Евангелие любви

Мать поставила перед ним чашку кофе, Джеймс передал бутылку бренди. Джошуа был равнодушен к еде, даже к той, что готовила мать. Но сейчас, закрыв глаза и вдыхая аромат «Наполеона», он подумал, что хороший кофе с коньяком способен прогреть человека от пупка до самой макушки. В нынешние времена это самая лучшая прелюдия к отходу ко сну, и, видимо, поэтому дижестив стал привычкой, а от аперитива постепенно отказались. Их прадед и дед с отцовской стороны были поставщиками французских вин и коньяков и большими любителями этих напитков. При них в подвале накопилась впечатляющая коллекция спиртного. Вина, конечно, пропали: в подвале не могли поддерживать необходимую постоянную температуру, а для вин пагубно и когда слишком холодно, и когда слишком жарко. Но коньяк сохранился. И хотя ледник надвигался на Канаду, Россию и Скандинавию с угрожающей быстротой, Франция все еще умудрялась производить коньяк, и коллекция Кристианов пополнялась. Вино теперь мало пили в семье, однако коньяк ценили высоко.
– Наша пат-патка Патти была на высоте, – сказал Джошуа.
– Еще на какой! – с гордостью подхватила Мириам.
– Я ее выписал из клиники.
– Правильно. Она тебе не сообщила, что они с мужем собираются подать заявление на переселение? Боба Фейна давно зовут в Техасский сельскохозяйственный и машинный колледж, но он прилип к Чаббу. Они никак не решались на это по вполне обывательским причинам: только крысы бегут с тонущего корабля, их пугал страх неизвестности. К тому же считается, что кто начинал в Чаббе, навсегда останется чаббцем: янки не доверяют ни одной области, кроме Новой Англии. И еще Патти страшилась стать первой пат-паткой, которая покинет Холломен и расколет компанию. – Эндрю произнес все это спокойным, размеренным тоном, совершенно не вязавшимся с его юной привлекательной внешностью.
– Пат-патки меня поражают, – заговорил Джеймс. – Редко, когда узы дружбы в группе женщин превалируют даже над их семейными узами. Слава богу, что одна из них сумела достаточно отстраниться и оценить, что собой представляет их компания. Переезд навсегда – это верный способ освобождения. Удивляюсь, что до сих пор никто из мужей не подумал, что переезд может решить проблему пат-паток.
– Переезд – решительный шаг, – веско заметила Мэри. – Не могу никого осуждать за то, что они колеблются. Прибавьте к этому, что все они чаббцы, связаны контрактами, привыкли к своей работе.
Доктор Кристиан не позволил увести себя от темы и ответил не им, а младшему брату:
– Нет, Дрю, она мне не говорила, что они подали заявление на переезд. Рад за нее – давно пора поставить нужды и интересы семьи выше своих отношений с пат-патками. Она признается, что ей страшно стать первой, кто разрушит их компанию?
– Да. Честно и открыто. Но за нее теперь нечего беспокоиться. Известие о том, что Маргарет Келли получила разрешение родить второго ребенка, сорвало кое с кого маски. Это помогло Патти решиться: она поняла, что лига пат-паток должна была естественно распасться после колледжа, если не после школы.
– Они всего лишь пытались продлить юность, – заявила Мэри. – В наше время быть взрослым не слишком приятно.
– Мне искренне нравится Патти Фейн, – внесла неожиданную лепту в разговор Марта.
Доктор Кристиан подался вперед и улыбнулся, глядя в ее большие серые глаза, приковывая к себе ее взгляд. Он с детства обладал способностью навязывать свою волю другим и заставлять ничего не подозревающих людей неотрывно смотреть на себя.
– А тебе, Мышонок, разве не нравятся все наши пациенты? – В его голосе прозвучал упрек.
Не в силах сопротивляться, Марта виновато покраснела.
– О да! Разумеется! – выдохнула она.
– Перестань дразнить Мышонка, Джош, – упрекнула брата Мэри, всегда готовая встать на защиту Марты.
– Надо же, – не переставал удивляться Джеймс, – ни одна из этих псевдосестер не признавалась другим, что каждый год подает заявление на разрешение родить второго ребенка. Это только лишний раз доказывает, насколько женщины скрытничают, если речь идет об их отношениях с Бюро.
– Да, Джеймс, стоит вспомнить о мизерных шансах на успех и о процедуре проверки нуждаемости, и Бюро начинает казаться воплощением вины.
Доктор Кристиан развил бы тему – не в первый раз, – но не успел: опередила мать, поспешившая высказать, что наболело у нее на душе. Ее связь с клиникой не ограничивалась выслушиванием вечерних разговоров. Доктор Джошуа приводил сюда на экскурсию пациентов – хотел, чтобы они увидели, во что можно превратить помещение, которое долгими зимними месяцами лишено естественного света, почти не отапливается и не проветривается.
– Это Бюро просто отвратительно. – Мать едва сдерживала слезы. – Разве эти бессердечные мужики из Вашингтона знают, что нужно женщинам?
– Мама, мама, почему ты упорно твердишь одно и то же? – раздраженно спросил Кристиан. – Должна знать, это их работа. И почему обязательно мужики? А если даже мужчины, разве мужчинам легче, чем женщинам, терпеть навязываемую бездетность? Разве пациенты моей клиники только женщины? Соотношение мужчин и женщин пятьдесят на пятьдесят. Бунтовать против судьбы – это не решение. Бюро второго ребенка – это подачка, которую нам бросили в обмен на то, что мы, не сопротивляясь, подписали Делийский договор, и, по-моему, самое худшее, что мы получили в этом жалком, унизительном десятилетии. Ты должна все помнить гораздо лучше меня – я был тогда ребенком, а ты взрослой женщиной.
– Август Ром нас предал. – Она стиснула зубы.
– О, мама! Мы сами себя предали. Послушать, что говорят люди твоего поколения, так все случилось, словно гром среди ясного неба. Ничего подобного! Мы пожинаем то, что было посеяно Гусом Ромом и Делийским договором. Девяносто лет назад наше население достигло ста пятидесяти миллионов человек, мы были на пике мощи и гордости. У нас было все. И как мы поступили? Мы расшвыривались деньгами так, словно это были вышедшие из моды вещи, а мир нас за это ненавидел. Предлагали людям на земле вести такой образ жизни, на какой у них не было ни средств, ни таланта, и они нас за это невзлюбили. Держали наши технологии на самом высоком уровне, и это тоже возмущало остальных. Вели войны за границей во имя свободы и справедливости, и за это нас тоже ненавидели – даже те, за кого мы сражались. Не скажу, что эти войны были всегда альтруистическими, но наши бездельники в это верили. И пока мы продолжали обманывать себя вышедшим из употребления образом мыслей – о войне и об альтруизме, – в то же время сделали все, чтобы перестать бороться за свою веру, чернили прошлое, сделали из религии посмешище, загоняли людей в цифровые дебри.
Джошуа понесло, и диван стал ему тесен. Он вскочил, неловко и все-таки с изяществом разминая свои длинные руки и ноги, и стал прохаживаться по помещению, вовсе для этого не предназначенному. И когда он проходил мимо, трепетали листья растений, дребезжали горшки, раскачивались подставки, а родные неподвижно слушали, завороженные его громовым голосом и блеском глаз. Сестра, оробев и стыдясь за себя, застыла, жены братьев внимали с восхищением, сами братья не находили сил возразить, а мать – ах! – мать смотрела на него, не в силах скрыть торжество. Когда ум и страсть в сыне прорывались одновременно и он начинал говорить, совершалось волшебство – он буквально гальванизировал слушателей. Даже в этом узком кругу близких, кто выслушивал его годами, он обладал властью приковывать к себе внимание.
– Не помню рассвета третьего тысячелетия, поскольку родился на его рубеже. Но что оно нам принесло? Были такие, кто пел хвалу Создателю, готовясь умереть в отсветах второго пришествия, другие распевали осанну технологическому совершенствованию вселенной. Но что мы получили на самом деле? Боль. Беспомощность. Упадок. Вот она, реальность! Она непереносимее всего, что случилось на нашей планете со времен Черной смерти. Земля быстро остывает, Бог знает почему. Кроме него это, похоже, не дано понять никому. Самое правдоподобное объяснение, которое предлагают лучшие умы планеты, – наступила мини-ледниковая эпоха. О, они рассуждают о морских течениях и атмосферных слоях, континентальных плитах и перемене магнитных полюсов, влиянии магнитных солнечных полей и углах земной оси, но все это только слова. Словоблудие – только словоблудие. Нас уверяют, что через несколько десятилетий – а может быть, столетий – наберется столько данных, что мы получим ответ: что и почему. А пока все в руках Божьих. Нас уверяют, что такое состояние долго не продлится, речь идет о тысячелетии или двух – пылинка в глазу вечности. Но то, что творится вокруг, переживет и нас, и многие последующие поколения. Подходящая для жизни территория быстро сокращается. Пригодная для питья вода все больше ограничивается запасами, хранящимися в полярных льдах, а мировое население все еще слишком велико. Мы пленники нового тысячелетия и, как бы ни старались, не можем изменить ситуацию.