Мир приключений 1974 г.

— Сумочку показать?
— А ты откуда знаешь про сумочку? От Бабина? — удивился Митин.
— Я все знаю. — Владыкин улыбнулся с загадочным видом. — А твоей Укладовой перевод пришел из Магадана. Двести рублей, как она просила. Можешь получить.
— Отдать ей? Как считаешь? Зачем ей сейчас деньги?
— Это уж пусть она решает. Деньги ее.
Укладова повертела в руках сумочку, вздохнула и сказала?
— Нет, не моя. Вообще-то похожа, конечно, но вот эта штука, — она показала на золотистый обод, — у моей светлая. И сумка не такая новая.
«Значит, все-таки бывают в жизни невероятные совпадения. Так тебе и надо! Вперед наука, не будешь торопиться с выводами…» — с досадой на себя думал следователь.
Он был так убежден, что сумка принадлежит Укладовой, что в этот раз даже не позаботился о том, чтобы сумок было несколько. «И правильно сделал, — успокаивал он себя, — раз не признала эту, другие были ни к чему. В сущности, если рассуждать здраво, то действительно Воронов не должен был дарить Сиротиной такую прямо уличающую его вещь как сумка, отнятая у Укладовой. Скорее всего, уничтожил бы ее».
А золотые часы? Тоже улика, однако он подарил их Симуковой. Интересно, подтвердит Воронов, что подарил их ей ко дню Восьмого марта или наплетет что-нибудь другое? Возможно, что они не успели договориться о единой версии происхождения часов?
— Меня должны скоро выписать, чувствую себя значительно лучше, — бодро говорила Укладова. — Надоело тут, домой хочу. А деньги эти, Сергей Петрович, оставьте пока, пожалуйста, у себя. Зачем они мне тут? У вас сохраннее будут, — улыбнулась она. — А какие хорошие люди у нас на заводе! Валерий Иваныч такой внимательный. И в завкоме тоже… Обещают новую путевку, подумать только! Эта телеграмма, не поверите, мне дороже денег!
Она еще раз перечитала телеграмму и передала соседке по койке.
Из больницы Митин поехал в тюрьму. Укладовой он умышленно не сказал, что Воронова удалось задержать, хотя его так и подмывало похвастаться. Она бы взволновалась, стала нервничать, это могло повредить ее здоровью. А ей и так в скором времени предстояло встретиться с бандитом на очной ставке. Поэтому он и промолчал.
Воронов вошел в следственную камеру боком, будто в троллейбусе протискивался сквозь толпу. Щеки и подбородок его покрылись короткой темной щетиной, веки глаз покраснели, были воспаленными: вероятно, не спал всю ночь.
— Здравствуйте, Воронов! Мы уже знакомы. Я ваш следователь, зовут меня Сергеем Петровичем, фамилия Митин. Садитесь, пожалуйста.
Воронов молча поклонился, сел. И стулья и стол в камере были привинчены к полу.
Быстро покончив со вступительными вопросами протокола, следователь приступил к допросу:
— Скажите, Воронов, вы знаете шофера Астахова?
— Астахова?! — Парень мастерски изобразил удивление. — Вот те на! А он тут при чем? В Рузе ведь его не было. И никакого отношения он не…
— Вот что, гражданин Воронов, — прервал его Митин, — давайте сразу условимся: про то, что вы натворили в Старой Рузе, поговорим потом. А сейчас разговор будем вести по другому делу. И я прошу вас отвечать на мои вопросы. Знаете вы Астахова Семена Афанасьевича?
— Это еще по какому другому? А если я не хочу отвечать? — с вызовом сказал тот. — Кроме машины, за мной ничего нету.
— Не хотите отвечать? Пожалуйста. Но, по-моему, в ваших же интересах выяснить, за что вас задержали.
Воронов выпрямился. Теперь лицо его уже не казалось невыразительным. Взгляд стал настороженно точным. Будто человек ожидал, что его сейчас ударят, но не знал, с какой стороны.
— А мне и так известно за что. Хорошо. Семена Афанасьича знаю. Соседи мы с ним. В одной колонне работаем. Дальше что?
— А дальше будет вот что: в ночь с девятого на десятое августа Астахов заходил к вам домой? Был у вас? Как раз перед вашим отъездом в Старую Рузу?
Парень поднял на следователя тяжелый взгляд, соображая, какой подвох тот ему готовит.
— Неужели не помните? Часов в десять вечера это было. Соседка у вас есть в квартире, старушка, она Астахову дверь открывала. Она может подтвердить.
Тот шумно вздохнул. Потом сказал небрежным тоном:
— А я и не отрицаю, заходил Астахов. Жена у него, видишь, рожать собралась, подменить просил. А что тут такого?
«Так, значит, в главном признался… Почему? Странно… Может, из-за старушки? Не скажи я о пей, пожалуй, стал бы все отрицать. А тут живо сообразил, что отпираться нет смысла. А вот что ты будешь петь, когда про пуговицу узнаешь?»
— Ну вот видите, вспомнили!
— Почему не выручить? Я же понимал: где тут работать, если жену в роддом отвез! Конечно, не положено так… вроде самоуправство получается.
— Нет, почему же? Очень даже похвально, поступили как настоящий товарищ. Значит, вы согласились и подменили его?
— Пришлось.
— Я так и напишу в протоколе. И всю ночь работали на его машине, возили пассажиров? А утром всю выручку Астахову отдали? Не помните сколько?
Воронов наморщил лоб.
— Точно не помню сейчас. Рублей двадцать семь, кажется. По ведомости можно проверить. Неужели Семен Афанасьич сомневается?
— Нет-нет, он ничего! Кстати, почему в ту ночь у вас шея была платком завязана? Болела?
Тот опять шумно вздохнул, отвел глаза в сторону. Следователь внимательно следил за каждым его движением.
— С чего это? Ничего у меня не болело. Зачем мне завязывать?
— Значит, не бинтовали? А где Астахов молоток держит?
Вопрос был неожиданным, и Воронов явно растерялся.
— Какой молоток?
— Обычный, что в инструменте бывает, в комплекте.
— Ну… не знаю. Может, под сиденьем, может…
— Значит, под сиденьем? Так и запишем. Конечно, под сиденьем, все шоферы туда кладут, небрежно сказал Митин.
— А может, в багажнике. Я откуда знаю, я не смотрел. У меня, к примеру, под сиденьем.
— Зачем? У всех в багажнике, а у вас под сиденьем?
— А на всякий случай. — Губы парня искривились. — Мало нашего брата, таксистов, думаете, грабят? Будь здоров! Личного оружия нам не полагается, а молотком как-никак, а обороняться можно. Вот и кладу, чтобы под рукой был.
— А что, это верно! — согласился Митин. — Можно и по голове им ударить.
Глаза у парня сейчас были острыми, внимательными.
— Там уж по чему придется…
— Вы бы, например, ударили?
— А почему бы нет? — недобро усмехнулся тот. — Туго придется, и вы ударите.
— Так… ездили всю ночь, возили пассажиров. Так и запишем… Молоток, возможно, лежал под сиденьем.
— А может, в багажнике. Я говорю, не смотрел, — опять подсказал парень.
— Хорошо, хорошо, я так и пишу.
Рука следователя быстро скользила по бумаге. Минута обостренного внимания у Воронова, видимо, прошла, глаза его опять стали тусклыми и сонными. Должно быть, сказывалась бессонная ночь. Он медленно перевел взгляд на распахнутое окно за железной решеткой. Раскаленный двор тюрьмы, похожий на каменный мешок, дышал зноем.
— У вокзалов дежурили на стоянках? У Курского, Киевского… или у Казанского?
— У Казанского два раза.
— Кого возили?
— Не помню.
Говорит вяло, без всякого выражения. И вид такой, будто не понимает, зачем следователь задает все эти ненужные, лишенные смысла вопросы. Но тот продолжал настаивать. Он знал, когда преступник напускает на себя сонный вид, говорит вяло — это значит, что он начинает понимать, какую сеть плетет следователь и выигрывает время, чтобы найти в ней более широкие ячейки.
— А вы постарайтесь вспомнить. Это очень важно, я вас предупреждаю, — с участливой доверительностью сказал Митин.
Воронов опять наморщил лоб. То ли от духоты, царившей в камере — голые стены ее были выкрашены масляной краской, — то ли от усилия вспомнить, лоб у него покрылся испариной. Он его не вытирал. «Рано же тебя в пот ударило», — подумал следователь.
— Многих возил, всех не упомнишь.
— С Казанского вокзала, например?
— Ну… военного одного с женой. Ребенок у них маленький. На Арбат отвез. — Он помолчал, потом нехотя добавил: — И гражданку одну…