Метро: Башня. Метро. Эпидемия. Трилогия (СИ)
«Правда, этот Рэмбо может зависнуть на полозе, как это сделал его боец. И ведь он не сорвется. Что бы ни случилось, он не сорвется, гад!»
Дубенский снова взглянул на Кондратьева. Тот перехватил его взгляд и с деланно скучающим видом отвернулся. Михаилу показалось, что он даже принялся что-то насвистывать. «Пижон!» — подумал Дубенский и снова занес ногу над полозом.
Он представил себе эту картину: вертолет взлетает, а капитан, разбежавшись, крепко хватается за белую трубу полоза и висит на ней, что-то насвистывая и осматривая окрестности, будто попал на увлекательную воздушную прогулку; попал бесплатно — стоило только показать военный билет и удостоверение ветерана, побывавшего в «горячих точках».
Дубенский усмехнулся. «Элитный бультерьер из питомника! Мудак!!»
Он в последний раз взглянул на Башню и вдруг… Понял, что все! Конец!!
Страх, который, как ему казалось, перегорел внутри него, снова всколыхнулся в груди и защемил сердце. Самый сильный и, наверное, самый последний страх в его жизни.
Из двери пожарного выхода показался человек. Нет, не показался — он вывалился на крышу на четвереньках и полз, полз, отчаянно мотая головой из стороны в сторону.
Он протягивал к Дубенскому руки и о чем-то просил его. Молитвенно складывал ладони, но тут же оступался (если про человека, стоящего на коленях, можно сказать «оступался») и упирался руками в гудронированную поверхность вертолетной площадки.
Он даже не просил — умолял; человек тяжело дышал, из его груди не вырывалось ни слова, но все его движения были так красноречивы…
Дубенский не мог отвести от него глаз. Высокий (наверное, высокий, хотя это нелегко — понять рост человека, стоящего на коленях) парень, лицо покрыто грязью и копотью, из ладоней сочится кровь… Его закопченная футболка была порвана в нескольких местах; на левом плече Дубенский увидел причудливую синюю татуировку.
Парень сделал несколько глубоких вздохов и, покачиваясь, с трудом поднялся на ноги. Пошатнулся и пошел на него.
Теперь Дубенский видел то, что не заметил сразу. Парень не только просил — он угрожал. В его горящих глазах было что-то звериное.
Он надвигался на Дубенского и мотал головой. Пальцы сжимались в кулаки и снова разжимались, выдавливая из распухших ладоней капли густой крови.
Он шел, оставляя за собой две прерывистые дорожки из капель. И останавливаться он, похоже, не собирался.
Дубенский замер — всего на секунду — раздумывая, стоит ли уступать этому одержимому жаждой жизни человеку свое законное место в вертолете. Он посмотрел на капитана, но тот оставался бесстрастным, предоставляя Дубенскому самому сделать выбор.
Этот парень шел, хотя его шатало и бросало воздушными потоками от лопастей, как тряпичную куклу. Но он и не думал сдаваться.
Дубенский не успел запрыгнуть в вертолет, а сейчас было уже поздно. Парень схватил его за руки и попытался отбросить, убрать прочь со своего пути. Дубенский оттолкнул его, и парень упал.
На секунду он замер, но тут же, смешно дрыгая руками и ногами, попытался снова встать на ноги.
Дубенский хотел уже сделать шаг и оказаться в салоне, но вдруг заметил, как из дверного проема показались еще две фигуры.
Женщина и мальчик… Миниатюрная хрупкая женщина — почему-то в грубой кожаной куртке, которая была больше ее размеров на десять, и мальчик — по виду ровесник его дочери.
Дубенский понял все. Этот парень просил и боролся не за себя — за них. Если бы он смог, то заплакал — но не от восхищения этим парнем, а от жалости к себе. Потому что он уже понимал, что не может поступить иначе.
Он шагнул вперед; парень сделал попытку уцепиться за его ногу, но Дубенский перепрыгнул через него. Он подошел к женщине и поднял ее на ноги. Обнял и повел к вертолету. Затем вернулся к мальчику, взял его на руки и запихнул в салон.
Увидев это, парень улыбнулся и зашелся в кашле, отхаркивая черные блестящие сгустки.
Дубенский захлопнул дверь и махнул пилоту: «Улетай!» Тот пристально посмотрел на него, но Михаил покачал головой и — для верности — громко стукнул по фюзеляжу, словно прогонял надоедливую птицу.
Вертолет раскрутил винты и оторвался от крыши. Три пары глаз проводили его: Дубенский — с сожалением, Кондратьев — с презрительной ухмылкой, а парень — с радостью.
Вертолет отлетел подальше от Башни и стал медленно опускаться. Наконец он скрылся за обрезом крыши, и шум винтов утих.
Дубенский подошел к парню и протянул ему руку. Тот, благодарно кивнув, тяжело поднялся.
Дубенский не заметил, как приблизился Кондратьев. Он подхватил парня под руку с другой стороны, и они, все трое, ненадолго застыли на месте.
Парень тяжело дышал, как гончая после долгого бега. Постепенно он отдышался и смог говорить.
Крыша дрожала под ногами — с каждым мгновением все сильнее и сильнее.
— Жалко будет, если она упадет… — ни к кому не обращаясь, в пустоту сказал Дубенский.
— Ага… — прохрипел парень. — Там, внизу, мой мотоцикл…
— Нормально, ребята… — сказал Кондратьев и притянул их к себе.
Они обнялись — трое мужчин, почувствовавших, что они — одной крови. Трое мужчин, которые СМОГЛИ.
Наверное, так было легче — вместе, обнявшись.
Из материалов чрезвычайной комиссии.
Полное обрушение Башни произошло в 21:14 по московскому времени. Здание покачнулось и стало медленно оседать, складываясь внутрь.
На сегодняшний день причины катастрофы остаются невыясненными. Возможно, когда уберут завалы, следствию предстанут новыефакты, позволяющие сделать какие-то выводы…
Когда Башня стала рушиться, женщина в черной кожаной куртке с надписью «Ksteen» на спине зябко поежилась, словно от холода.
Она плакала, прижимая к себе грязного, с обожженными волосами, мальчика. Она плакала, как и почти все, сидящие на асфальте троллейбусного круга в Серебряном Бору.
Она, наверное, даже не сознавая, что делает, запустила руку в карман и достала оттуда расплавленную шоколадку «Twix». Подержала ее в руке, на мгновение застыла, а потом снова засунула блестящий пакетик в карман и снова стала плакать.
Сын… Да еще вот эта вот шоколадка — это все, что у нее было. Больше ничего.
Но странное дело — она чувствовала безымянное тепло, исходящее от шоколадки.
Эпилог
Это было грозное и величественное зрелище: клубы пыли, поднимающиеся к закатному небу, куски бетона и осколки толстого стекла, разлетающиеся в разные стороны, как искры новогоднего салюта, — все это завораживало и приковывало к себе взгляд.
Машины спасателей и «скорой помощи» стояли в некотором отдалении от падающей Башни, внутри милицейского оцепления, готовые в любую секунду сорваться с места и помчаться в Серебряный Бор — туда, где на площадке троллейбусного круга ждали немногие спасенные. Но пока это было невозможно: густая непроницаемая завеса перегородила проспект Маршала Жукова. Надо было дождаться, пока пыль осядет.
Старший экипажа повернулся к водителю и спросил:
— Ты чувствуешь?
Окна белого «Ленд-Ровера» были плотно закрыты, но они ощущали, как ударная волна давит на кузов и стекла. Старшему приходилось кричать, чтобы перекрыть низкий гул разрушения, заполнивший пространство на много сотен метров вокруг Башни.
Теперь к этому гулу примешивалась сильная дрожь, заставлявшая тяжелую машину подпрыгивать; казалось, асфальт под ними вот-вот лопнет и раздастся в разные стороны, и тогда «Ленд-Ровер» провалится в черную пугающую пустоту.
— Да, — выдавил побледневший водитель. — Хорошо, что под нами нет метро. А то бы… — Он покачал головой.
Продолжения и не требовалось. Оба прекрасно понимали, ЧТО означает подобная катастрофа в Москве; точнее — в подземной ее части, изрезанной тоннелями, как головка швейцарского сыра.
Старший замолчал, прислушиваясь к гулу за стеклом и вибрации под колесами. Ему почему-то расхотелось выходить из джипа.