Пугливая (ЛП)

Бесстрастное выражение лица Дэймона сменяется раздражением.
— От тебя никакого толку, — бормочет он.
— Совершенно, — закатываю я глаза.
— Кэсси. Ты даже не можешь без напоминания утром встать с постели. Ты как ребенок. Слабоумный ребенок.
— Надо говорить "психически неполноценный". Это более политкорректно.
Он так сильно хлопает ладонью по столу, что у меня подскакивает миска с хлопьями.
— Ты хоть знаешь, как, черт возьми, мне приходится работать, чтобы содержать этот дом? Чтобы оплачивать счета твоей матери? Покупать грёбаные рецепты того дерьма, что поддерживает в ней жизнь?
Я глотаю холодный кофе, ничуть не тронутая мученической речью Дэймона. Я работаю так же усердно, как и он, переворачиваю столы, когда могу — пашу в две смены, вкладываю каждый заработанный мною цент в мамино медобслуживание, в счета, в этот разваливающийся дом. Так что мне плевать на бедного Дэймона.
Впервые за всё утро я замечаю, что с одной стороны у него припухло лицо, а над правым глазом виднеется небольшой порез.
— Что у тебя с лицом? — спрашиваю я.
Он свирепо зыркает на меня.
— Одевайся, — произносит он и, допив последний глоток кофе, кривит лицо. — Кофемашина опять сломалась.
— Я практически уверена, что дело в непутёвых руках, — говорю я, наклонившись к кухонному столу. Затем, приподняв на машине крышку, снова ее захлопываю, чтобы она правильно зафиксировалась. Через секунду в стоящую внизу кружку начинает литься густой черный кофе
— Вот.
Дэймон смотрит на меня, совсем не впечатленный.
— Поторапливайся. Быстро. Или я отвезу тебя на работу в чём ты есть, — он жестом показывает на мою пижаму.
— Держу пари, клиентам это понравится, — отвечаю я, вставая со стула.
Внезапно я вздрагиваю от того, что мне в предплечье впивается рука и дергает с такой силой, что я перегибаюсь через стол.
— Это не смешно, — цедит сквозь зубы Дэймон, вплотную приблизив ко мне своё лицо. — Ты хочешь, чтобы все считали тебя городской шлюхой?
— Нет, — тихо говорю я.
Он сильнее сжимает руку.
— Знаешь, что случается с девушками, которые ведут себя как шлюхи?
— Да, — отвечаю я, встретившись с его стальным взглядом. — Думаю, примерно то же, что и с девушками вроде Карен.
— Карен?
— Убитая Карен, — уточняю я.
— Я знаю, какая Карен, — рявкает он, потирая ладонью челюсть. — Какого черта после стольких лет ты вдруг вспомнила об этой бедной девчонке?
Я пожимаю плечами.
— Не знаю. Это первая городская шлюха, которая пришла мне в голову. Если не считать мою мать до того, как она забеременела мной.
Он какое-то время молчит. Затем, по-видимому, успокоившись, Дэймон разжимает руку, и я спешу наверх.
В своей комнате я натягиваю джинсы, чистую рабочую рубашку с длинными рукавами и собираю в небрежный хвост длинные светлые волосы. Зимой функциональность превалирует над внешним видом, по крайней мере, для меня. У меня нет сил на все это дерьмо, вроде прихорашивания и тщательного подбора гардероба, на то, чем занимаются некоторые девушки. Такие девушки, как Карен Брейнард. Они тратят на это столько сил, и смотрите, к чему это приводит. Их увозят. Насилуют. Убивают.
В ванной комнате я не заморачиваюсь с макияжем. Макияж привлекает внимание, а мне меньше всего хочется, чтобы кто-нибудь слишком внимательно меня разглядывал.
Иногда мне кажется, будто я из стекла, а одежда, волосы и опущенные глаза — это единственное, что заслоняет меня от света, единственное, что мешает ему просочиться внутрь и показать всему миру, что творится у меня внутри. Кто ко мне прикасался. Кто в меня проникал.
Никто не должен узнать, что я сделала.
К тому же, я спокойно проживу без дополнительного бремени туши и румян.
Я апатично чищу зубы, у меня в черепе неумолимо раскалывается мозг — жаль, что я не помню, какие таблетки принимала прошлой ночью. Мне совсем ни к чему добавлять к списку моих достижений за этот год печеночную недостаточность, однако думаю, что если мне придется работать с этим жутким шумом в голове, я могу отключиться ещё до обеда.
Я выплевываю зубную пасту, радуясь тому, что химикаты с ароматом мяты уничтожили хотя бы вкус хлопьев, затем нахожу в верхнем ящике пузырёк с аспирином. Вытряхиваю на ладонь кучку крошечных белых таблеток и, закинув их себе в рот, проглатываю, даже не запив. Я замечаю в зеркале своё отражение: вся эта угловатость и кислое выражение лица, немного еле заметных веснушек на переносице — единственное цветное пятно на моей белоснежной коже. У нас здесь зимой не очень-то много солнца.
— Давай уже закругляйся! — кричит снизу Дэймон.
Как по сигналу, у меня начинает пульсировать голова. Я иду к кровати и снимаю с зарядки свой Айфон. Сразу вижу пропущенные звонки из закусочной, тревожную СМС-ку. Пофиг. Я скоро туда приеду.
Заранее готовясь к неприятностям, я бросаю последний взгляд на отражение в зеркале, натягиваю на волосы вязаную шапку и сбегаю по лестнице. Перепрыгивая через две ступеньки, я проношусь мимо Дэймона прямо к входной двери. Хватаю свой рюкзак с крючка и перекидываю его через плечо, страстно желая поскорее выбраться из этого дома, уйти от всего этого хотя бы на несколько часов.
Я дёргаю дверь. Заперто.
У меня ёкает сердце.
— Кэсси, — произносит позади меня Дэймон. — Ты ничего не забыла? То, что ты проспала, не освобождает тебя от твоих обязанностей.
Я устала. Я очень, очень сильно устала. Мне двадцать пять лет, а я такая же опустошенная, как и лежащая в конце коридора женщина, та, что носила меня девять месяцев, та, в которой больше нет ничего, даже собственной души.
По-прежнему стоя лицом к двери, я проглатываю свои аргументы.
Сбросив с плеча рюкзак, я поворачиваюсь к нему лицом.
— Иногда мне кажется, что если бы я постоянно тебе об этом не напоминал, ты бы заморила ее голодом.
Дэймон вручает мне пакет жидкой питательной смеси и, сделав глубокий вдох, я приближаюсь с ним к лежащему в конце коридора живому трупу. Может, он и прав. Может, я и впрямь заморила бы ее голодом. Всё гуманнее, чем столько лет поддерживать в ней жизнь, когда, на самом деле, она должна была умереть в той реке.
 
ГЛАВА ПЯТАЯ
Кэсси
Через пятнадцать минут, когда я залила жидкую смесь в ёмкость для маминого питания и доделала всё так, как любит Дэймон, он, наконец, выпустил меня из дома.
Сразу же после маминой аварии он забрал у меня все ключи, и теперь я провожу дни либо выставленной за дверь, либо взаперти. То, что ключи у него, означает, что я не могу уйти с работы пораньше и вернуться домой в середине дня, до того, как он закончит свою смену. Как-то я пару раз такое проделала, и теперь он устроил из дома бункер, типа Форт Нокс. (Форт-Нокс — военная база США, находится почти в центре военного городка Форт-Нокс — прим. пер.) И прежде, чем вы начнете бросать удивленные взгляды и считать на пальцах, да, вы всё верно поняли: я двадцатипятилетняя женщина, которая распоряжается своей жизнью не больше, чем какой-нибудь подросток.
Неудивительно, что я провожу дни в мечтах о том, как бы поскорей прикончить свою семью и свалить из города.
— Можешь попозже отвести меня в магазин? – спрашиваю я Дэймона, пока мы проезжаем с ним по мосту, па-бам, па-бам, мимо блестящего, замененного после аварии куска ограждения и подруливаем ко входу в гриль-бар «У Даны».
По иронии судьбы, я работаю в том же месте, где произошел несчастный случай. И вынуждена переживать это заново всякий раз, когда мне “посчастливится” посмотреть в окно и бросить взгляд на шоссе.
Дэймон закатывает глаза.
— Посмотрим.
Моя душа свинцовым грузом уходит в пятки. «Посмотрим» в большинстве случаев означает «нет».
— Мне нужно купить индейку, — твёрдо говорю я.
Он останавливается на парковке и поворачивается ко мне; я краем глаза вижу, как сияет его звезда шерифа. И как он только добивается такого идеального блеска, ума не приложу. Удивительно, что он не заставил меня полировать эту хрень. Она сверкает, как чертов Оскар. Атрибут власти. «Я держу этот город в кулаке». И он чертовски хорошо с этим справляется.