Ловушка для блондинов

...От жизни ничего не ожидающий,
я клизмой раздражаю нерв блуждающий... [3]
– Привет, – обернулся Стеценко на звук наших шагов. И широко улыбнулся.
– Привет,– ответила я без выражения.
Когда-то я не могла спокойно находиться в одном здании ГУВД со своим бывшим сожителем, не то что на одном месте происшествия, потом перегорела, уже не ёкало так сердце при звуке его голоса. Но моя дурацкая натура продолжала играть со мной глупые шутки: ну, балдею я от мужиков при мужском деле. Самый невзрачный и ничего не значащий может вскружить мне голову, стоит мне увидеть, как он первоклассно делает свою работу. Вот и теперь, как только Стеценко посерьезнел и, достав все необходимое из экспертной сумки, деловито занялся смывами и соскобами с пола, я в который раз убедилась, что никто больше в этом мире мне не нужен так, как он.
– Оп-па! Подержи-ка. – Сидевший на корточках Стеценко протягивал мне конвертик с соскобом кровавого следа.
Я подхватила конвертик, и он принялся за следующий соскоб.
– Как дела? – спросила я, чтобы не стоять столбом над работающим мужчиной.
– Я же говорил, ты слышала? От жизни ничего не ожидающий...
– Чьи стихи?
– Мои. Я теперь стихи пишу.
– Лирику?
– Лирическую неопсихоаналитику...
– С патологоанатомическим уклоном?
– Именно. Однострочную, в крайнем случае из двух строк. Мои стихи оказывают психотерапевтическое воздействие.
– Интересно на кого? Твои пациенты в нем уже не нуждаются.
– Зря ты так. Доброе слово и жмурику приятно. А стихи всем нравятся, потому что короткие. Слушатель не успевает устать. Кстати, как себя чувствует источник этих соскобов? Уже отмучился?
– Типун тебе на язык! Прооперировали.
– Все равно долго не протянет. Ты его допросила?
– Ода!
– Получила ценные сведения?
– Угу. Ничего не помнит. Не только, как его по башке ударили, но и как его зовут. Жену родную не узнает.
– А факт женитьбы помнит? – Стеценко даже отвлекся от ковыряния в полу и с живым интересом уставился на меня.
– Нет, – вздохнула я. – Факт женитьбы из его памяти изгладился. И это при том, что жена рыдает у постели. Очень по-мужски...
– Ретроградная амнезия, – резюмировал Стеценко, наполняя второй конвертик. – В результате травмы головы утрата воспоминаний не ограничивается только периодом явно патологического состояния, но захватывает и предыдущие отрезки времени. Причем, смею заметить, ретроградная амнезия может быть защитным свойством психики – пациент забывает неприятные для него события, к коим, по всей видимости, относится и факт его женитьбы. Может быть, это для него даже более неприятно, чем удар по голове, повлекший тяжелую травму.
– Какой ты разговорчивый, – без удовольствия отметила я. – Под конец рабочего дня меня это утомляет.
– Правда, Сань,– поддержал меня Кужеров, маявшийся без дела. – Лучше стихи почитай.
– Хорошо, – без ложной скромности согласился Стеценко. – Из однострочного:
...И трупное пятно на репутации...
Кстати, ребята! А может, жена его и оприходовала? А он это понял? С чем и связана ретроградная амнезия.
– А что! Вполне! – горячо согласился оперуполномоченный Кужеров. – Я бы с женой этой поработал...
– Вот и поработай, – откликнулась я без энтузиазма.
Расследование представлялось мне совершенно бесперспективным. В моем сейфе пылилось еще с десяток подобных дел прошлых лет. По ним были проведены все необходимые оперативно-розыскные и следственные мероприятия, которые не прибавили абсолютно ничего к тому, что было написано в постановлении о возбуждении уголовного дела: «неустановленный преступник нанес удар по голове неустановленным предметом». И даже расстегнутые на жертвах брюки увиделись мне не странным проявлением загадочного преступного умысла, а попыткой элементарно похитить чужие штаны, неудавшейся из-за того, что наверху от сквозняка хлопнула форточка и напугала разбойников.
– Мария, держи контроль. – Стеценко, во время декламации не прекращавший своей судебно-медицинской деятельности, протягивал мне контрольный смыв с участка пола, на вид не опачканного кровью.
– Спасибо. – Я засунула пакетик в дежурную папку.
– Подожди, не убирай, я надпишу, – бросил мне Стеценко, выпрямляясь.
Я безропотно отдала ему пакетик.
– Шикарную версию ты подкинул, – обдумав сказанное про амнезию, включился в разговор Кужеров. – Все в нее укладывается: баба ему изменяла. Он ее засек; она наняла кого-нибудь его прикончить, а теперь совесть замучила, на грудь ему бросается. А?
– Я тебе еще более шикарную версию подкину, – отозвался Стеценко. – У вас же, кажется, еще трое по голове стукнутых? Так вот, всех их жены заказали.
Кужеров задумался над новой версией, а я пихнула его в бок и заметила, что у меня есть версия намного завлекательней:
троих предыдущих потерпевших просто перепутали с Коростелевым, на которого был заказ от жены. И только сегодня, наконец, хлопнули того, кого надо.
Несмотря на то, что у эксперта Стеценко глаза весело блестели, а я уже откровенно давилась от смеха, Кужеров совершенно серьезно сказал, что он пошел писать план оперативно-розыскных мероприятий, пока не забыл то, что мы ему тут накидали.
Постовой, на которого никто не обращал внимания, из угла смотрел на нас крайне неодобрительно, похоже, искренне не понимая, как можно глумиться над людьми, пострадавшими от разбойных нападений, и, что еще хуже, над их близкими. Я испытала мимолетное желание объяснить ему, что не над потерпевшими мы смеемся, а просто балагурим на свои профессиональные темы, но отказалась от этой мысли – сам дойдет до этого. Правда, при этом прониклась к нему симпатией в связи с его тонкой душевной организацией.
– Серега, ты хорошо подумал? – спросила я озабоченного Кужерова. – Ты хоть представил, как тебе придется отрабатывать эти версии? Одними разведопросами не обойдешься. Тебе придется точки включать на всех жен, все их связи устанавливать и проверять, да что я тебе объясняю!
– Да?! – ужаснулся недальновидный Кужеров. – Точно, тогда лучше пусть их малолетки из корыстных побуждений...
– То-то же. – Я похлопала его по плечу.
Пора было писать протокол, который в итоге уместился на двух страницах.
Придя домой, я с тоской подумала, что вкалывала без обеда весь день с утра до ночи. Но эффект от моей деятельности – нулевой. Расследование не сдвинулось с мертвой точки. Мне даже нечего предъявить прокурору, кроме двух соскобов и смыва, но про них даже постовому понятно, что это – кровь потерпевшего, и ничего полезного для следствия это не означает. Стало быть, эффект тот же – ноль целых ноль десятых.
В этом, кстати, заключается особенность следственной работы – настоящий бич для совестливых следователей. Можно весь день пробегать, как савраска без узды, с запросами в зубах и к вечеру выяснить, что в искомых учреждениях нет нужных документов; или просидеть с экспертами часов пять, обсуждая какое-нибудь нетрадиционное исследование, и под конец прийти к выводу, что назначать его не стоит. Или битый час разговаривать с долгожданным свидетелем, обнаружив в результате, что допрашивать его не о чем. Так вот, субъекты с прокуратурами удостоверениями, на работе отбывающие номер, удовлетворенно сложат в сейф бессодержательные протоколы и отметят в своих ежедневниках, что сегодня выполнили столько-то следственных мероприятий. А совестливый следователь на вопрос прокурора, а что он сегодня сделал, стыдливо пожмет плечами. Вроде весь день работал, а не сделал ничего. Эх...
  
3
 
Утром, придя на работу, я выгребла из сейфа все свои четыре «глухаря» и, не дожидаясь приглашения, отправилась к прокурору.
Прокурор приветливо мне улыбнулся, сложил утреннюю газету и спросил: