Служба в потешных войсках ХХ века
Через пару минут оттуда вышел солдат держащий в руках финский нож- кинжал и свинцовый кастет четырёхзубец, одеваемый на пальцы.
– Твои? – спросил капитан, – Клименко-Гнииенко молчал.
– Заверни в бумагу, узнаем по пальцам сказал офицер солдату и продолжал:
– Гниенко Пётр Николаевич, вы арестованы по постановлению Кировоградской областной прокуратуры от такого-то числа по подозрению в совершении преступлений, выразившихся в грабежах и убийствах. И будете препровождены по этапу обратно, в следственный изолятор Кировоградского Управления Внутренних дел. В случае попытки побега стреляем без предупреждения. – и скомандовал:
– Вывести из вагона.
Мы были в шоке. Нам всё это представлялось спектаклем. Каким-то нереальным действом. Когда все вышли, и поезд тронулся мы загудели как растревоженные в улье пчёлы. И соседи по купе стали рассказывать, что этот тип для поднятия своего авторитета хвастался подвигами в ограблениях магазинов и даже одному из ребят похвастался в убийстве сторожа в сельском магазине. Его принимали за дурачка и никто ему не верил, а он раздражался и грозил им, как Паниковский из "Золотого телёнка" Шуре Балаганову, что они его ещё узнают. Узнали!
Эта история отвлекла до вечера нас от наших мыслей, и служила темой для разговоров, домыслов и даже всяких фантазий.
Однажды в вагоне произошёл нерядовой случай.
Один деревенский парень без определённой компании, был мягко говоря не умён, и хвастался своими любовными похождениями в родном селе. О говорил:
– Я шисть цилок зломав, – это означило, что он лишил девственности шесть сельских девочек. Над ним посмеивались, обращаясь к нему не по имени, а по кличке, которую ему сразу же дали: "Цилка".
Он стал предметом насмешек, а так-так был дураком, то ещё больше усугублял к себе плохое отношение со стороны свои попутчиков. (Слово "товарищей" здесь неуместно).
Однажды ночью всех разбудил чей-то истошный крик. "Цилка" сидел на своей полке и громко плакал. Я подошёл к нему и спросил в чём дело. Он всхлипывая, промолвил:
– Велосипед, – и показал на свои ноги.
Они были обожжены. Мне стало его жалко.
Я ещё с детства знал эту жестокую "шутку". Её проделывали в пионерских лагерях. Спящему мальчишке вставляли между пальцами ног бумажки и поджигали их. От боли тот спросонья быстро дрыгал ногами, как – бы имитируя кручение велосипедных педалей. " Шутников" это приводило в восторг. Если бумажки вставляли между пальцами рук, это называлось "балалайкой" или "гитарой". Иногда "велосипед" и "балалайку" делали одновременно. Обычно это проделывали с беззащитными ребятами, но вызывающими какую-либо неприязнь. Иногда, когда жертва подобной шутки – издевательства не могла быстро освободиться от горящих бумажек, последствия были тяжёлыми.
Обожжённые места покрывались пузырями, и человек не мог одевать обувь. Раны заживали долго.
Я всегда возмущался и был противником подобных шуток. По возможности я мешал их проведению, рискуя сам "проехать на велосипеде или поиграть на балалайке". Но Бог миловал.
Сейчас я, решив выяснить виновников издевательства, пошёл по вагону, заглядывая во все купе, пытаясь узнать, кто это сделал. Но всё безуспешно.
Я догадывался, кто исполнитель, но никаких доказательств у меня не было. Да и что я мог сделать, узнав виновника? Доложить начальству? "Стучать" у нас тогда не было принято, а физически воздействовать я не любил, да и не смог бы, так как "подозреваемый" был самым сильным парнем в вагоне. А был это гармонист Голуб, которому я уступал в соревновании силы рук – кто чью руку положит на стол. У него был дружок Прохоренко, тоже здоровый хлопец. Они оба верховодили среди деревенских, поначалу несколько враждуя с городскими. Интересно мне было то, что Голуб был с орлиным носом, как и все его однофамильцы, которых я знал по Кировограду. Я пытался у него выяснить, не родственники ли они, но нет, этого он не знал. И позже я всегда обращал внимание на носы Голубов. Они всегда оказывались орлиными. И наоборот все Орлы, Орловы, Соколы и другие обладатели хищноптичиьх фамилий мне известные имели прямые или даже курносые носы.
Уже подъезжая к месту назначения, Голуб показал мне "финку", которую он держал в руках под одеялом, и сказал, что готов был пустить её против меня, в случае если я проявлю агрессивность.
Признание это было как бы дружеским, а скорее всего предупреждением на будущее:
"К нам не подходи,к нам не подходи,к нам не подходи,а то зарежем"- как поют разбойники в мультфильме "Бременские музыканты",
И это предупреждение было не безосновательным. Через несколько месяцев нам перед строем зачитали приказ, что военнослужащий Голуб был осуждён военным трибуналом Сибирского Военного Округа – (СибВО) к пятнадцати годам лишения свободы за убийство своего сослуживца.
Через шестнадцать лет, в 1974 году я был в туристическом плавании по Волге на теплоходе "Дунай". В шестиместной каюте, в которой я вначале проживал, пока меня капитан корабля, подружившись со мной, не переместил в одноместную, были два комбайнёра из Бобринецкого района Кировоградской области. Они получили турпутёвки в качестве премии за хорошую работу. Один из них оказался к нашей взаимной радости, тем Прохоренко – дружком Голуба. Он был уже давно женат, имел, как и я, двоих детей, жил в том же селе, что и до армии. Про Грыцька Голуба он рассказал, что тот, будучи в колонии строгого режима, спровоцировал драку среди заключённых, в драке зарезал двоих, третьего ранил и был приговорён к расстрелу. Через полтора года после суда родители его получили извещение, что приговор приведен в исполнение. Такой вот "велосипед".
Выезжая из дома, мы все были одеты более-менее сносно. Но уже в России стали появляться покупатели. Они говорили нам, что у нас нашу домашнюю одежду все равно заберут, убеждали нас продать что-либо, а взамен давали какое-то рваньё, чтобы не оставить нас совсем голыми.
Чем дальше на Восток, тем чаще они появлялись и тем большее рваньё нам давали взамен хорошей одежды. В ход шло всё: обувь, верхняя одежда, свитера, пиджаки, брюки, шапки и даже нижнее бельё. У меня продавать особенно не было чего. Продана была только шапка и старая, но в хорошем состоянии офицерская шинель, которую мне в своё время уступил муж сестры, Анатолий Лузан. Я всегда думал, что вещи, которые я после него донашивал, он мне давал даром, но через много лет моя мама мне сказала, что она их у него покупала. Офицеры, каким он тогда был, получали много вещей, которых им вполне хватало и даже они становились лишними после получения новых.
В то время не было зазорным донашивать чью – либо, даже форменную одежду. Люди жили бедно.
Вещи этим вагонным покупателям-менялам доставались почти даром, так как перспектива их позже сложить в общую кучу и никогда больше не видеть, толкала нас на почти дармовую сделку. Боже, в каком виде мы были в конце поездки? Нашему виду мог бы позавидовать любой режиссёр, ставящий спектакль или кинофильм о беспризорниках времён гражданской войны или люмпенах типа Челкаша М. Горького, или героев его же пьесы "На дне". Чёрные шапки, которые давали заключённым, иногда с оторванным наполовину или совсем ухом, драные телогрейки, с торчащей из дырок-ран грязной ватой, обувью из которой выглядывали пальцы или портянки, драные брюки и рубахи неопределённого цвета.
Это был вид уже не новобранцев, а людей которые отреклись от всего земного, прошлого и будущего и свой внешний вид их не интересовал.
Многим из нас это переодевание в люмпенов закончится ну если не трагично, то драматично.
После Омской области опять пошли леса. Сибирская тайга, какая же ты красивая и зимой и летом, и весной и осенью. Сейчас она украшена снегом Он лежит на ветках елей, блестя на солнце. Снежные сугробы, которые появляются у больших полян где стоят щиты, задерживающие снег, достигают по высоте окон вагона. Всюду так бело и ярко, что болят глаза, когда на это смотришь.