Миры Джона Уиндема, том 3
Аварийный выход располагался в некотором отдалении от основного шлюза, но и ему досталось: частично обрушился потолок ангара и завалил реактивную платформу. К счастью, две другие почти не пострадали. Шлюз находился в основании утеса, и хотя сама скала устояла, перед наружным люком выросла такая куча камней, что пришлось взрывать. Получился довольно широкий проход, и мы благополучно вывели платформы, не пачкаясь в радиоактивной саже и не подвергаясь прямому облучению, за что спасибо утесу, отгородившему нас от эпицентра.
Генерал посмотрел на собравшихся:
– Господа, приютив нас, вы поступили очень, великодушно. Позвольте вас уверить, что мы не намерены оставаться в долгу. Совсем напротив. У нас на станции много продуктов, а если уцелели цистерны, то есть и вода. Кроме того, найдется все необходимое для регенерации воздуха. К сожалению, без бурильной техники до всего этого не добраться. Конечно, моим людям необходимо отдохнуть, но если вы потом одолжите нам технику, то ваши запасы основательно пополнятся. – Он глянул в окно, на яркий сегмент Земли. – А они нам очень пригодятся, я это чувствую.
Когда собрание закончилось, Трун привел генерала и его заместителя к себе в кабинет. Угостил их сигаретами, закурил сам и сказал:
– Генерал, как вы догадываетесь, наша станция не рассчитана на содержание военнопленных. Какие вы можете дать гарантии, что не будет диверсии?
– Диверсии?! – воскликнул генерал. – Помилуйте, с какой стати? Мои люди – отнюдь не сумасшедшие, они точно так же, как и я, понимают, что авария на вашей станции для нас смерти подобна!
– Но вдруг среди вас найдется одиночка… скажем так, беззаветно преданный родине, который сочтет своим долгом уничтожить станцию пусть даже ценой собственной жизни?
– Едва ли, сэр. У меня в подчинении сливки армии, умнейшие люди, они прекрасно понимают, что на этой войне победителей не будет. Главное – пережить ее.
– Но, генерал, не упускаете ли вы из виду, что мы – все еще боевое подразделение, причем единственное на этом театре военных действий?
У генерала чуть-чуть приподнялись брови, и он несколько мгновений задумчиво смотрел на Труна. Затем улыбнулся уголками рта:
– Я вас понял. Признаться, это несколько неожиданно. Значит, ваши подчиненные до сих пор в это верят?
Трун наклонился вперед, чтобы стряхнуть в пепельницу сигаретный пепел.
– Генерал, мне кажется, я вас не совсем понимаю.
– В самом деле, капитан? Я говорю о вашей боеспособности.
Их взгляды встретились на несколько секунд, затем Трун пожал плечами:
– А как бы вы ее оценили, генерал?
Генерал Будорьев скептически покачал головой:
– Боюсь, не слишком высоко. – И пояснил, будто оправдываясь: – До того как наша станция подверглась нападению, мы засекли старт девяти ваших средних ракет. Значит, сейчас в вашем распоряжении максимум три средние ракеты. А может, и вообще ни одной.
Трун отвернулся и посмотрел в окно, на замаскированные шахты. Его голос дрогнул:
– Могу я спросить, генерал, давно ли вам это известно?
– Месяцев шесть, – мягко ответил Будорьев.
Трун закрыл глаза ладонью. Минуту или две все молчали, наконец генерал, произнес:
– Позвольте от всей души поздравить вас, капитан Трун. Должно быть, свою роль вы сыграли великолепно.
Убрав ладонь, Трун увидел, что генерал не кривит душой.
– Теперь придется им все объяснить, – сказал он. – Какой будет удар по самолюбию… Они ко всему готовы, только не к этому.
– Я тоже думаю, что больше ни к чему держать людей в неведении, – согласился Будорьев. – Но разве нужно им говорить, что мы были осведомлены?
– Спасибо, генерал. А то все похоже на фарс…
– Капитан, не принимайте этого так близко к сердцу. В конце концов, блеф и дезинформация – важнейшие элементы стратегии. А блефовать двадцать лет, как это делали вы, – настоящее искусство. Представьте себе, мои люди первое время даже не верили разведсводкам. И еще, давайте вспомним, какова была самая главная задача лунных станций. И вашей, и моей, и американской. Воевать? Нет. Являть собой угрозу, чтобы предотвратить войну. И мои, и ваши люди искренне верили, что от них это зависит. Но драка все-таки началась, и мы больше не у дел. Абсолютно неважно, сколько ущерба могут добавить наши ракеты к общей катастрофе. Ведь каждый из нас давным-давно понял, что эта война будет не из тех, которые можно выиграть. Что же касается вашего покорного слуги, то у меня просто камень упал с души, когда мы получили сведения о вашем боезапасе. Думаете, приятно все время размышлять о том, что однажды тебе придется бомбить совершенно беззащитную станцию? И заметьте: только потому, что ваше оружие было мифическим, английская станция ныне цела и невредима. А значит, у нас остается форпост на Луне. Поверьте мне, капитан, это исключительно важно.
Трун поднял взгляд:
– Генерал, вы тоже так думаете? Мало кто разделяет эту точку зрения.
– В любые времена не бывает много – как вы, англичане, их называете? – неуемных душ? Провидцев? Большинству людей от жизни ничего не надо, кроме домашнего уюта и таблички на двери: «Прошу не беспокоить!». Они бы вешали эти таблички у входа в пещеру, если бы среди них не рождались непоседливые одиночки. Нам очень важно удержаться здесь, не потерять достигнутого. Понимаете?
Трун кивнул и едва заметно улыбнулся:
– Понимаю, генерал, еще как понимаю. Как вы думаете, почему я бился за эту станцию? Зачем сюда прилетел и почему я здесь до сих пор? Чтобы в один прекрасный день сказать молодому непоседливому одиночке: ну, вот и все. Мы привели тебя сюда, а дальше иди сам. Перед тобой – звезды! Да, генерал, я все понимаю. Только одно меня теперь беспокоит: наступит ли когда-нибудь этот прекрасный день?
Генерал Будорьев кивнул и надолго устремил взгляд на жемчужно-голубую Землю.
– Интересно, там еще остались космические корабли? И пилоты, способные их привести?
Трун тоже повернул голову к окну. На лицо упал бледный свет Земли. И в этот момент у него растаяли все сомнения.
– Прилетят, – сказал он. – Кто-нибудь непременно услышит полночный комариный писк. Они прилетят… и однажды отправятся дальше.
МАРС, 2094 год
Если верить часам с календарем, дома сейчас двадцать четвертое июня, утро – пора завтракать. А не верить нет причин. Выходит, я провел на Марсе ровно десять недель. Немало. Любопытно, сколько их, недель, еще осталось?
Рано или поздно сюда опять прилетят люди и обнаружат корабль. Надо бы вести журнал – регулярно, как полагается, однако до сих пор я не видел в этом особого смысла, да и какая тут регулярность, когда ты… скажем, малость не в себе. Но так было раньше. Сейчас же я отважился взглянуть правде в глаза и почти смирился с судьбой.
И чувствую, будет неправильно, если я унесу нашу тайну на тот свет. Сюда однажды обязательно кто-то прилетит, – зачем же ему разыскивать следы и разгадывать головоломку? Так и ошибиться недолго. А мне. хочется кое-что рассказать. Еслина то пошло, я должен кое-что рассказать. К тому же надо как-нибудь скоротать время. Да, это жизненно необходимо. Не желаю снова тронуться умом.
Забавно, в голову лезет всякая душещипательная чепуха, вроде той салонной песенки для чувствительных дам: «Ты смерть в бою дозволь мне возлюбить!» Конечно, безвкусица, и все-таки…
Но спешить некуда. Да, время, наверное, еще есть. Я уже переступил некую грань, за которой раздумья о смерти пугают гораздо меньше, чем перспектива жизни в этой пустыне. Скорбь моя теперь изливается вовне: милая Изабелла, как тебе сейчас нелегко, и как трудно будет потом, когда подрастут Джордж и Ана!
Не знаю, кому доведется прочесть эти строки. Вероятно, участнику экспедиции, которому известно о нас все, вплоть до часа посадки. Мы передали по радио координаты, поэтому вряд ли возникнут сложности с нахождением нашего корабля. Впрочем, как знать. Радиограмма могла не дойти или еще что-нибудь в этом роде… Нельзя исключать, что нас обнаружат много лет спустя и совершенно случайно, – вот тут-то от моего дневника, пожалуй, будет больше толку, чем от бортового журнала.