Черная кровь

Плескофф показал Римо гордость участка, главное оружие в широкомасштабной битве с преступностью, на которое федеральное правительство выделило семнадцать миллионов долларов. Это был компьютер ценой в четыре с половиной миллиона.
— И что он делает?
— Что делает? — с гордостью переспросил Плескофф. — Ты говоришь, что хочешь узнать об убийстве миссис Герд Мюллер?
Плескофф, мурлыча что-то себе под нос, нажал несколько клавиш. Машина выплюнула несколько белых карточек в металлический поддон. Они улеглись веером: двадцать карточек — двадцать смертей.
— Что ты так опечалился? — спросил Плескофф.
— Это все убитые в городе пожилые люди? — спросил Римо.
— Нет-нет, — заверил его Плескофф. — Это только Мюллеры. Если бы ты заказал Шварцев или Суини — тогда мы бы могли сыграть в бридж этими карточками. Римо отыскал карточки с именем миссис Мюллер и ее мужа.
— Убийство? Он тоже попал в список убитых? — спросил он сержанта.
Плескофф взглянул на карточку и пожал плечами.
— А, понятно. Иногда приходится иметь дело с этим устаревшим подходом, когда, говоря об убийстве, люди пользуются такими старомодными понятиями, как жертва, преступление, убийца. Знаешь, эта старая логика: преступник совершает преступление, хватайте преступника. Эта старая, чисто животная, безответственная реакция, которая часто приводит к таким жестокостям, как бесчинства полиции.
— Что вы имеете в виду? — спросил Римо.
— Я имею в виду, что этот полицейский, этот расист и реакционер, наплевав на интересы Управления полиции и своего участка, неправомерно классифицировал смерть Герда Мюллера как убийство. А это был сердечный приступ.
— Так мне говорили, — сказал Римо. — И так я думал.
— Так думали все, кроме этого расиста. Это был сердечный приступ, вызванный проникновением ножа в сердце. Но ведь ты же знаешь, какое отсталое мышление у этих старомодных полицейских-ирландцев. К счастью, теперь они организовали свой профсоюз и он взялся их просвещать. Нынче они не так часто срываются. Разве только по решению профсоюза.
— Знаете что? — вдруг сказал Римо. — В очень скором времени вам придется опознать преступника. Сейчас вы отведете меня к «Саксонским Лордам». И вы опознаете убийцу.
— Ты не можешь заставить меня это сделать. Я нью-йоркский полисмен. У нашего профсоюза очень твердые правила, и я их придерживаюсь.
Римо сжал мочку правого уха сержанта и повернул. Сержанту стало больно. Лицо его исказила гримаса, похожая на улыбку. Потом он заплакал.
Крупные слезы выступили у него на глазах.
— За нападение на полицейского полагается суровое наказание, — задыхаясь, произнес он.
— Обещаю, что когда среди этих останков города я отыщу настоящего полицейского, то не стану на него нападать.
Римо потащил рыдающего сержанта к выходу из здания участка. Полицейские возле пулеметов пригрозили, что будут стрелять. На этот раз у них были для этого законные основания.
— Ты думаешь, что напал на рядового гражданина?! — орал один из них. — Это полицейский, а значит, ты совершаешь преступление. За кого ты его принимаешь? Что это — раввин или пастор? Это полицейский. Закон гарантирует безопасность полицейских.
Римо заметил, как на синих брюках сержанта расплылось темное пятно.
Нью-йоркский полицейский с ужасом понял, что сейчас ему придется пройти по улице после наступления темноты.
Ночь принесла прохладу. Едва они вышли из здания, дверь захлопнулась, и ее заперли изнутри.
— О Боже, что я сделал? В чем я провинился? — стонал сержант Плескофф.
Чиун хихикнул и сказал Римо по-корейски, что он пытается побороть волну, вместо того чтобы плыть вместе с ней.
— Если я утону, то не один, папочка, мрачно ответил Римо.
  
Глава 5
 
Держать человека за ухо так, что еще чуть-чуть — и оно оторвется, куда надежнее, чем лошадь за поводья. К тому же это весьма эффективное средство получения информации. Пусть хозяин уха испытывает легкую боль очень больно делать не надо, — и он начнет отвечать на ваши вопросы. Если он явно лжет, добавьте немного боли, и тогда он сам превратит свое тело в детектор лжи. Тут нужна не сила, а точный расчет.
Сержант Плескофф — его правое ухо по-прежнему было зажато между пальцами Римо — решил, что ночью улицы выглядят весьма странно.
— Считай, что ты в дозоре, — сказал Римо. — Сейчас будешь патрулировать свой участок.
Три черные тени копошились возле одного из домов. Темнокожая девушка крикнула:
— Ма, это я! Впусти меня, слышь?
Другой тенью был молодой негр. Его рука, сжимавшая дешевую ножовку с рукоятью наподобие пистолетной, находилась у горла девушки.
— Совершается преступление, — прошептал Римо, указывая на противоположную сторону улицы.
— Да. Плохие жилищные условия — преступление против представителей Третьего мира.
— Нет, — поправил Римо. — Ты не экономист. Ты не эксперт по жилищной политике. Ты полицейский. Смотри лучше. Парень держит пилу у горла девушки. Это как раз для тебя.
— Интересно, зачем он это делает?
— Нет, не то. Ты не врач-психиатр, — снова возразил Римо и повернул ухо сержанта до критической точки. — Думай дальше. Что ты должен сделать?
— Пикетировать муниципалитет с требованием создать рабочие места для афро-американской молодежи?
— Мимо, — сказал Римо.
— Провести антирасистскую демонстрацию? — предположил сержант Плескофф в промежутке между приступами боли.
— Никакого расизма в данном случае, сержант Плескофф. И жертва, и преступники — все черные, — сказал Римо.
Один из бандитов заметил Римо, сержанта и Чиуна. Очевидно, он решил, что троица не стоит его внимания, и снова повернулся к двери, ожидая, пока мать девушки откроет ее.
— Ну ладно, старуха, — сказал негр постарше. Настало время для прямых угроз. — Щас мы распилим Дельфинии горло. Слышь? Открывай дверь и задирай юбку. Сыграем в папу-маму. Будет ночь удовольствий вам обеим.
— Итак, очевидно: попытка группового изнасилования, вполне вероятно ограбление и, я бы сказал, очень возможно, что и убийство, — резюмировал Римо. — А ты, Чиун?
— Что я? — спросил Чиун.
— Ты бы так не сказал? Я правильно назвал состав преступления?
— Преступление — это юридический термин, — сказал Чиун. — Я вижу двоих мужчин, совершающих насилие в отношении девушки. Кто знает, какое у нее есть оружие? Никто. Чтобы вынести окончательный вердикт, я должен точно отделить правду от лжи, а я знаю только одну правду: как правильно дышать, двигаться и жить. Итак, правы ли они? Нет, они все не правы, потому что дышат неправильно, а движутся в полусне. — Так завершил свою речь мэтр Чиун, президент Коллегии адвокатов и Генеральный прокурор в одном лице.
— Ну вот, видишь? — Сержант Плескофф сделал еще одну попытку увильнуть от ответственности.
— Ты должен арестовать их, — велел Римо.
— Их двое, я один.
— У тебя пистолет, — напомнил Римо.
— Арестовать — и подвергнуть опасности мою пенсию, выслугу лет, бесплатную форменную одежду и все прочее? Они не нападают на полицейского. Эта девушка слишком молода, чтобы быть полицейским.
— Или ты применишь оружие против них, или я применю его против тебя, — сказал Римо и отпустил ухо сержанта.
— Ага, ты нападаешь на полицейского и угрожаешь его жизни! — заорал Плескофф и выхватил пистолет.
Пальцы крепко вцепились в черную рукоятку полицейского кольта 38-го калибра. Револьвер был заряжен великолепными тяжелыми свинцовыми пулями, с надрезом посередине наподобие пули «дум-дум», способными разнести в клочья физиономию противника Плескоффа. Применение таких пуль было запрещено не только при охране порядка в Нью-Йорке, но и, согласно международной Женевской конвенции, в военных целях во всем мире. Но сержант Плескофф знал, что пользуется оружием только для самообороны. Оружие необходимо, когда покидаешь пределы Аспена, штат Колорадо. Он всегда выступал в поддержку законов, запрещающих ношение оружия, потому что это позволяло ему быть на хорошем счету у начальства. Какая разница — законом больше, законом меньше. Это — Нью-Йорк. Здесь огромное множество законов, самых гуманных законов во всей стране. Но действует только один закон, и сейчас сержант Плескофф собирался провести его в жизнь. Закон джунглей. На него напали, ему чуть было не оторвали ухо, ему угрожали, и сейчас этот свихнувшийся тип из ФБР заплатит за это.