Розы в кредит
Это произошло перед самым уходом, очень поздно. Мартина одиноко стояла у решетки, глядя на сверкающий замок и ожидая аптекаря, который должен был отвезти их домой в деревню; аптекарь никак не мог отыскать свою машину, а его жена и мадам Донзер уселись где-то на скамейке, утомленные наблюдением за танцевавшими дочерьми в большей степени, чем если бы они сами танцевали. Сесиль же уединилась со своим возлюбленным. Произошло это именно в тот самый момент, когда прожектора погасли; Даниель внезапно возник из темноты и приблизился к Мартине. Он, как всегда, вел в поводу свой мотоцикл и, как всегда, улыбался. В глубокой бархатной ночи небо было усеяно звездами.
– Мартина, – совсем тихо сказал он, – как мне хотелось бы пропасть с тобой вдвоем в лесах…
– Мартина! – раздались голоса. – Мартина! Где ты? Тебя ждут!
Даниель оседлал свой мотоцикл, прощально поднял руку. Мотоцикл рванулся вперед, громыхая, как зевсова колесница.
V. Коррида молодежи
Деревенские домики, заново отделанные парижанами, туристский лагерь. Мадам Донзер, парижанка, находила, что летом их деревня приобретает «стиль Сен-Жермен-де-Пре» [4], но это ее утверждение ничего не говорило ни Мартине, ни Сесили. Зато они и без объяснений знали лучше, чем мама Донзер, что молодые парижане плохо воспитаны: задаются, сквернословят, горланят и не способны отличить ячмень от овса. Да уж если таковы парижане, то по сравнению с ними деревенские парни – совсем ручные домашние животные! А городские девицы! Полуголые, растрепанные, разутые, неряхи, хотя у них на загорелых телах и всего-то лифчики да плавки! Но ведь достаточно мятого платочка на шее, чтобы создалось впечатление неряшливости! «По совести говоря, нынешнее поколение – несчастье для родителей», – говорила мадам Донзер своей приятельнице-аптекарше (аптекарше по мужу, ибо не она обучалась фармации, а он), и та отвечала, что это поколение доставляет не больше хлопот своим родителям, чем любое другое из предшествовавших, и что сейчас дети тоже бывают разные. А то, что молодежь бегает теперь в чем мать родила, так это результат прогресса медицины посмотрите-ка на них, какие они здоровые, рослые, складные… фруктовые соки, витамины…
– Чтобы глотать витамины, не обязательно раздеваться догола, – возражала мадам Донзер.
– Конечно, но когда тело обнажено, витамины лучше усваиваются.
– Может быть, ты скажешь, что Сесиль и Мартина – болезненные девушки? Твоя аптека на мне не разбогатеет, и я нисколько не сожалею об этом!
– Ты совсем как бабушка: когда она увидела, что твои девочки разгуливают по солнцу без шляп, ее чуть удар не хватил! Теперь предоставлен простор природе! Если Сесиль или Мартина принесут тебе ребеночка, то в этом тоже не будет ничего особенного. Ну, не злись! Ты же знаешь, что жена аптекаря привыкает смотреть на вещи просто.
Мартина и Сесиль совсем не выходили из дому, так много работы было и в парикмахерской, и по хозяйству. Только в воскресенье после шести часов, когда становилось прохладнее, они шли к озеру. Мартина надеялась встретить там Даниеля. Уже два года жила она воспоминанием о встрече возле озаренного прожекторами замка, померкшего, словно на него дунули, как на свечку, при появлении Даниеля. «Мартина, мне хотелось бы пропасть с тобой вдвоем в лесах»… С тех пор она видела его несколько раз, он заезжал к своему другу доктору, в помощи которого уже не нуждался. Летом он показывался не чаще, чем зимой, очень уж много было работы на плантациях роз у его отца; а экзамены в Высшую школу садоводства он сдал блестяще. Значит, он совсем уедет в Париж. У Мартины были свои информаторы: аптекарша знала все последние новости от доктора; кроме того, у доктора была служанка Анриетта, когда-то ходившая с Мартиной в школу, она с удовольствием болтала о Даниеле.
На квадратной серой колокольне медленно, без спешки били позлащенные солнцем часы. Шесть ударов упали в тишину затерявшейся в лесных холмах деревни, как в ящик. Даниеля Донеля нигде не было видно. Из туристского лагеря спустились женщины в брюках или хуже того – в шортах, материя так натягивалась у них на ягодицах, что казалось, вот-вот лопнет, а туфли на высоченных каблуках – смотреть смешно! Они приходили в деревню за покупками, волоча за собой, как на поводу, кто одного, кто двух голых загорелых ребятишек, а те в свою очередь волочили куклу или какую-нибудь игрушку на колесиках. Бакалейная лавка, мясная, скобяная – все было битком набито. Подруги вышли из деревни. За кладбищем дорога пошла полями, уже посвежевшими, приятными в этот час. Вот и речка, протекающая по неглубокому ущелью, зажатому мягкими, круглыми холмами, похожими на вымя коров, пасшихся там в лугах. Пейзаж напоминал цветную открытку. Дальше и ручей и дорога шли через лес. На опушке стоял небольшой замок, его не было видно с дороги из-за высоких стен, ограждавших парк. Из туристского лагеря, расположенного высоко на холме, донеслось хрипение громкоговорителя, а затем звуки музыки, растворявшиеся в воздухе, как сироп в воде. Вероятно, из лагеря же выскочила и эта ватага парней и девушек, с дикими криками сбегавшая с холма. Мартина и Сесиль, не сговариваясь, укрылись в кустах, словно им угрожала свора злых псов. С бьющимися сердцами смотрели они, как ватага проскочила мимо них – потные, гримасничающие, свистящие, кричащие, воющие парни и девушки. Их внимание привлек, по-видимому, замок, и, став на плечи друг другу, они пытались перелезть через ограду – боже мой! – да ведь среди них находилась и Анриетта; она карабкалась на стену как раз в тот момент, когда показалась разъяренная немецкая овчарка. Анриетта так поспешно спрыгнула, что ее юбки накрыли головы державших ее парней, и вся пирамида рухнула на землю. Никто ничего себе не повредил, и банда с улюлюканьем скрылась в лесу.
Подруги вылезли из своего укрытия. Ну и Анриетта! Она плохо кончит. Выйдя из кустов, Мартина и Сесиль пошли дальше, огорчаясь тем, что могут испортить свои новые туфли-балеринки; дорога становилась все более пыльной из-за жары и множества пешеходов, двигавшихся в одном направлении – к озеру, к прохладе. Девушки обогнали целый выводок ребятишек, которые нарочно волочили ноги, чтобы поднять пыль; их беременная мать толкала пустую коляску, а отец нес на руках орущего младенца. Воскресенье. «Обрывки засаленной бумаги…» – с отвращением сказала Мартина. И в самом деле, вдоль ручья, под деревьями, на смятой траве валялись объедки, оставшиеся от пикников, вдавленные колесами машин бумажки. Ручеек шел до самого озера, куда он и впадал.
Ну и народу же! С озера доносились крики, смех, всплески воды! Озеро, освещенное полыхающими красными лучами заходящего солнца, блестело, как раскаленный металл. Вдалеке маячили неподвижные рыболовы. Наполовину затопленные и сейчас уже никому не нужные лодки плескались в камышах. На берегу было полно машин с широко раскрытой для охлаждения пастью радиаторов, не хватало только высунутых языков, как у сновавших повсюду возбужденных жарой и сутолокой собак. Комфортабельные, пузатые прицепные домики на колесах стояли под деревьями; там же виднелись и новенькие оранжевые палатки, раскладные столы, стулья… бронзово-загорелые люди. Мартина и Сесиль, приподняв юбки, уселись на огромный пень. Прямо напротив них на ярко-зеленом лужке, где запрещалось ставить палатки, паслись коровы деда Маллуара.
Вдруг из воды выскочили на луг и забегали среди коров молодые люди в плавках и кое-как прикрывшие свою наготу девушки. Все та же самая банда! Ну, конечно! Вон Анриетта! Не сумасшедшая ли! Сидя на пне, Мартина и Сесиль смотрели на корриду, которая разыгрывалась перед ними на противоположном берегу озера.
– Ведь это коровы деда Маллуара, – сказала Мартина, – только бы никто не начал их дразнить…
Но трое или четверо хулиганов уже пытались взобраться на коров верхом. Коровы мычали, брыкались, сбрасывали парней, те, подзадоривая друг друга, что-то орали. Внезапно прибежал дед Маллуар с сыном, каждый косая сажень в плечах. Мгновенно на берегах озера появились самые различные люди: тут были и потные, покрытые пылью пешеходы, и элегантные господа в черных очках, спрятавшие галстук в карман, и мотоциклисты, и велосипедисты со своими девушками, что сидят верхом на багажнике, поджав ноги и крепко обняв кавалера, чтобы не свалиться… эспадрильи, сандалии, белая замша… босые детишки… они выскочили отовсюду: из воды, палаток и прицепных домиков; из леса выбежали гуляющие. На лугу стоял страшный гвалт, особенно выделялся голос деда Маллуара. Ударом кулака он сбил с ног одного из парней, а зрители с другого берега напрасно кричали ему, предупреждая о грозившей опасности, – целых четверо парней навалились на него сзади, пока его сын расправлялся с пятым… Один из местных жителей поехал на мотоцикле за жандармами, но никто еще и опомниться не успел, как банда уже улепетывала со всех ног, оставив на поле боя деда Маллуара и его сына.