Эйзенхауэр. Солдат и Президент

Вот почему Эйзенхауэр проводил много времени перед днем "Д" в войсках. Он хотел, чтобы его увидело большинство солдат. Он был уверен, что каждый солдат, которому предстоит высаживаться на берег в день "Д", должен иметь возможность, по крайней мере, посмотреть на того человека, который посылает его в бой; он сам сумел поговорить с сотнями людей. За четыре месяца, с 1 февраля по 1 июня, он посетил двадцать шесть дивизий, двадцать четыре аэродрома, пять крейсеров и множество мастерских, складов, госпиталей и других военных учреждений. Люди собирались вокруг него, ломая субординацию, а он выступал с короткой речью и пожимал им руки.
Он всегда умел увидеть в рядовом личность. Другие генералы тоже подчас говорили с солдатами, но никто из них не обладал проникновенностью Эйзенхауэра. Брэдли, Пэттон, Монтгомери и остальные интересовались обычно военной специальностью, подготовкой, вооружением.
Первый вопрос Эйзенхауэра всегда был такой: "Из каких ты краев?" Ему хотелось знать об их семьях, чем они занимались ранее в Соединенных Штатах и что собираются делать после войны. Он любил поговорить с ними о скотоводческих фермах в Техасе, молочных фермах в Висконсине или же о лесозаготовках в Монтане. Для коллег Эйзенхауэра люди были солдатами; для Эйзенхауэра они были гражданами, временно против своей воли вовлеченными в войну, участие в которой они считали долгом. Его лицо светлело, когда он встречал парня из Канзаса; он не терял надежды встретить кого-нибудь из Абилина, но этого так и не случилось. Британцы и канадцы отвечали на дружелюбие, демократичность и любопытство Эйзенхауэра с той же искренностью, что и американцы.
Весной 1944 года он произнес перед выпускниками Сандхерста одну из своих лучших речей-экспромтов. Он говорил о великих ценностях и дал каждому понять, что их собственный шанс на счастливую приличную жизнь непосредственно связан с операцией "Оверлорд". Он напомнил им о великих традициях Сандхерста. Он говорил новоиспеченным офицерам, что они должны быть отцами своим солдатам, даже если те вдвое старше их, что они должны защищать своих солдат, стоять за них горой, даже если те совершили нарушение. Их роты, говорил он, садясь на своего любимого конька, должны быть большими семьями, а они должны быть главами этих семей, обеспечивающими порядок, подготовку людей, оснащенность их всем необходимым и постоянную готовность к бою. Реакция выпускников Сандхерста, как свидетельствует Тор Смит, офицер из отдела общественных взаимоотношений ВШСЭС, была "великолепной. Они буквально влюбились в него" *18.
По самой решительной рекомендации Эйзенхауэра Маршалл назначил командующим 1-й американской армией Брэдли. Командующим армией второго эшелона, 3-й, Эйзенхауэр назначил Пэттона. До активизации 3-й армии роль Пэттона заключалась в командовании фиктивной группой армий в Дувре, что входило в план дезинформации немцев. Это отвлекало Пэттона от активных приготовлений и делало его более, чем обычно, нервным и раздражительным. Чтобы стать еще заметнее для немцев, он участвовал во многих публичных мероприятиях. 25 апреля на открытии клуба, устроенного британскими женщинами для американских служащих, он говорил об англо-американском единстве. Он убеждал аудиторию в важности этого предмета, "поскольку очевидно, что британцам и американцам предстоит править миром, и чем лучше мы знаем друг друга, тем увереннее справимся с этой ролью". Репортер, писавший отчет об этом событии, заявление Пэттона передал по телеграфу, и оно широко разошлось по миру. Разразилась буря критики, и Эйзенхауэр получил очередную проблему. Огорченный Маршалл прислал Эйзенхауэру телеграмму. Начальник штаба писал, что он только что отправил в Сенат список на присвоение очередных воинских званий и фамилия Пэттона в этом списке есть. Маршалл горестно отмечает, что "интервью Пэттона, видимо, определило судьбу всего списка!". Он просил Эйзенхауэра разобраться и доложить *19.
"Очевидно, что он не способен руководствоваться здравым смыслом", — сказал Эйзенхауэр о Пэттоне. "Я так устал от неприятностей, которые он постоянно доставляет вам, Военному министерству, не говоря уж обо мне, что я подумываю о самых решительных мерах". Маршалл ответил в тот же день. "Вы несете бремя ответственности за успех «Оверлорда»". Если Эйзенхауэр считает, что операций может обойтись без Пэттона, и если он хочет освободить его от должности, "то пусть так и будет". Если Эйзенхауэр чувствовал, что не может обойтись без Пэттона, то, "между нами говоря, мы сумеем выдержать бремя... его сохранения" *20.
Эйзенхауэр послал Пэттону язвительное письмо. Он писал, что его огорчила не столько реакция прессы, сколько "предположение, что ты не умеешь держать язык за зубами... Я неоднократно предупреждал тебя, что импульсивность в делах и речах до добра не доведут...". Инцидент заставил Эйзенхауэра усомниться в "зрелом суждении [Пэттона], без которого невозможна высокая военная карьера". Он завершил послание словами, что еще не решил, как поступить, но, если за это время Пэттон совершит хоть что-то, раздражающее Военное министерство или ВШСЭС, "я немедленно отправляю тебя в отставку" *21.
1 мая в 11 часов утра Пэттона пригласили в кабинет Эйзенхауэра. Стреляный воробей в таких переделках, Пэттон пустился во все тяжкие. Он изобразил крайнее отчаяние, сказал, что ему жить не хочется, но что он будет сражаться, если "они" ему позволят. Он драматически предложил добровольно уйти в отставку, чтобы не доставлять неприятности своему дорогому другу. Хотя Пэттон был в каске (он был единственным офицером, который приезжал в каске на встречи с Эйзенхауэром в Буши-парк), вид его выражал сожаление — сущий набедокуривший мальчишка, который стыдится случившегося.
Эйзенхауэр не мог заставить себя отослать "Джорджи" домой. Он сказал, что решил его оставить. По лицу Пэттона заструились слезы. Он заверил Эйзенхауэра в признательности и лояльности. Как Эйзенхауэр описывал позднее, "жестом почти мальчишеского раскаяния он положил голову на мое плечо". Из-за этого каска упала с его головы и покатилась по полу. Вся эта сцена показалась Эйзенхауэру "странной", и он закончил встречу *22.
Улыбающийся и жизнерадостный Пэттон возвратился в Дувр, где отметил в дневнике, что перехитрил Айка. Он утверждал, что сохранением поста обязан не "случаю", а "Божьему промыслу".
В отличие от Эйзенхауэра Батчер никогда не был очарован Пэттоном. Он отмечал, что Пэттон был "мастером лести и преуспел в том, чтобы любую разницу во взглядах с Эйзенхауэром обращать в прославление суждений верховного командующего". Но если Батчер видел то, что ускользало от взгляда Эйзенхауэра, то верно и обратное. Пэттон хвастался, что его терпят как эксцентричного гения, поскольку не могут без него обойтись, и он был прав. Качества, которые делали его великим актером, делали его и великим командиром, и Эйзенхауэр знал это. "Ты задолжал нам несколько побед, — сказал Эйзенхауэр Пэттону после завершения инцидента. — Возврати долги, и мир признает мою мудрость" *23.
15 мая командиры Эйзенхауэра встретились в старинной школе Сейнт-Пол в Западном Кенсингтоне для заключительного совещания. Сейнт-Пол был местоположением штаба 21-й группы армий, которой руководил Монтгомери (в этой школе он в детстве учился), и распорядителем шоу был главным образом он. Это было небольшое, но очень почтенное собрание. ВШСЭС разослал официальные тисненые приглашения. Присутствовали король, премьер-министр и другие знаменитости. Эйзенхауэр произнес короткую приветственную речь, а затем передал слово Монтгомери. У него на полу лежала громадная рельефная карта Нормандии шириной с городскую улицу, и — как вспоминал Брэдли — "Монти, словно гигант в лилипутской Франции, с редким искусством вышагивал по ней, показывая путь 21-й группы армий" *24.