Овечья шкура
— Да не раскрытие, а только путь к раскрытию, — перебила я Коленьку, но он отмахнулся.
— Неважно! Все равно! А они еще нос воротят! Ух! — он так расчувствовался, что прямо сжал кулаки. — Как, говоришь, фамилия этого мудилы?
— Андрей Иванович Будкин.
— Зональный ваш?
— Ага.
— Ладно. Может, повстречаемся на узкой дорожке. А чего с версиями? Ты, конечно, обиделась…
— Конечно, — у меня, как всегда, когда я вспоминала про эту историю, испортилось настроение. А Васильков, небось, сейчас будет меня воспитывать в том смысле, что обижаться неконструктивно, что я должна была настаивать на внедрении своих типичных версий, размножить их за свой счет и валяться в ногах, умоляя распространить их по районным прокуратурам…
— И правильно сделала. Нефиг перед ними унижаться. Еще сами придут и попросят.
Я усмехнулась.
— Вряд ли.
— Ну и пусть им же будет хуже.
— Да в том-то и проблема, что им-то хуже не будет.
— Ну и ладно. Так что с версиями?
— Ничего. Подарила по экземпляру хорошим приятелям, кто хочет, пользуются. Все равно они уже скоро устареют. Их можно использовать не больше пяти лет, а потом надо снова практику обобщать в суде и новые таблицы делать.
В проеме кухонной двери возник хозяин, одними губами — чтобы, не дай Бог, не помешать нам — намекающий на десерт. Коленька благосклонно кивнул. Через секунду на столе появились крохотные чашечки с кофе, — даже в полумраке было понятно, что это самый что ни на есть настоящий кофе, и какие-то восточные сладости. Я посмотрела на них с ленивым отупением, поскольку объелась шашлыками, а от коньяка меня, как всегда, стало клонить в сон.
— Коленька, пошли уже, — предложила я, не в силах более созерцать продукты питания. — Спасибо за все, обед был просто сказочный.
— Понял, — Коленька тут же отставил бокал, быстро опрокинул в себя чашку кофе, забросил в пасть кусок пахлавы, и тут же из кухни появился хозяин и положил на стол перед Васильковым счет. А Васильков полез в карман, достал кошелек и положил на счет деньги. Я была потрясена.
— Так ты тут не на халяву угощаешься?! — спросила я, как только хозяин с поклоном скрылся из виду.
Коленька галантно помог мне подняться и, поддерживая под локоток, повел к выходу.
— А ты как думала? Не спорю, я мог бы тут до конца своих дней бесплатно подъедаться, да только взяток не беру. Мне, знаешь, независимость дороже, чем сытый желудок. Но должен признаться, что вот такой обед мне обходится здесь дешевле, чем в столовой ГУВД. По себестоимости.
На поясе у Василькова зажужжал пейджер. Он вытащил аппаратик, прочитал сообщение и круто развернулся. Подойдя к стойке бара, он вытащил откуда-то телефон и набрал номер. Коротко и приглушенно поговорив, он поманил меня рукой. Я послушно подошла к стойке.
— Звонит наш дежурный, — тихонько поделился он со мной, — говорит, что в Курортном районе нашли труп вараксинского компаньона, Шиманчика. Поедем?
Я кивнула, не задумываясь. Коленька в трубку подтвердил, что мы приедем, и мы выбежали из шашлычной. Внутри у меня подпрыгивали куски шашлыка и булькал коньяк.
По дороге Коленька возбужденно рассказывал, что он по своей собственной методике расставил “сторожевики” на торговцев подержанными тряпками Шиманчика и Красноперова, и надо же, сработало. По предварительной информации, Шиманчика нашли на берегу Финского залива, прямо на пляжном песочке, с огнестрельным ранением головы. Местные сотрудники милиции убеждены, что это самоубийство, и даже прокуратуру не вызвали. Собираются отказывать в возбуждении дела, и наше появление наверняка воспримут в штыки — на фига им дополнительные проблемы? Мы ведь ковыряться начнем; а на фоне одного бесспорно убитого компаньона отказать в возбуждении уголовного дела по факту смерти другого от пулевого ранения будет проблематично.
— Но ты-то, я надеюсь, не считаешь, что там самострел? — допытывалась я.
— Посмотрим, но, конечно, в самоубийство слабо верится, — отвечал. Коленька, сосредоточенно выруливая по трассе. — Слушай, а как тебе в голову пришла мысль про эти типовые версии? И скажи еще, они по всем половым преступлениям работают? Или только по насильственным?
— Молодец, — усмехнулась я, — ты ухватил самую суть. Странно, но про развратников ничего по этим моим таблицам узнать нельзя. Только про насильников. Хотя, казалось бы, преступления одного порядка.
— То есть на развратные действия версии не распространяются? Почему?
Я не удержалась:
— Потому, что только насильственные преступления достаточно репрезентативны для того, чтобы вероятностно-статистические связи между элементами криминалистической характеристики носили достаточно жесткий характер.
Но Коленька и глазом не моргнул, только понимающе кивнул.
— Понятно. У развратника больший люфт для выбора варианта поведения. Поскольку его поведение меньше отстоит от нормы, чем поведение насильника, заведомо агрессивного, его труднее предсказать.
— Ну… Примерно.
— А кстати, ты заметила, что те, кто совершает развратные действия, никогда не становятся насильниками? Они могут триста эпизодов развратных наворотить, но без насилия.
Да, я тоже это заметила. За всю мою богатую следственную практику мне ни разу не встречались субъекты, совершавшие одновременно и развратные действия, и более тяжкие половые преступления. И наоборот: если субъект — насильник, то на развратные действия он не разменивается.
Когда машина проезжала мимо крупной вывески “Шашлыки”, я отвернулась.
— Слушай, Коленька, — осторожно начала я, — а ты каждый день так коньячком балуешься?
— Понимаю твои опасения, — улыбнулся он. — Не волнуйся, это я сегодня со свиданьицем. На самом деле я пью мало. Мышечная каталаза у меня еще идет по назначению.
— Чего? — переспросила я.
— Я когда-то, в прошлой жизни, работал врачом-наркологом. В милиции отупел, конечно, но еще не все забыл. Рассказываю: организм наш устроен довольно грамотно. Если хозяин организма заливает туда яд, то природа сопротивляется этому, как может. А именно — выделяя фермент, который должен нейтрализовать действие яда, расщепив его. Фермент, расщепляющий алкоголь, называется алкогольдегидрогеназа. Когда человек пьет часто, много и с любовью, этого фермента начинает не хватать. Так вот, если яд, то бишь алкоголь, все равно продолжает поступать, то организм, борясь с опасной ситуацией, привлекает для расщепления яда другой фермент. Вот он и называется мышечная каталаза. У алкоголиков второй-третьей стадии мышечной каталазой расщепляется восемьдесят процентов поступающего в организм алкоголя.
— Как она называется? Ка-та-ла-за? А почему мышечная?
— А потому что не для борьбы с алкоголизмом задумана. А для расщепления молочной кислоты, которая образуется в мышцах при физической нагрузке. Так вот, дядя Вася какой-нибудь пьет долго, много и с любовью, и всю алкогольдегидрогеназу свою на это дело уже израсходовал. Организм ему выдает мышечную каталазу, но ты же знаешь — если где прибавится, то в другом месте обязательно убавится. Посему у пьющего дяди Васи боли в мышцах и тремор рук, в мышцах-то каталазы не хватает.
— Кто бы мог подумать! — искренне восхитилась я, и с возросшим интересом посмотрела на Василькова. Внешность у него была самая заурядная: среднестатистическое лицо, вихры на косой пробор, глаза чуть навыкате, которые он все время щурил, видимо, маскируя недюжинный интеллект. Некоторая нескладность в фигуре, длинные руки и ноги, легкая сутулость, но это все его не портило, наоборот, придавало какую-то обаятельную индивидуальность.
— Вот ты, кстати, никогда не задумывалась, почему в Азии мало алкоголиков? — спросил Васильков, видимо, отнеся мой пристальный взгляд за счет интереса к проблеме выработки организмом мышечной каталазы.
— Нет. А их там мало?
— Их там почти нет. У монголоидной расы генетически не предусмотрена выработка алкогольдегидрогеназы.
— А если представитель монголоидной расы начнет пить, как ты говоришь, много, долго и с любовью?