Эйзенхауэр. Солдат и Президент

И лучше всего Эйзенхауэр знал, что немцы не капитулируют, пока у них останутся хотя бы какие-то возможности сопротивления. Знал он это, во-первых, из-за собственных немецких корней. Он ожидал, что немцы будут биться до конца. Он знал, что они могут отойти за Западный вал и переключиться на собственные базы снабжения, а линии снабжения союзных экспедиционных сил удлинятся. Он также понимал, что из-за Транспортного плана, из-за того, что его полевые командиры в Нормандии очень часто вызывали на помощь тяжелые бомбардировщики, из-за того, что союзники много бомбили пусковые площади для Фау-1 и Фау-2, сама Германия оставалась относительно нетронутой. Он знал, что немцы в 1944 году производили больше танков, артиллерийских орудий и других вооружений, чем в любой другой год; он знал, что по этим причинам союзным экспедиционным силам предстоят тяжелейшие бои.
Эта тема постоянно встречается в письмах жене. 11 августа он писал: "Пусть тебя не обманывает информация в газетах. Каждая победа... сладка — но война закончится только после полного уничтожения вражеских сил". В сентябре, когда ожидание немецкого коллапса стало еще сильнее, он писал: "Интересно, насколько люди дома легкомысленны по отношению к окончанию нашей работы здесь. Нам предстоят еще немалые страдания. Боже, как я ненавижу немцев!"*65.
Так что, когда репортеры спросили его 15 августа, сколько недель осталось до победы, он рассвирепел. Батчер записал: "Айк свирепо расправлялся с теми, кто измерял время до конца войны «неделями»". Он называл их "сумасшедшими". Эйзенхауэр напомнил корреспондентам: Гитлер знает, что его повесят после войны, поэтому он ничего не теряет, продолжая ее. В 1918 году кайзер имел основания надеяться на приемлемый мир на основе четырнадцати пунктов Вильсона; в 1944 году Гитлер имел для размышлений только требование Рузвельта о безоговорочной капитуляции.
Эйзенхауэр сказал репортерам, что, по его мнению, Гитлер в конце концов повесится, но прежде он будет "сражаться до горького конца" и большая часть его войск будет сражаться вместе с ним*66. Это было проникновение в разум врага, высшая форма военного искусства — Эйзенхауэр оказался совершенно прав.
Насколько прав был Эйзенхауэр, немцы продемонстрировали в фалезском кармане. Они отвергли самый легкий выход — сдаться — и бились за то, чтобы вырваться из окружения. Вопреки призыву Эйзенхауэра в его знаменитом приказе, именно немцы, а не союзники действовали в Фалезе быстро и решительно. Неукоснительность, с какой полевые командиры союзников придерживались разграничительных линий в Аржантане и Фалезе, разумеется, помогла немцам, но главными факторами были все-таки немецкая решимость и умение сражаться. Кольцо окружения сомкнули только 19 августа; около сорока тысяч солдат и офицеров вермахта сумели выскользнуть из мешка.
Эйзенхауэр был разочарован, но не удручен. "Из-за чрезвычайных оборонительных мер противника, — объяснял он Маршаллу, — число пленных может оказаться не таким большим, как мы предполагали"*67. Фалез оставил горький осадок и привел к перебранке между британцами и американцами о том, по чьей вине ускользнуло около сорока тысяч немцев.
И все же разочарование не должно было затемнить того факта, что Фалез был победой. Удалось пленить около пятидесяти тысяч немцев, еще десять тысяч были убиты. А убежавшие оставили на поле боя всю технику. Позднее, в августе, Эйзенхауэр совершил поездку на поля сражений в сопровождении Кей, Джимми Голта и представителей прессы. Голт писал: "Мы совершенно определенно не были разочарованы в результатах, поскольку перед нами лежали массы разбитых танков, орудий, машин и всех других видов вооружений, а также много мертвых немцев и лошадей. Запах стоял невыносимый"*68.
Эйзенхауэр сказал, что эту сцену "мог описать только Данте. Можно было пройти в буквальном смысле сотни ярдов, ступая только по мертвой и разлагающейся плоти"*69. Фалез на самом деле закончил битву за Францию. Немцы, оставшиеся в живых, беспорядочно отступали к границе. Они не могли задержаться на Сене и ни на каком другом рубеже во Франции; их спасение лежало за Западным валом. Но Эйзенхауэр знал, хотя все вокруг него время от времени забывали об этом, что победа во Франции еще не означает конца войны и, как он написал Мейми в начале августа, "в войне ничто не может заменить победы"*70.
Взяв Фалез, союзные экспедиционные силы (СЭС) покатились по Франции. 21-я группа армий Монтгомери двинулась вдоль побережья в Бельгию, а 1-я и 3-я армии стали действовать в восточном направлении, на Париж и далее к немецкой границе. 23 августа в обзоре Джи-2 ВШСЭС говорилось: "Августовские бои сделали свое дело, и враг на Западе получил свое. Два с половиной месяца тяжелых боев заметно приблизили конец войны в Европе". Пэттон говорил, что может дойти до немецкой границы за десять дней, а затем буквально ехать без помех до Берлина. И Монтгомери сказал Эйзенхауэру: "Я считаю, что мы достигли той стадии, когда всего один настоящий бросок на Берлин приведет к успеху и тем самым положит конец немецкой войне"*71.
Высокое командование неизбежно должно было пережить эйфорию. Последние две недели августа и первая неделя сентября 1944 года были одним из самых драматичных периодов войны, когда успехи быстро следовали один за другим. Во Франции 1-я армия освободила Париж, а 21-я группа армий рванулась вперед, за часы проходя те расстояния, которые во время первой мировой войны требовали месяцев боев и десятков тысяч жизней. Только за последнюю неделю августа 21-я группа армий преодолела двести миль. Румыния капитулировала перед Советами, а затем объявила войну Германии. Финляндия подписала перемирие с Россией. Болгария попыталась капитулировать. Немцы ушли из Греции. Союзники высадились на юге Франции и двинулись на Лион и далее, 6-я группа армий соединилась с СЭС.
Американские войска продолжали прибывать из Англии во Францию, их уже стало достаточно, чтобы создать еще одну армию, 9-ю, под командованием генерал-лейтенанта Уильяма Симпсона. Она была включена в 12-ю группу армий. Из британских и американских парашютистов в Англии сформировали 1-ю союзническую авиадесантную армию, которая составила очень мобильный резерв, готовый ударить там, где укажет Эйзенхауэр. Александер наступал в Италии. Русские в результате летнего наступления дошли до Югославии, уничтожив двенадцать немецких дивизий и выведя из строя семьсот тысяч солдат противника. До конца войны действительно, казалось, рукой подать.
Казалось многим, но не Эйзенхауэру, который был дальновиднее Маршалла и других. Одна из его главных функций заключалась в распределении снабжения полевым армиям, поэтому он хорошо знал, чего стоил каждый шаг войск Монтгомери в северо-восточном направлении, а армии Пэттона — на восток, это удаляло их от портов Нормандии, усложняя и без того уже серьезные снабженческие проблемы. 20 августа Эйзенхауэр сказал репортерам: его силы продвигаются столь стремительно, что линии снабжения не позволят "дальнейшего продвижения на больших участках фронта даже при слабом сопротивлении"*72.
Положение со снабжением, которое вскоре стало критическим, поставило вопрос о приоритетах наступления на Германию. Существуют два естественных пути вторжения — к северу от Арденн, через Бельгию и Голландию в северную Германию, и к югу от Арденн, прямо на восток, от Парижа мимо Вердена и Меца, чтобы форсировать Рейн в районе Майнца.
19 августа Эйзенхауэр сообщил Монтгомери и Брэдли, что, как только ВШСЭС оборудует во Франции передовой командный пункт с надлежащими линиями связи, он лично возглавит наземные операции. Он также набросал план кампании, в которой 21-я группа армий будет наступать в северо-восточном направлении, к Антверпену и Руру, а 12-я группа армий — от Парижа на восток, к Мецу.
Теперь настала очередь Монтгомери гневаться. 22 августа он послал своего начальника штаба Фредди де Гиньяда к Эйзенхауэру, чтобы выразить протест против обоих решений. Монтгомери считал, что самый быстрый способ закончить войну — это оставить Пэттона в Париже, отдать контроль над 1-й американской армией и все снабжение 21-й группе армий, которую направить на Антверпен и далее к Руру.