Братва: Век свободы не видать
– С собой его на свободу поволокешь? – удивился шнырь.
– Естественно. Я здесь и так лучшие свои года оставил. Еще и любимое одеяло зоне дарить – явный перебор. По складу характера я филантроп, но не до такой же идиотской степени, в натуре!
Наскоряк одевшись, но по старому известному суеверию даже не умывшись, чтоб не сглазить ответственный день, я направился к выходу из своего полуподвального вещевого склада. На пороге слегка подтрунил над шнырем, обернувшись:
– Не раньше чем через полчаса вернусь. Так что тебе вполне хватит времени и на то, чтоб надраить здесь все до зеркального блеска, и хавку на завтрак сварганить. Полдюжины яиц с салом мне за глаза хватит. Ты ж в курсе, как я неприхотлив и скромен в еде. До полного, можно сказать, аскетизма!
Вдоволь налюбовавшись на Гришкину мордаху с глазами-блюдцами, я вышел в локалку – внутренний дворик, охваченный со всех сторон железным решетчатым забором, по верху которого была натянута колючая «спираль Бруно», хитро-подлое узковедомственное изобретение – если зацепился, то каюк – чем сильнее пытаешься освободиться, тем больше запутываешься. Хотя, надо быть объективно справедливым и отметить, что придумали эту штуку не в России, а в Германии. Мы же лишь переняли импортный опыт, по достоинству оценив огромные преимущества самозатягивающейся спирали перед малоэффективной колючей проволокой.
Вахтер издали узрел меня из своей прозрачной будки и предупредительно нажал кнопку пульта, не дожидаясь, когда я включу фонарь вызова над воротами.
Клацнул электрозамок, и дверь локалки открылась, выпуская меня на зоновский плац. На нем ежеутренне и ежевечерне проходят общие построения отрядов на проверку-перекличку осужденных. Лично я, к слову, от проверок администрацией исправительного учреждения был освобожден как зек, заслуживающий доверия. Уже лет десять пользуюсь этой приятной привилегией. Правда, приходится регулярно материально «подогревать» и режимников, и оперов, чтоб не потерять в одночасье пресловутое «доверие». Ну да с завтрашнего дня отделаюсь, наконец, от этих хапуг-вымогателей в погонах. Как выразился великий русский поэт арабского происхождения: «Свобода вас встретит радостно у входа, и братья меч вам отдадут». Ничто не меняется, видать, в подлунном мире: меня тоже встретят братья – братишки точнее, да и меч, наверно, подгонят. Но только в ногу с современностью – в виде автомата Калашникова или скорострельного «АПСа». Выходит, кое-какой прогресс со времен Пушкина все же наблюдается, надо признать.
Выход в промзону у меня был свободный, так что КПП-2, отделявший жилую зону от рабочей, я миновал без каких-либо помех. Даже поверхностно-профилактический шмон произвести ни один контролер попытки не сделал. Оно и понятно, впрочем. Кому ж охота «подлянку кинуть» освобождающемуся уголовнику, имеющему твердую устойчивую репутацию «крокодила»? На воле ведь только гора с горой не сходится. Да и те лишь потому, наверно, что нет между ними ненависти и повода к разборкам.
А тот факт, что Монах завтра откидывается на свободу, в колонии каждая легавая собака отлично знала.
В промзоне стоял обычный чад и грохот. Из кирпичных зданий заводских цехов вырывались гулкие удары электромолотов и визг металлорежущих станков. Скоро кипучая деятельность цехов замрет на часик – время обеда подползает. Завхозы отрядов поведут мужиков строем в столовую наполнять вечно голодные желудки работяг жиденькой баландой из требухи и на второе перловой кашей с каплей растительного масла. Зато ржаного «черного» хлеба вдоволь – почти полбуханки на рыло. Прошлый зек-хлеборез пробовал, кстати, децал урезать законную лагерную пайку, торгуя образовавшимися калорийными излишками налево, но недолго его халявная коммерция процветала. Погиб, деляга, неудачно упав с лестницы. Свидетели происшедшего «несчастного случая» отсутствовали...
Как у нас любят в подобных ситуациях озорно шутить: «Шел, поскользнулся и упал ненароком прямо на свой собственный нож. И так семь раз подряд...» Колонийский юмор своеобразен и колоритен, что есть, то есть. Добавить нечего.
Прапорщик Князь нетерпеливо тусовался вдоль забора у первой вахты, через которую завтра по утряне я выйду на долгожданную свободу. Если, понятно, благополучно-тихо разрешу проблемку с Кучером.
– Ну ты даешь, Монах! – недовольно пробурчал Князь, трусливо озираясь по сторонам. – Я же затарен по самое не могу, ты опаздываешь!
– Не хипишуй, командир, по пустякам, – усмехнулся я, с удовлетворением разглядывая сильно раздувшуюся в талии шинель прапора. – Шесть пузырей, как договаривались?
– Ясное дело. Собственное обещание я завсегда держу, ты ж в курсях. Айда в дежурку, разгрузишь меня, наконец.
Мы прошли в «предбанник» КПП. Он, как всегда, пустовал, только за зарешеченным окошком караульного помещения маячила белобрысая башка сержанта внутренних войск. Ну, этого «попкаря» можно не шугаться – уже давно в паре с Князем водярой торгует. Лично сам неоднократно у него отоваривался, и не только спиртным, но и «травкой».
За каких-то полминуты прапорщик прямо на глазах похудел, освободившись от контрабандого груза. Четыре бутылки «Столичной» водки я сунул себе под телагу за брючный ремень, а две оставшиеся пристроил в рукавах. Отправляясь на эту «стрелку», я спецом надел телогрейку на два размера больше, так что со стороны контрабанда навряд ли будет заметна.
– Вместо меня кладовщиком вещкаптерки Контора назначен, – сообщил я. – Взаимовыгодным алкогольным бизнесом с ним продолжите крутить. Пацан он надежный, если и спалится, тебя не назовет. Гарантия. Конечно, коли расценки не вздумаешь сдуру взвинтить. Ну, бывай, служба!
Дружески подмигнув продажному Князю (кстати, это у него такая странная аристократичная фамилия, а вовсе не кликуха), я покинул дежурку и направил отяжелевшие и потому неторопливые стопы в обратный путь.
Возвращался в приятно-мертвой тишине – заводские цеха за каких-то пять-семь минут успели замереть и обезлюдеть – всю дневную смену работяг уже жадно поглотило двухэтажное здание колонийской столовки. Представляю, какое там сейчас разносится активно-старательное чавканье и швырканье обжигающе-горячим супом. Оно и понятно: за несколько минут мужики должны осилить и первое, и второе блюда. А кто не успел – тот опоздал, как говорится. Распорядок здесь заведен жесткий. Даже не прожевывая, махом научишься пищу глотать, как какой-нибудь кит океанский.
К счастью, мне вкус лагерной баланды уже основательно подзабылся за много лет на доходной должности кладовщика вещевого склада. Имею наличную возможность с воли разными калориями подпитываться. Из столовой мне только буханку шнырь ежедневно носит. Но хлеб в зоне нормальный, со свободы привозится, а не вредная для пищеварения тюремная спецвыпечка, по виду и вкусу сильно смахивающая на мокрый коричневый пластилин. Вкусовые качества этой гадкой пакости врезались в память на всю оставшуюся жизнь: в раннем детстве какой-то веселенький дяденька, друг семьи, подарил мне шутки ради слепленную из пластилина конфету, заверив, что она шоколадная. Отплевавшись, я долго потом ревел от незаслуженной горькой обиды, и с тех пор весьма недоверчиво отношусь к любым подаркам и презентам, вечно подозревая какой-нибудь подлый подвох. Всего с одного раза такой вот условный рефлекс у меня образовался. Ничего особо удивительного, впрочем. Я же не подопытная собачка академика Павлова, которую нужно десять раз электротоком долбануть, прежде чем она усвоит, наконец, что к крайней справа миске близко подходить опасно.
Как выяснилось, некоторые цеха обезлюдели не до конца – из распахнутых ворот третьего механосборочного мне навстречу вынырнула грузная туша прапорщика Мясоедова, с явным трудом умещавшаяся даже в шинели пятьдесят восьмого размера.
Одутловато-опухшая бордовая морда промзоновского контролера, как всегда, выражала единственное и страстное желание – поскорей опохмелиться. Небось и рыскал мент по пустому цеху в надежде зашмонать по-тихому в свою пользу чью-нибудь спиртовую заначку. Но, судя по разочарованно-злобной роже Мясоедова, обыск желаемого результата не принес.