Слово шамана (Змеи крови)
Толбузин снова выпил.
— Но почему же ненависть? — не понял Росин. — Дело-то нужное делает, святое. Землю русскую закрепляет.
— А потому ненависть, — хмуро сообщил опричник, — что укрепляет царь корень земли русской, основу основ страны нашей: смердам-пахарям воли и защиты своей добавляет, да простым боярам, кровь на рубежах проливающим, прибавляет спокойствия за уделы свои. А отнимает волю эту он от князей родовитых, да бояр думских. Не могут они ныне на волости сидеть, и царским именем чужие судьбы решать, за мзду, лихоимцами данную, чужое добро и землю из рук в руки отдавать. Не могут, дураками уродившись, полками стрелецкими или боярскими командовать только благодаря храбрости предков далеких. Ныне государь от них самих храбрость эту и ум выказать требует. От того и бесятся князья и думцы наши. Дошло до того, что волю царскую признавать не хотят. Убить его несколько раз пытались, царицу Анастасию отравили. К князю литовскому бегут и умышляют его войной на Москву идти, помощь в деле сием обещая. Татарским отрядам броды и тайные броды вглубь Руси указывают.
— Не может быть!
— Еще как может! — опричник снова выпил. — Александр Горбатый-Шуйский славного древнего рода вместе с сыном в заговоре участие приняли, Петр Ховрин, окольничий Головин, которому царь, как себе верил, Иван Сухой-Кашин, Петр Горенский, Дмитрий Шевырев… — Толбузин перекрестился. — Господи Боже, такие люди, что и поверить нельзя! Иван Яковлев, Михайло Воротынский на кресте клялись, что злоумышлять более не станут, и прощены были. Лев Салтыков, родич жены твоей, Иван Охлябинин, Василий Серебряный — тоже. Однажды государь настолько измучился от борьбы такой, и явной, и тайной, и подлой, что даже бросить все решил и в слободу Александровскую уехал, но мы его умолили одуматься и Русь на растерзание подлым лисам и псам литовским не оставлять. Ныне государь так решил поступить: страну нашу надвое делит, и те, кто верен ему, кто жизнь новую установить хочет, пусть к нему на службу присягает и в земли, опричные от прочих, переселиться может. А все прочие, о себе, а не Руси пекущиеся, пусть в старом мире, в земстве старом остаются. Может, хоть теперь предатели умышлять против жизни и власти государевой перестанут. Пусть по своей воле, по старине пока обитают. Обождем немного, там увидим, у кого дело заладится, кто дохода больше в казну даст и войско сильнее супротив врагов выставить сможет.
— Может и верно это, — кивнул Росин, тоже выпил и потянулся к осетру, решив плюнуть на приличия. — Да только странно это, свою страну самому надвое делить.
— Уж лучше своей волей поделиться и вместе жить, нежели, подобно немцам французским, между собой, на своей земле кровь проливать, брат на брата войной идти, смерть в семьях древних учинять. Государь милостив. Он не крови хочет, он желает Русь, Господом ему на попечение доверенную, сильной сделать. Дабы ворогов не боялась более, и будущего своего не страшилась.
— Может, и верно государь поступил, — снова кивнул Росин. — Интересно, а меня вместе с землями и мануфактурами куда отписали? Земству, или опричнине?
— А сам ты чего хочешь? — дернул себя за бороду опричник. — По старому обычаю жить, или к гocyдарю податься?
— Ну, — задумчиво глядя на шершавый бок рыбины, Росин обнажил свой тонкий обеденный нож. — Понимаешь, боярин, в детстве меня учили, что свобода и демократия — это хорошо, а феодализм и тирания — это плохо. Я, конечно, понимаю, что демократия со свободой — понятия в высшей степени пошлые и замызганные множеством уродов, но тем не менее… Разбираться с начальствующими дураками мне еще до переезда сюда надоело. Не хватает еще, чтобы они помимо должности родовитостью гордились. Короче, боярин Андрей, я с вами. Царь мне дороже предателей, быть на одной стороне с князем Курбским я не хочу.
— Я так и думал, — боярский сын потянулся к четвертому кувшинчику. — Не даром и Зализа, и сам я за тебя перед Иваном Васильевичем поручились. Давай за это настойки зверобоевой с тобой отпробуем. За Русь!
— За Русь, — согласился Росин, выпил водку одним глотком, после чего наконец-то вонзил свой нож рыбе в бок, выворачивая себе из ее спины шмат белого рассыпчатого мяса. — Ты меня завтра к ювелирам итальянским проводишь, боярин Андрей? Хочу что-нибудь благоверной своей присмотреть.
— К венецианским? — уточнил опричник. — Нет, не провожу. К государю завтра поедем, он тебя ждет. Али ты думал, я тебя в Москву вызывал токмо ради вопрос этот задать? Нет, дел на Руси и иных хватает немало.
* * *В Кремль они отправились сразу поутру, позавтракав на скорую руку и выпив по паре глотков терпкого немецкого вина. Росина сразу насторожила, что вместо положенных по обычаю роскошных, запряженных цугом саней, они отправились к царю верхом, в сопровождении всего двух толбузинских холопов, однако он не стал задавать глупых вопросов или пытаться отвертеться от поездки. Уж коли решил поверить в правителя — нужно довериться ему целиком и полностью. Когда собственного начальника в предательстве подозреваешь, какая может быть служба? Виляние одно и постоянное оглядывание назад — не готовят ли удара в спину? А идти вперед, постоянно оглядываясь за спину, дело невозможное.
Влетев на царский двор, остановились они так же не у парадного крыльца, множеством арок уходящего на второй этаж, а сбоку, у неприметной двери, никем даже не охраняемой.
Андрей Толбузин, оставив скакунов слугам, пошел вперед, уверенно поворачивая в узких темных коридорах. Завел в какой-то угол, по винтовой лестнице, освещенной узкими бойницами, забранными слюдой, поднялся наверх.
— Стекла бы у меня купили, боярин Андрей, — посоветовал Росин. — И внутри светлее бы стало, и видно, что снаружи делается.
— Баловство одно эти стекла, — хмыкнул опричник. — Дорогие больно, и прозрачные. Голытьбу уличную соблазняют внутрь заглядывать. А коли во двор ставить: так чего я во дворе своем не видел? Можно и слюдой обойтись.
— А холодно чего во дворце?
— Так оно и легче, — на этот раз Толбузин широко улыбнулся, покосившись на скромную потертую рясу спутника. — Все одно, гости сюда только в шубах дорогих да жарких ходят.