Мир приключений 1974 г.

Есть смысл рисковать. Хорошо, что Малинка провел лекции по правовому воспитанию. По крайней мере знаешь, что к чему. Правда, существует еще статья 167. Но о ней лучше не думать…»
Размышляя, Попов окончательно вроде бы оправился от потрясения. Достав мятый платок, он завязал алмаз в узелок и положил в карман. Однако чем больше он думал о том, чтобы привлечь к делу Трофима, тем меньше верил в его согласие. Но надо было решаться, решаться сейчас, пока они здесь, а не в поселке…
В конце-то концов, как бы то ни было, Сашка не украл алмаз, нашел его совершенно, ну совершенно случайно! И считать преступлением, если он распорядится находкой, как ему вздумается, — нелепость!
Подняв валявшихся у воды копалят, Попов не спеша отправился к избушке, у которой его ждал Трофим. По пути он остановился, достал спичечный коробок, высыпал спички. Потом отрезал от платка узелок с алмазом, положил драгоценность в коробок, а его сунул во внутренний карман и зашпилил булавкой, которую, по солдатской привычке, вместе с иголкой и ниткой носил за подкладкой ватника.
7
Попов подошел неслышно, и когда Трофим почувствовал его присутствие и обернулся, то неожиданно увидел как бы незнакомца. Черты Сашкиного лица, обычно добродушные, мягкие, заострились, вроде подсохли. Даже щелочки глаз, опушенные белесыми ресницами, оказались вдруг широко распахнутыми, напряженно всматривающимися. Именно взгляд, пожалуй, и изменил до неузнаваемости облик друга.
— Ты, Саш, чего? Чудище какое увидел?
Попов прокашлялся.
— Разговор есть. — И он бросил к костру копалят.
— Ну…
— Пойдем в дом.
— Боишься, медведь подслушает?
— Лучше в доме поговорить…
Совершенно не понимая Сашку, Лазарев в то же время ощутил внутренний сбой в душе друга, но лишь отмахнулся. На всякий Сашкин чих не наздравствуешься. Однако ясно было: Попов начал глядеть на мир по-иному, еще не понятно, как и почему, по по-иному. Подобного не скроешь. Желая разгадать тайну перемены, Трофим поднялся с чурбана, на котором сидел у костра.
В полутьме, едва подсвеченной крохотным окошком, они сели по разные стороны стола, помолчали. Наконец Трофим не выдержал:
— В гляделки играть будем?
— Наплевать, — невпопад сказал Сашка.
— Давай плевать.
— Ты мне друг?
— Как и ты мне.
— Я очень серьезно.
— Я тоже.
— Тебе можно верить и доверять? — пристально вглядываясь в глаза Трофима, спросил Попов.
Очень странно выглядел Сашка. Перед Трофимом был вроде бы и не Попов: чужой человек. Тревога нарастала в душе Лазарева, и в то же время ему хотелось посмеяться над своими «предчувствиями»: «Вот глупость. Это ж Сашка. На то он и Лисий хвост, чтоб номера откалывать!»
— Как я тебе, — сдержанно ответил Трофим, а сердце его забилось непривычно ощутимо и неровно. — Как я тебе верю.
— Ты помнишь, я спас тебе жизнь? — сказал Попов. — Помнишь, на маневрах?
— Да, — ответил Лазарев, но вопрос ему не понравился.
Попов, продолжая глядеть на Трофима, расстегнул ватник, долго копался, отшпиливая булавку; укололся, пошипел, пососал палец, сплюнул; залез во внутренний карман и, достав спичечный коробок, с маху, будто костяшкой домино, шлепнул им о столешницу:
— Вот!
— У меня такой же, — сказал Трофим и выложил на стол коробку спичек. Этикетки были одинаковые — на черном фоне треугольник паровозных огней в обрамлении пунцовых букв: «Минута или жизнь!» — Правда, впечатляющая надпись? А, Саш? Только паровозов здесь нет.
— Наплевать.
— Наплевали.
Тогда Попов медленно, пальцем продвинул свой коробок ближе к Лазареву:
— Ты посмотри, что в нем…
Трофим взял коробок.
Тут Сашка закрыл глаза. С ноющей тоской в сердце понял: раскрывшись другу, он стал целиком и полностью зависимым от него, как никогда и ни от кого на свете. Вся его, Сашкина, судьба с этой минуты в руках Лазарева. И, томясь под тяжестью этого ощущения, стараясь сдержать сгон сожаления и страха, спиравший его грудь, Попов поднялся и вышел.
На воле будто легче стало.
Поигрывали солнечные блики на серой, прошлогодней хвое и редкой траве. Накатами шумел ветер в вершинах. Поодаль поскрипывал старый ствол.
От костра потянуло дымом, сладким и острым. Сашка чихнул, и ему сделалось почему-то совсем хорошо. Он поправил ветки в огне и сел на чурбан.
Было приятно сидеть и ни о чем не думать. Удивительно приятно. Потом вдруг Попов забеспокоился: «Чего же Трошка не выходит?» Он оглянулся. Проем двери был пуст и темен. Холодная тревога начала извиваться в груди Сашки:
«Дурак… Какой же я дурак! Дурень! Дурень!.. Кому доверился я! С кем связался, олух!»
И тут же пламя паники с небывалой и неизбывной силой охватило его сознание. Мысли полыхали подобно верховому пожару в тайге, который они тушили на второй день после приезда сюда. Они сами напросились в десантники.
Вдруг стало тихо от ровного голоса Трофима:
— Откуда он у тебя?
Сашка ответил.
— Везунчик! — констатировал Лазарев. — Сдашь — вот тебе и половина машины.
— Сколько в нем, как ты думаешь?
— Карат двенадцать… — не очень уверенно сказал Трофим.
— Двенадцать карат — и половина машины? — Попов покосился на Лазарева. Тот держал алмаз меж большим и указательным пальцами и рассматривал его то с одной, то с другой стороны.
— Стекляшка на вид. Обыкновенная стекляшка, — словно не слыша Сашкиного вопроса, проговорил Лазарев. — Как же ты его заметил?
— Я же говорю: бросил в реку копаленка, камень к жиру и прилип.
— Везунчик! — повторил Лазарев. — Закон парности случаев. Вот тебе и теория вероятности… Правду, значит, говорят: алмазы и брильянты при солнце и электрическом свете — ничего особенного, так… блестят. Однако при живом огне, в полутьме, играют… Я вот в избушке его рассматривал — хорош. На солнце же — стекляшка.
— Продадим его… На двоих…
— Ты нашел, ты и сдавай.
— За десятую настоящей цены?
— Может, и за сотню. Тебе-то что за дело? Разве ты здесь обнаружил алмазы? Ты, что ли, трубку, россыпи разведал? Город построил, фабрики? Или ты в карьере, в вечной мерзлоте копался? Кайлом породу долбил?.. Вот с этой грани он особо хорош, чертяка. Правда? — И, не дожидаясь ответа, Трофим скучным голосом продолжил: — Может, ты на свои деньги сюда прилетел? Опять нет.
— Давай алмаз.
— На.
— Коробочку.
— Пожалуйста. — И Трофим рассмеялся.
— Ты чего?
— Вспомнил одну историю. Еще в прошлом веке где-то в здешних краях купец у местных алмаз за полушку купил, а продал за огромные деньги. Так ты на него сейчас похож.
Завернув камень в тряпицу, Попов положил его в коробок, сунул в холщовый кармашек, намертво пришитый к ватнику, и заколол булавкой.
— Специально карман пришил? Большой карман-то?
— Видишь, пригодился…
— Сейф ходячий, — усмехнулся Трофим. — Потешься камушком.
— Трош, давай подадимся в Россию. Там и продадим камень. За полную цену. А? — вкрадчиво спросил Попов.
— Сибиряк… «В Россию»… В Москву, что ль?
— Хотя бы. Деньги — пополам. Деньжищи-то какие! Мать подлечишь. Сам устроишься лучше не надо. Зарплата за десять лет вперед.
— Вот спасибо, дорогой. Благодетель! — откровенно издевался Трошка.
— Не с руки одному. Обманут. Ограбят. Не смейся. Я всерьез тебе говорю.
— Боишься, ограбят? Аи, бедный, ворованное отберут… Приз за находку тебя не устраивает?
— Приз… Для государства этот камушек — тьфу!
— Да ведь государство — это я, ты, он…
— Магомет, Наполеон. Это о человеке сказано, — отмахнулся Попов.
— Ты — камушек, я — шайбочку, он — гвоздик… И каждый — в норку, в норку…
— Мы делаем больше, чем сможем унести.
— Обрадовал! — Зная вздорный Сашкин характер, когда до самого краешка, до капли на донышке мысленных действий нельзя было ручаться, шутит Попов или говорит всерьез, Трофим никак не мог относиться взаправду к Сашкиным словам. — Мало тебя помполит гонял! Проголодался я от разговоров с тобой, — продолжал Трофим. — На ключик за водой схожу. Чайку попьем. Может, блажь твоя и пройдет.