Чудовище (ЛП)

Женщина закрывает дверь и дает заглянуть ей в лицо. Я замечаю несколько царапин, видимо, от тротуара, когда я спасал ее от участи, которую готов был с радостью перенять, но в целом она выглядит нормально. Ее щеки покрывает румянец, и я не могу понять — это от нахождения в больничной палате с незнакомцем, спасшим ее, или от косметики. Она пристально смотрит на меня еще минуту, а затем садится на стул рядом с койкой.
Я смотрю на закрытую дверь, гадая, почему медсестра не осталась. И затем сосредотачиваюсь на незнакомке рядом с собой. В ее глазах отражаются медовые капельки, точно повторяющие блики в ее волосах. Я очень внимателен к тому, что вижу, принимая во внимание тот факт, что однажды лишусь этого. Я смотрю на все как на произведение искусства, и, может быть, это не особо хорошо. Наверное, из-за этого я буду еще сильнее скучать по миру, когда больше не смогу его видеть, но на данный момент он меня завораживает.
Женщина мягко улыбается мне, и ее губы начинают медленно двигаться. Я слежу за движением ее губ, различая слова.
«Спасибо».
Было бы правильно улыбнуться и кивнуть, ответить «не стоит благодарностей», но я ничего из этого не делаю. Вместо этого я смотрю на нее, распахнув глаза, и пожимаю плечами. Она сводит брови, прищурившись. Затем мельком смотрит на свои руки и снова переводит взгляд на меня в ожидании ответа.
Я проклинаю про себя медсестру за то, что та не осталась здесь переводить мои слова, чтобы девушка могла лучше меня понять. Теперь это превратится в игру с чтением по губам и записыванием моих мыслей. Я тянусь за бумагой к столу рядом с кроватью, но у меня в руке что-то щелкает, и, кажется, я издаю стон. Вздрогнув, я падаю обратно на подушку. Незнакомка встает и прижимает мои плечи к кровати. Покачав головой, она смотрит на стол, задержав взгляд на моем блокноте с ручкой, и затем передает их мне.
Я несколько раз глубоко вздыхаю, прогоняя боль. Увеличив дозу морфия на капельнице, я указываю на свой рот, а затем закрываю уши руками и качаю головой. Эти простые жесты узнает большинство людей, и обычно после них я утопаю в жалости и сожалении, отражающихся на их лицах. Я едва ли не отказываюсь смотреть в лицо этой женщине. Возможно, это из-за того, что я выставлен напоказ в этой больнице. К щекам приливает смущение, и я уверен, что они покраснели.
Я все же смотрю ей в глаза, и она присаживается на стул и откидывается на спинку. Она молчит, ее губы не двигаются, но она медленно качает головой. Подняв к груди руки, она начинает быстро ими жестикулировать:
«Ты родился глухим, или это случилось позже?»
На мгновение я думаю, что морфин начал действовать. Но когда я не отвечаю сразу, она снова начинает двигать руками — быстро. Она в этом искусна.
«Я родилась глухой, поэтому о другой стороне жизни мне ничего не известно. Я никогда не слышала ни звука музыки, ни крика ребенка. Наверное, поэтому я и не отошла с дороги, я не слышала, как приближается машина, в отличие от остальных вокруг. Ну, всех, кроме тебя. К счастью для меня, ты ее заметил. Иначе меня бы здесь не было».
Ее пальцы замирают, и она убирает руки на колени. Не знаю, с чего начать, поэтому медленно поднимаю руки и начинаю ими двигать:
«Ты шевелила губами, когда пришла. Поблагодарила меня. Почему не начала сразу с жестов?»
Она улыбается и снова начинает свои быстрые движения:
«Мне хотелось посмотреть на твою реакцию. Медсестры предупредили, что ты настоящее чудовище. В защиту тех, кто спасает жизни незнакомцам — я им не поверила».
Думаю, она рассчитывала на мою улыбку, но я просто смотрю ей в глаза, двигая руками. Это единственное, чего я не лишился. Зрительный контакт. Глубокий, устрашающий зрительный контакт.
«Они правы».
Она не поднимает руки. Вместо этого она вытаскивает из сумочки бальзам для губ и медленно наносит его на губы. Морфий начинает распространяться по венам, и я чувствую, как у меня опускаются веки. Я несколько раз моргаю и снова двигаю руками:
«Не знаю, чего ты ждешь от меня. Не за что».
Она глубоко вздыхает, и по ее опускающейся и поднимающейся груди я могу сказать, что она раздражена. Хорошо. Мне не нужны друзья, тем более глухая девушка, благодарная за то, что жива.
«Ты не можешь быть чудовищем, если бросаешься перед движущейся машиной, чтобы спасти жизнь незнакомцу. Тебе повезло, что ты жив».
Я бы рассмеялся, если бы мог. Я быстро замахал руками:
«Везение здесь ни при чем».
Она снова прищуривается и убирает за уши свои волосы длиной до плеч.
«Не похоже, что ты рад, что остался жив. Как и не рад, что я осталась жива. Я отделалась парочкой синяков и царапин».
Морфин снова действует, опуская мои веки.
«Я и не рад».
Мои движения становятся медленнее, и я, кажется, обидел незнакомку. Она сжимает губы в тонкую линию и быстро встает.
«Чему именно ты не рад?»
Я пожимаю плечами и устраиваюсь на больничной койке. Женщина торопливо выходит из палаты, не оглядываясь на меня. Вот так можно понять, что ты разозлил кого-то — он даже не взглянет на тебя.
Она уходит, предоставляя меня моему наркотическому сну — вот, чему я рад. Я молча усмехаюсь, осознав, что даже не узнал ее имени, а она ни разу не спросила моего, хотя уверен, что врачи и медсестры рассказали ей все о человеке, «спасшем ее». Я поворачиваю голову набок, пока мысли расплываются, а сон быстро затягивает в себя.
Может, я и рад тому, что спас ей жизнь, и, пожалуй, следовало яснее выразиться, но я не рад тому, что выжил. Я оттолкнул ее не для того, чтобы спасти. Я оттолкнул ее, чтобы покончить со своей жизнью. И, тем не менее, я жив и изо всех сил пытаюсь избегать извращенного чувства юмора жизни.
***
Из больницы меня выписали через неделю.
С гипсом на правой руке и наполненным болью телом, не считая небольшого сотрясения и того факта, что сейчас я немного прихрамываю, я бы сказал, что у меня все довольно неплохо. Мама помогла мне добраться до квартиры и перед отъездом убедилась, что у меня есть еда, вода и лекарства и пообещала, что будет проведывать меня каждый день. В ее прощальных объятиях ощущалась тоска, и это вызвало во мне мимолетное чувство паники. Словно она знала, по какой причине я выпрыгнул перед машиной, но не упомянула об этом.
После того как она уходит, я срываю с себя гипс и сплю двенадцать часов подряд.
Следующим утром я решаю сходить за кофе. Мое любимое кафе на улице Граймс открывается рано даже по воскресеньям, и я отправляюсь туда еще до восхода солнца. Пусть я не могу распробовать вкус своего кофе или продающихся там кексов с черникой, покрытых сиропом, кафе находится в тени и скрыто от остальной части города. Я могу пропадать в нем часами, и никто не будет докучать мне до самого обеда. С каждым сделанным мною шагом в ноге отдается боль, но я отмахиваюсь от нее, пытаясь вернуть себе нормальную жизнь.
Нырнув в кафе, замечаю, что я здесь один из трех человек, и волна удовлетворения проходит сквозь меня. Я улыбаюсь Тане, темноволосой женщине, которая годами принимает мой заказ, и киваю ей каждый раз, когда она спрашивает, подавать ли мне заказ как обычно. Я кладу деньги на стойку и иду к своему обычному месту. Я проскальзываю туда и вздрагиваю от сильного дискомфорта в ноге, но он проходит так же быстро, как и появляется. Таня приносит мой напиток и придвигает ко мне листок бумаги с ее почерком на нем:
«Рада, что ты в порядке. Мы о тебе беспокоились, но как же чудесно, что ты спас Вейду».
Нахмурившись, я смотрю на нее и губами повторяю это имя Тане, а она улыбается, четко отвечая мне:
«Она постоянный клиент».
Ну, конечно. Я киваю и чувствую, как мое лицо мрачнеет. Таня, кажется, это замечает и похлопывает меня по плечу перед тем как уйти, оставляя меня наедине с кофе и кексом. Я быстро собираю пальцами крошки с верхушки кекса и отпиваю от своего напитка.