Незваные гости

III
Маленький домик в колыбели Граммонов Вуазен-ле-Нобле, полученный Патрисом в наследство от тетки Марты, не выходил у него из головы. Когда он был мальчиком, он всегда проводил там каникулы, но теперь дом принадлежал ему – это было совсем другое дело.
Патрис поступил в Консульский отдел потому, что ему хотелось поездить по белу свету. А между тем больше всего на свете он любил Иль-де-Франс. Одно это название для него было песней, историей, жизнью. Пейзаж Иль-де-Франса был для Патриса единственным настоящим пейзажем, всякий другой по цвету, контуру и силуэту казался ему картинкой на холсте или бумаге. Скажем, Прованс. Патрис любил Прованс, но его красота в состоянии непрерывного пароксизма заставляла без конца любоваться собой, занимала целиком ваше время и внимание, была назойлива, как чересчур крепкие духи. Когда Патрис выезжал из Парижа на своей маленькой серой машине, каких тысячи на дорогах Франции, то стоило ему увидеть первые пригородные сады, маленькие домики и длинные каменные ограды, за которыми стоят полуразвалившиеся прекрасные особняки прежних времен, построенные еще тогда, когда предместье было настоящей деревней, с лесистыми холмами и полями… стоило ему снова увидеть это небо, эти тополя и платаны – и он начинал мурлыкать, как кот в облюбованном им старом кресле. Патрис чувствовал, что растворяется в этом пейзаже, как капля дождя, возвращающаяся в землю. Он уже сейчас, при жизни, ощущал неразрывную связь с этой землей, которой в один прекрасный день его предадут навеки.
Патрис был способен остановить машину у самого обыкновенного сеновала и погрузиться в созерцание чешуек дырявой крыши… Тут были разнообразнейшие оттенки черепицы, то под слоем зеленого сочного мха, то лишь тронутой его голубовато-серым кружевом, сквозь которое просвечивали желтый и коричневый цвета обожженной глины… Гигантские тополя, изъеденные омелой, возвышались над крышей сеновала, как колокольня над церковью. Поль Элюар утверждал, что омела – признак здоровья дерева! Патрис улыбался при мысли о Поле, он знавал его в Америке, где занимал в Мехико небольшую консульскую должность. Поль был очень болен… Патрис отрывался наконец от созерцания крыши, Поль ускользал из его мыслей, он включал мотор и, напевая, ехал дальше.
Холмистые, округлые вересковые пустоши были еще коричневато-серыми, и можно было подумать, что находишься в горах, вдали от всего и от всех. А через сто метров появлялась деревня, обжитая парижанами, – с белыми заборчиками, плющом на старых камнях, занавесочками, окошечками. Вот мэрия, памятник погибшим… Дальше – уже не так привольно: здесь – большие именья, деньги, традиции, здесь охотятся с гончими, по краю дороги на целые километры тянутся надписи «частное владение», до самого конца лесного участка, где снова появляются поля и вогнутое у горизонта небо.
И, наконец, маленький городок, столица Вуазен-ле-Нобля. Настоящая маленькая столица, где все еще ведутся работы по восстановлению разрушений 1944 года… Здесь – средневековые серые дома и новые яично-белые постройки, которые показывают размеры бедствия. Большие дома с широкими оконными проемами – стиль реконструкции 50-х годов – обрамляют главную улицу. Кондитерские, парикмахерские, сияющие витрины, бензиновые колонки, которые похожи на живопись Фернана Леже, как раньше, не так давно, живопись Леже была похожа на бензиновые колонки. Прекрасный готический собор задушен свежей белизной маленьких и больших домов с вывесками агентств по продаже недвижимого имущества, мясных лавок, торговли зерном, упаковкой и канцелярскими товарами… В крупнейшем агентстве по продаже недвижимого имущества работает самый красивый из Граммонов, удачнейший представитель их рода…
Да, это настоящая маленькая столица, со своими тайнами в глубине лабиринта старых узеньких улиц и модными кафе, где стоят столики из пластмассы «формика», диванчики из винила, а на стойке – никелированные аппараты, сделанные по моделям последней выставки хозяйственного оборудования; главная улица узка для потока машин, с двух сторон вливающегося в город по центральной магистрали; от грохота автомобилей улица содрогается, как легкий временный мост. Они ревут, фыркают и чуть не сталкиваются в ее узком коридоре, а спокойный городок занимается своими делами, не оглядываясь на то, что с ревом и грохотом его пересекает…
Патрис сворачивает с центральной магистрали, огибает площадь и выезжает на прекрасную дорогу, которая ведет в Вуазен-ле-Нобль, к домику тетки Марты.
Все Граммоны из поколения в поколение были земледельцами или учителями. И женились тоже только на девушках из семей земледельцев или учителей. Один Патрис, проучившись два года в Нормальной школе [12] , сбежал в Южную Америку на маленькую консульскую должность. Стать преподавателем после стольких лет лишений для его родителей и смертельной скуки для него самого… Нет, Патрис хотел повидать белый свет, поездить, выбрать себе по вкусу один пейзаж, потом другой – и на земле и в литературе; выбрать девушку, сад, изведать весь неисчерпаемый мир. И вернуться в Вуазен-ле-Нобль, к себе, в дом, ставший теперь его собственным. Он вернется с другого конца света, чтобы увидеть, как луч солнца ложится на колодец во дворе, он наверное знает, что увидит его, он заранее знает, где окажется этот луч в определенный час дня и как солнце, передвигаясь, перейдет из двора в сад и осветит стену. Ему хотелось увидеть чужое солнце на небоскребах Нью-Йорка и Москвы, в Тибете и на Эльбрусе, на швейцарских и канадских пастбищах… и вернуться в Вуазен-ле-Нобль к своему давнишнему другу-солнцу, отдыхающему на колодце во дворе. Когда Патриса приняли в состав консульских служащих, он добился, чтобы его послали как можно дальше, а добиваться он умел – он был умен и ловок. Истый французский мелкий буржуа, который мало что получил от семьи, разве вот роскошное имя – Патрис! Патрис Граммон – с двумя «м» и без дворянского «де». Хорошая французская фамилия, которая если не помогала, то и не мешала ему получать чины, назначения на государственные посты и в случае чего попасть на мемориальную доску жертв войны в своей деревне. «Фамилия играет большую роль в жизни, – говорил Серж, ероша свои черные, штопором вьющиеся кудри, – во Франции не любят окончаний „ов“, „ский“, „о“ и „ян“… Поверь мне, ты счастливчик! Хотя твое счастье естественно». В общем счастье, какому завидовал Альберто, – родиться и умереть в одном и том же месте!