Невеста в облаках или История Регины Соколовой, родившейся под знаком Весов

А потом я спросила его, как много денег он потратил на все это. Вопрос было тяжело задавать – но ведь я собиралась. На столе в вазочке стояло печенье, самое простое наше печенье, советское, «Юбилейное» – потом оказалось, что он его очень любит, потому что когда-то у них там, в ГДР, его продавали – вкус детства. Он стал брать из вазочки это печенье и ломать его пополам, а потом еще раз пополам. Штук пять сломал, пока наконец не ответил.
– Вы не должны думать об этом, Регина. То есть – вы можете об этом не думать. Это большие деньги для вас – но у вас их нет, а у меня были. Я хотел вам помочь – и я не рассчитывал на то, что вы мне их вернете.
– Я не могу вернуть их вам сейчас. Но – может быть когда-нибудь… Ведь это действительно большие деньги. И для вас – тоже деньги. Вы же не миллионер.
– Я совсем не миллионер, Регина. Но поверьте, что мне все-таки проще заработать их там, чем вам – тут. И это – неважно. Я очень хотел что-то сделать для вас, Регина. Жаль, что мне пришлось сделать это – то есть я хотел сказать, жаль, что пришлось сделать именно это, а не что-нибудь другое, то, что было бы более приятно для всех.
– Вы так много сделали для меня – пожалуй, никто не сделал больше. Вы были рядом, когда мне было хуже всего. Это очень ценно, и это невозможно ничем измерить, никакими деньгами.
– Ну вот и не надо измерять! Хотите еще кофе?
– Хочу. Вы какой-то совершенно необыкновенный человек, Хельмут. Как говорят, теперь таких не делают.
– Скажите еще, что я сумасшедший.
– Я так не один раз думала!
– Русские часто говорят про меня, что я сумасшедший. У вас это не считается… Не считается, что это плохо. У нас нельзя просто так сказать про человека, что он сумасшедший. Это значит, что он неполноценный член общества.
– Я не хотела вас обидеть!
– Да вы меня не обидели. Наоборот. Я достаточно долго живу здесь, чтобы знать, что это похвала.
– Ну тогда вы действительно сумасшедший, – сказала я, чтобы превратить этот слишком серьезный разговор в шутку.
– Нет. Я не сумасшедший. Совсем нет. Просто вы мне очень нравитесь, Регина, – я и не смог это скрыть от самого себя. Я очень хотел… Хотел, чтобы мои чувства к вам были в чем-то выражены – вот так надо сказать, наверное.
– И давно вы это знаете?
– Что?
– Что я вам нравлюсь?
– Давно. С первого раза. С того раза, когда мы с вами встретились, в самолете.
Ну что ж. Тогда тем более я все делаю правильно – если с первого раза.
– Уже поздно, Хельмут. Вам ведь завтра с утра на работу?
– Да, с утра. «Кто рано встает, тому бог подает», так это говорится?
– Угу. Тогда, с вашего позволения, я пойду в ванную. И давайте перейдем на «ты»! Ваше старомодное воспитание позволяет? Вы же говорили мне, что вы современный молодой человек!
– А, да, да… Пиво и боулинг! Тогда я много, наверное, глупостей наговорил! И про польку… Давайте… давай – на ты. Только прости меня, если я буду ошибаться. Я редко говорю русским «ты».
– Ты к ним так плохо относишься, что никому не говоришь «ты»?
– Нет, просто у меня не было еще русских, к которым можно было бы относиться достаточно хорошо… Я запутался. В общем, ты – первая.
– Хельмут!
– Что?
– А что ты сейчас делаешь?
– Сейчас? Стелю тебе постель. На диване.
– Не надо.
Диван стоял в первой комнате, гостиной. Во второй я еще не была. Там должна была быть спальня.
– Не надо стелить мне постель на диване. Ни к чему это. Все равно этим кончится, и ты это знаешь.
Он молчал.
– Ну что ты так стоишь? Воспитание не позволяет? Все оно позволяет. Не будь ханжой!
Это тоже из детства, из моего. Любимое выражение тети Зины. Чаще всего она говорила это папе. Но иногда и мне.
– Я не понимаю, что значит «ханжа».
– А, не имеет значения! Не стой так. Ты же отлично знаешь, зачем ты меня позвал. И я знаю. И хватит об этом, не надо стелить мне постель.
– Послушай, Регина, не надо, я не хочу… Так не хочу.
– А я хочу.
– Я не хочу, чтобы это было, как… плата.
– Это не плата. Не как плата. Просто. В конце концов, я сегодня утром вышла из тюрьмы, и я не хочу провести эту ночь одна. Не смотри на меня так! Я пойду в ванную.
Я повернулась, но он поймал меня за руку.
– Мне кажется… Мне кажется, что ты очень изменилась с тех пор, как я тебя видел последний раз.
– Конечно, я изменилась. Я была в тюрьме – как ты думаешь, человек меняется, проведя почти год в тюрьме?
– Я думаю – да, меняется. Ты права.
– Ну а раз я права – то не надо стелить эту чертову постель. Пусть все будет быстрей!
– О, майн готт!..
И вот тут он взял меня в руки и очень крепко обнял. Он держал меня криво, неумело как-то, неловко – но крепко. Обнимал и что-то быстро говорил по-немецки.
– Я тебя не понимаю, – сказала я наконец.
Он прижимал мою голову к груди, я смотрела куда-то вбок и вдыхала запах незнакомого мужчины. Давно уже я не чувствовала запаха мужчины. Долго, очень долго я не задумывалась над тем, нравится ли мне запах чужого мужчины, хочу ли я его, что мне делать с этим знанием и с этим запахом, – все эти годы, с тех пор как я приехала в Питер, чужие мужчины были для меня табу. Всю жизнь – а теперь мне кажется, что это была уже вся моя жизнь, никакой жизни до того ведь по существу и не было, – всю жизнь я не знала запаха чужого мужчины. От него хорошо пахло – но как-то совершенно иначе, незнакомо.
– Я говорю, что мне очень тебя жаль. Что тебе было очень тяжело, наверное, раз ты так сейчас говорила. Ты не похожа на женщин, которые обычно говорят такие слова мужчинам.
Не отпуская меня, он сгреб меня быстрым неожиданным движением и посадил, да почти смахнул, на диван. Мы сидели на диване, странно обнявшись, как сиамские близнецы.
– Откуда ты знаешь? Может быть, я русская проститутка. Может быть, все русские – проститутки.
– Ты не проститутка. Ты не говорила так раньше. Я видел, я знаю. Я немного умею разбираться в людях.
– Даже в чужой стране?
– Она уже не такая чужая. И потом ты – это не все.
– Неужели я до такой степени тебе нравлюсь?
– Степени нет. Ты мне очень нравишься, с того самого первого раза – но до сегодняшнего дня я не знал, насколько ты мне нравишься. Ты сейчас совсем, совершенно другая – и ты прекрасна.
– Ты прямо в любви признаешься.
– И признаюсь – в любви. Я тебя люблю.
– Так не бывает. И я тебя не люблю.
– Я догадываюсь, что ты меня не любишь. Но бывает же, когда мужчина любит – а женщина нет. Иногда так можно любить всю жизнь, к сожалению.
Я подумала, что я так всю жизнь любила Валеру, но мне было некогда об этом думать, потому что он сидел слишком близко, дышал слишком часто и сжимал меня слишком крепко. Я успевала подумать только о том, что у меня внутри что-то начинает колотиться в такт его дыханию – и колотится все быстрее и быстрее. Кажется, то, что я сказала ему несколько минут назад, становилось правдой – я сама уже этого хотела.
Он начал меня целовать, быстро, мелко, словно отскакивая от меня каждый раз в ужасе и снова прижимаясь ко мне большим ртом, и я сама уже тянулась к этим плоским тонким губам, которые, как казалось мне совсем еще недавно, не могут мне нравиться. Я впивалась в него, он впивался в меня, мы набирали в грудь воздуху снова и переворачивались, один вслед за другим, переворачивались на диване, в погоне за губами друг друга, по-прежнему не разнимая рук. Как сиамские близнецы. Мы гнались друг за другом и не могли оторваться.
Потом наконец он отпрянул и выпустил меня. Я осталась полулежать, брошенная им на этом диване, не зная, что мне делать дальше. Он сполз вниз и сидел у моих ног, забыв только руку наверху, на диване, у моего колена. Потом рядом он нашел мою руку, сжал ее, и мы просидели еще какое-то время молча. Просто сидели и пытались отдышаться. Мы устали от поцелуев. Потом он обернулся, встал на колени, взял меня за обе руки, прижался ко мне и спросил: «Хочешь?» «Хочу», – ответила я. «Правда хочешь?» Я потянулась к нему сама и рукой, которую он все еще сжимал в своей, схватилась за ворот его рубашки. Материя затрещала, пуговицы полетели – мы разодрали эту рубашку одним движением, от горла до пояса, кажется, это была уже сила не только моей, но и его руки – и мне открылась его голая грудь. Худое белое тело незнакомого немецкого мужчины. А потом его рука потянулась ко мне – и он стал расстегивать на мне блузку. Пальцы его дрожали, и он никак не мог справиться с пуговицами. Но я ему не помогала. Я просто дрожала под пальцами. Такого со мной еще никогда не было. Это было совсем не похоже на то, что было раньше.