящике стола или положат на журнальный столик. Так можно хранить или выставить фотографию, повесить картину на стену. Эта сторона дела воодушевляла его. Никаких пятидесяти двух пунктов, просто соглашение между ним и этими людьми. Все равно что сколотить для них стол или вымыть машину. Ремесло. Он напишет словами, какие они, вот и все. Станет их переписчиком.
– Это будут портреты, и довольно, – сказал он. – Кто за них заплатит, заберет к себе домой, и делу конец.
– Заплатит?
– Конечно. Разве люди не платят за то, чтобы с них сняли портрет?
– Джаспер, но платят за картины, к тому же люди давно не заказывают портретов, разве что королева да еще пара мудаков, которым нечем заполнить стены, пустившиеся в рост.
– Да, но мои портреты пишутся словами, это другое.
– Это еще хуже!
– Не знаю.
Они немного помолчали. Было слышно, как Том глотает виски.
– Джаспер, может, будет лучше поговорить об этом в другой раз?
– Да, наверное, да.
– Поразмыслим хорошенько и поговорим.
– Согласен.
– Я должен это переварить.
– Да, понимаю.
– А в остальном у тебя все в порядке?
– Да.
– Тебе ничего не нужно?
– Нет. То есть одну вещь, может быть.
– Говори.
– Ты не знаешь какого-нибудь агента по недвижимости?
– Того, что подбирает дома?
– Да.
– Джон Септимус Хилл, один из лучших. Помнишь его?
Джаспер Гвин вроде бы припомнил очень в ысокого человека с безупречными манерами, одетого с нарочитой элегантностью. Он был на свадьбе.
– Сходи к нему, не прогадаешь, – сказал Том.
– Спасибо.
– Ты что, хочешь переехать?
– Нет, думаю снять мастерскую, подходящее место для писания портрета.
Том Брюс Шепперд возвел глаза к небу.
 
16
 
Когда Джон Септимус Хилл протянул ему анкету, предназначенную для того, чтобы клиент указал свои требования, Джаспер Гвин попытался было вникнуть в вопросы, но в конце концов оторвал взгляд от листков и спросил, нельзя ли объяснить устно.
– Уверен, так у меня лучше выйдет.
Джон Септимус Хилл взял анкету, скептически воззрился на нее, потом бросил в корзину.
– Ни единая душа до сих пор не удосужилась ее заполнить.
Идея, объяснил он, принадлежала его сыну: он уже несколько месяцев работает здесь, ему двадцать семь лет, и он вбил себе в голову, что нужно модернизировать стиль работы агентства.
– Я склонен полагать, что старый способ вести дела достаточно хорош, – продолжал Джон Септимус Хилл, – но, как вы легко можете представить себе, по отношению к детям невольно проявляешь безрассудную снисходительность. У вас есть дети?
– Нет, – сказал Джаспер Гвин. – Я не верю в брак и не подхожу для роли отца.
– Крайне разумная позиция. Может, начнете с того, что скажете мне, сколько вам нужно квадратных метров?
Джаспер Гвин был готов к такому вопросу и дал на него точный ответ.
– Мне нужна одна комната величиной с половину теннисного корта.
Джон Септимус Хилл и бровью не повел.
– На каком этаже? – осведомился он.
Джаспер Гвин объяснил, что представляет себе эту комнату выходящей во внутренний сад, но прибавил, что, возможно, последний этаж тоже подойдет, главное, чтобы там было абсолютно тихо и спокойно. Хорошо бы, заключил он, если бы пол был запущенный.
Джон Септимус Хилл ничего не записывал, но, казалось, складывал данные в какой-то уголок своего мозга, будто выглаженные простыни в шкаф.
Они обсудили отопление, туалеты, наличие портье, кухню, мебель, замки и парковку. Относительно каждого предмета Джаспер Гвин имел весьма ясное представление. Он настаивал на том, чтобы комната была пустой, даже очень пустой. Само слово «меблированный» раздражало его. Он попытался объяснить, причем успешно, что не стал бы возражать, если бы на стенах там и сям возникли пятна сырости; и, может быть, торчали бы на виду батареи, предпочтительно в скверном состоянии. Попросил, чтобы на окнах были жалюзи и ставни и можно было бы менять по желанию освещенность комнаты. Приветствовались обрывки старых обоев на стенах. Двери, раз уж они нужны, должны быть деревянные, по возможности слегка разбухшие. Потолки высокие, постановил он.
Джон Септимус Хилл уложил эти сведения в штабель, как дрова; веки его опустились, будто после обильной трапезы; он немного помолчал с видимым удовлетворением. Потом открыл глаза и прочистил горло.
– Могу я позволить себе задать вопрос несколько личного характера?
Джаспер Гвин не ответил ни да ни нет. Джон Септимус Хилл воспринял это как поощрение.
– Ваша профессия требует до абсурда высокой степени точности и стремления к совершенству, не так ли?
Джаспер Гвин, сам не зная толком почему, подумал о ныряльщиках. Потом ответил – да, в прошлом у него была такая профессия.
– Могу я спросить какая? Поверьте, из чистого любопытства.
Джаспер Гвин сказал, что одно время писал книги.
Джон Септимус Хилл взвесил эти слова, будто желая уяснить себе, можно ли их принять, не внося слишком много сумятицы в собственные убеждения.
 
17
 
Через десять дней Джон Септимус Хилл привел Джаспера Гвина в низкое строение, окруженное садом, позади Мэрилебон-Хай-стрит. Многие годы там был мебельный склад. Потом, в быстрой последовательности, там располагались запасники картинной галереи, редакция географического журнала и гараж коллекционера старых моделей мотоциклов. Джаспер Гвин нашел его совершенным. Очень оценил несводимые пятна машинного масла, оставленные мотоциклами на дощатом полу, и обрывки рекламных плакатов с видами Карибского моря, которые никто не удосужился снять со стен. На крыше был крохотный туалет, к нему вела железная лестница. Ни следов кухни. Огромные окна можно было закрыть массивными деревянными ставнями, только что приделанными, даже не покрытыми лаком. В обширную комнату вела из сада двустворчатая дверь. И батареи торчали на самом виду, никак не украшая помещение. Джон Септимус Хилл отметил с профессиональной четкостью, что пятен сырости добиться будет нетрудно.
– Хотя, – заметил он без всякой иронии, – это первый случай в моей практике, когда клиент считает сырость украшением, а не изъяном.
Договорились о цене, и Джаспер Гвин заплатил за полгода, оставив за собой право продлить контракт еще на шесть месяцев. Сумма оказалась значительной, что его несколько отрезвило: если история с портретами и начиналась в шутку, настала пора ко всему отнестись серьезно.
– Ну что ж, все формальности уладите с моим сыном, – сказал Джон Септимус Хилл, когда они прощались на улице, перед станцией метро. – Только не сочтите за пустую формулу вежливости, – добавил, – но иметь с вами дело – истинное удовольствие.