Сочинения в 2 т. Том 2

— Тоже нет.
— Ну, вот, а вы поете о родине.
— Мне не нужно ни шхуны, ни денег…
— О… Н-нет, я буду это иметь. Я куплю родину, черт возьми!
— Она у вас продается?
— Все продается, черт возьми. Я тоже продался… еще на год.
Савельич нетерпеливо крутит ус. Он хотел бы несколько иначе побеседовать с этим пассажиром, но только закуривает трубку и уходит к себе на бак.
Слабым зеленоватым просветом на востоке встает заря. Океан сереет, он становится палевым, светло-дымчатым, неощутимым. Мы словно плывем в самом небе, в бескрайнем пространстве, и только клочья дыма оседают за кормой.
Справа, где-то у сомалийских нагорий, в воздухе, полном мельчайших частичек пыли, первые отсветы утра вспыхивают, как большие костры. Но вместе с рассветом вдалеке все выше подымается зыбь. Можно сразу определить по разгону волны, по краткому и глухому удару приближение шторма.
Впрочем, вахтенный штурман говорит спокойно:
— Ничего, только крылом заденет… Хотя…
Он все чаще поглядывает на небо, вдаль, на восток, где длинными багровыми столбами подымается заря. Она становится похожей на город, огромный и далекий, с громадными башнями и мостами, покрытыми розовой дымкой утра. Кажется, призрачный берег близок, рядом, за последней резкой чертой волны.
…Шторм налетел неожиданно, едва мы вышли за Сомали. Он как бы вырвался наконец из-за этого длинного песчаного угла Африки. Воздух стал редким и странно пустым, хотя на гребнях волн теперь громко шипел ветер. Мы шли полным ходом, стремясь укрыться за островом или прорваться дальше, на восток, но предстояла еще нелегкая задача: высадить пассажира.
Поздней ночью, далеко справа, в грохочущей тьме мелькнул слабый багровый огонек.
— Видите? Они жгут костры, — сказал О’Коннер. Он стоял на мостике у трапа. — Все-таки их кое-чему научили.
Он засмеялся.
— О, Джонсон был неплохим педагогом.
Штурман, усталый и злой, резко обернулся к нему.
— Знаете, мистер… Вам пора собираться. Гуд бай.
Нам, однако, пришлось простоять на якоре до ранней зари. Ветер здесь был тише, но зыбь грохотала в борта, срывалась на палубу охапками зеленой светящейся пены. Боцман не уходил с бака. Он все прислушивался к надрывному звону якорных канатов и успокоился лишь после команды:
— Вира якоря!..
Поминутно набрасывая лот, мы медленно приближались к берегу. Заря стала густой, багровой. Мы находились в самой гуще ее, в большом кипящем пламени моря. Берег тоже пылал. Высокие обожженные скалы, иссеченные и пустые, горели неподвижным огнем. В отдалении, на взгорье, виднелось белое, словно игрушечное, здание маяка. Оно было как бы случайно обронено здесь, на безжизненных скалах, меж двух пустынь — неба и океана. И уже в одном этом коренилась тоска.
В полумиле от берега мы спустили шлюпку. Зыбь здесь была слабее, но ветер заметно менял направление, и уже далеко сзади, по всему полукружию горизонта поднималась густая черная кайма.
В шлюпке нас было семеро: четыре матроса, штурман, боцман и пассажир. Едва отошли мы на несколько саженей от корабля, как огромный крутой накат поднял нас и стремительно бросил на гребень. О’Коннер испуганно схватился за свои чемоданы.
— Плохое начало, — пробормотал он, оглядываясь по сторонам на всполошенные багровые гребни.
Савельич усмехнулся. Он словно что-то нашел наконец.
— Не бойтесь, мистер… Ничего…
Штурман — Ваня Шатилов — сидел у руля. Он тоже улыбался, глядя вдаль, и пассажир даже обернулся, словно желая проверить причину этого общего веселья.
Берег был безлюден и мрачен. Уже темнела заря, черная кайма все росла на горизонте.
— Сумасшедшие, — громко сказал он по-ирландски.
Но боцман, побывавший во всех морях, понял.
— Совсем нет, — ответил он.
— Что же здесь веселого, не пойму?
Савельич сказал, улыбаясь!
— Не деньги, конечно, сэр.
Однако только издали берег казался безлюдным. На дальней скале мы увидели первого человека. Он бегал у обрыва, махал руками, по-видимому, он кого-то звал. Слева, по склону, маленькие черные люди бежали вниз. Протяжный крик донесся и смолк.
— Встречают, — сказал О’Коннер мрачно. — Э, да здесь целый город у них…
Между двумя невысокими стертыми отрогами чернели маленькие хижины, издали похожие на камни. Там тоже бегали, суетились люди, и уже теперь можно было понять: что-то очень тревожное происходило на берегу.
У самой отмели большая штормовая волна ударила в шлюпку. На ближних рифах заревели водовороты.
— Табань! Левая табань! — закричал Шатилов и сам вцепился в ближайшее весло.
— О, чертова страна! — промычал О’Коннер. Он едва не вылетел за борт.
Охваченные гулкой пеной прибоя, как метелью, мы выбросились на отмель. Совершенно мокрые, осыпанные крупным и желтым, как пшеница, песком, мы выбрались на этот багровый берег. Черные голые люди стояли поодаль, немного в стороне. Их было человек двадцать, одни мужчины, трое из них держали по большому кокосовому ореху в протянутых руках. Они отделились от остальных и медленно двинулись к нам, Лица их, иссиня-черные, выжженные солнцем пустыни, как эти гранитные булыжники, разбросанные вокруг, — были скованы и неподвижны. Они остановились в пяти шагах от нас и, одновременно наклонясь, положили кокосовые орехи на песок. В толпе негров произошло короткое движение; кажется, они тесней прижались друг к другу. Они чего-то ждали от нас, и было непонятно — скрытый страх это или такая же скрытая угроза.
Шатилов первым нагнулся и поднял орех. Тесной молчаливой толпой негры подошли еще ближе. Все они улыбались теперь, но какая-то невидимая преграда еще разделяла нас.
Гул шторма непрерывно нарастал. Черная кайма на северо-востоке выросла, превратилась в сплошную стену. Белые надстройки парохода, мачты, иллюминаторы, маленькие люди на палубе — все стало необыкновенно четким на этом фоне.
— Скорей выгружайте шлюпку, — крикнул Шатилов. — Можем опоздать… шторм.
Но едва мы выбросили чемоданы на песок, негры окружили нас, наперебой что-то крича, показывая на море. Мы оглянулись — и не увидели корабля. Густая мгла шквала неслась к берегу, и стая чаек, перемешанная с клочьями пены, казалось, никак не могла уйти от нее.
Звук сирены, глухой и прерывистый, словно иссеченный на куски, донесся в эту минуту. Тоскливо пропел колокол. И тотчас камни берега грянули в ответ. Мы были оглушены этим первым ударом шквала. Как бы вращаясь, все выше поднимался гул перекатывающихся камней, похожий на звуковой смерч. Мы были в самом центре его. Мы кричали и не слышали своих голосов.
Негры схватили шлюпку, легко подняли ее над головами и быстро вынесли на дальний косогор. Как они знали море! Еще секунда — и только щепки взлетели бы на волне. Лохматый вал встал над рифами, и сумрачный берег вздрогнул от удара. Мы выбежали на пригорок, но и здесь ноги наши погрузились в желтую, гремучую пену. Сразу стало темно; черный шквал обрушился на скалы, словно весь океан поднялся из своих глубин. Кто-то схватил меня за руку и потащил вверх по крутой горе. Я бежал задыхаясь, ничего не видя перед собой. Терпкая, перемешанная с песком вода хлестала со всех сторон. Гул остановился, наконец. Теперь, на этом пределе, он шел слабой волной, он словно опускался над нами, и вдруг стало непонятно: тишина это или оглушительный гром?..
Нет, мы бежали к тишине, она была уже близко, и совсем неожиданно синее небо блеснуло впереди. Я огляделся вокруг. Внизу, в серой мгле, бушевал океан. Шквал уносился на запад, густой, как туча. Веселый черный гигант крепко держал мою руку. Он был почти вдвое выше меня. Мутная вода ручьями лилась по его кованому телу. Он смеялся, показывая багровые от бетеля зубы, тряся курчавой головой.
Оказалось, мы прибежали в деревню раньше всех. У подножья горы вверх по каменистой тропе карабкался боцман. Два негра поддерживали его. Где-то близко хрипло ругался О’Коннер.
— Свиньи! Подумаешь — богачи. Они чуть не забыли чемоданов!..