Пугливая (ЛП)

— Мама.
— О, привет, — говорит она, на секунду оторвав взгляд от телевизора. — Добро пожаловать домой. Тебе выдали денежное пособие?
Я, усмехнувшись, качаю головой. Это рекорд, даже для нее. Обычно, прежде чем попросить денег, она пыталась как-то меня умаслить.
— Привет, мам, — отвечаю я. — Я тоже по тебе скучал.
Она закатывает глаза.
— Не надо так. Мне нужно купить еды для мальчиков.
— Что с Ханной? — спрашиваю я, проигнорировав ее вопрос.
Она пожимает плечами, выдувая сигаретный дым поверх голов моих безмолвно играющих братьев. Она старше, чем я помню. Ее губы стали тоньше, в уголках глаз появилось больше морщинок. Ей всего сорок, а она выглядит на все шестьдесят.
— Мама, — говорю я, на этот раз более решительно. — Ханна беременна.
Она смотрит на меня так, словно я тупой болван.
— Да ладно.
«Саркастичная стерва». 
— Ей четырнадцать лет.
— Я знаю.
Ханна отходит от меня, направляясь к лежащему на полу Лего.
— Эй, — говорю я, легонько потянув ее назад. — Сначала сходи в душ.
На этот раз она не спорит. Через пару минут до меня уже доносится шум воды, и Ханна начинает петь песню из «Холодного сердца».
Я неподвижно стою у телевизора. Пристально смотрю на маму, представляя, как у меня из глаз вылетают лазерные лучи и прожигают у нее в лице дыры. Во мне кипит гнев. Когда я злюсь, то всегда вспоминаю тот соус для пасты, который делал когда-то вместе с бабушкой. До полной готовности ему нужно было кипеть несколько часов. Вот так и с моей яростью. Она долго кипит, а потом всё, я, блядь, готов.
Я подожду. Подожду столько, сколько нужно, пока моя мать не клюнет.
— Что? — произносит она, зажигая новую сигарету.
Старая сгорела до фильтра и отправилась в переполненную кофейную кружку, временно исполняющую роль пепельницы.
— Тебе известно, что она делала в моей комнате?
Она кашляет.
— Прости, малыш, она за десять лет устроила у тебя в комнате беспорядок?
«Саркастичная стерва»
— Восемь лет, — поправляю её я.
Сучка не реагирует.
— Ма, меня не волнует беспорядок, — сквозь зубы цежу я. — Меня волнует то, что я наткнулся на свою четырнадцатилетнюю сестру, которую использовал в качестве игрушки один из твоих бывших парней.
— Ей уже почти пятнадцать, — говорит мама, стряхивая с губы крошку табака. — Когда я тебя родила, мне было шестнадцать.
— Мама! — ору я. — Ей не “почти пятнадцать”! Она умственно отсталая.
Слова «благодаря тебе» хоть и не прозвучали, но логически подразумевались.
Она вне себя вскакивает на ноги.
— Да как ты смеешь! — восклицает она. — Заявляешься сюда спустя столько лет и кричишь на меня! Я вообще-то смотрю свое телешоу!
Вместо ответа я молча выдергиваю из розетки шнур питания телевизора.
— Лео..., — рычит мать.
— Мама, — отвечаю я.
Мне совсем не хотелось возвращаться и расстраивать ее. Но тут возникла Ханна.
— У тебя есть еда? Индейка на День Благодарения?
— Это как сказать, — говорит она. — У тебя есть для меня деньги? Индейка стоит недешево.
Я ухмыляюсь.
— Сколько, по-твоему, составляет единовременное денежное пособие? Его не хватит на то, чтобы накормить индейкой шестерых человек. А точнее, шестерых с половиной.
Ее глаза сужаются до щелочек, и я понимаю, что она мне не верит.
— Дерек, выйдя из тюрьмы, получил двести долларов и билет на автобус в любую точку страны, — произносит она.
Я пожимаю плечами.
— Да, ну, Дерек сидел в Калифорнии, мам. В Неваде не дают двести долларов.
Она стряхивает пепел на пол, переваривая эту информацию.
— Хорошо, сколько? — спрашивает она.
Я качаю головой.
— Я не дам тебе денег, чтобы ты тут же загнала их себе в вену.
Она уже готова разразиться гневной тирадой, как вдруг снаружи раздаётся автомобильный сигнал. Мне знаком этот звук. Два коротких и резких гудка. Это мэр Картер. Биологический отец Ханны, хотя он никогда этого не признает, и уж точно не зайдёт повидаться с дочерью, которая и понятия не имеет, что ее отец мэр города. Мудила грёбаный. Видимо, приехал перепихнуться, перед тем, как вынужденно проводить День Благодарения в обществе своей бедной, ничего не подозревающей жены и шестерых пуделей.
— Какого черта он здесь делает? — спрашиваю я.
Мама оглядывает меня с ног до головы.
— Оставляет мне немного денег, поскольку мой собственный сын не может одолжить мне двадцать долларов.
— Пофиг.
Свирепо глядя на меня, она проходит мимо, мальчики следуют за ней. Они явно не в себе.
— Оставайтесь здесь! — рявкает на них она. — Я вернусь через минуту.
Мальчики возвращаются к своему Лего. Интересно, она просто накачала их наркотиками или к тому же начала бить. Сейчас меня уже ничто не удивит.
Мама натягивает на себя зимнее пальто и закрывает за собой дверь. Проходит несколько секунд, и я слышу, как хлопает дверь автомобиля, а затем раздаётся звук удаляющегося на высокой скорости двигателя.
Какое-то время я стою, уставившись на закрытую дверь и ожидая, когда она зайдёт в трейлер. Я считаю про себя до пяти, как меня учили. Я повторяю это ещё пять раз, но она по-прежнему не возвращается, поэтому я открываю входную дверь и, выйдя на крыльцо, оглядываю двор.
Она уехала. Я вижу, как поднимается в гору, а затем и вовсе исчезает из виду шикарный черный «Таун кар», в котором она укатила.
— Блядь, — тихо бормочу я и, разворачиваясь, иду обратно.
Не прошло и пяти минут, как она смылась. Вот это настоящий рекорд.
— А Дерек сказал, что слово «блядь» нельзя говорить, — произносит Ханна.
Она стоит прямо за мной, и, когда я разворачиваюсь, то чуть не сбиваю ее с ног.
— Дерьмо собачье, Ханна, — схватившись рукой за сердце, говорю я. — Ты чертовски меня напугала.
— Слова «дерьмо» и «чертовски» тоже нельзя говорить, — с серьезным видом произносит она.
Ее волосы совершенно мокрые после душа, и я всерьез опасаюсь, что если в ближайшее время не загоню ее обратно, на них начнут образовываться сосульки.
— Давай забудем о Дереке, — говорю я и, положив руку Ханне на поясницу, веду ее в трейлер. — Давай притворимся, будто мы никогда с ним не встречались.
Ханна морщит нос, но не спорит.
— Пайк! — ору я.
Моего брата мне искать не нужно, его дерьмовая машина стоит прямо у входа, а значит, он где-то в этом трейлере.
Через минуту он появляется. С красными глазами, и воняя, как грязная вода из бурбулятора.
— Эй. Ты вернулся.
Пока меня не было, Пайк стал ещё чуднее. Он сделал себе гигантский пирсинг языка, похожий на катающийся у него во рту металлический шар, и покрасил свои светлые волосы в черный цвет.
— Ты пробуешься в «My Chemical Romance»? — хлопнув его по плечу, спрашиваю я.
Не знаю, смеяться мне или беспокоиться от того, что мой младший брат похож на эмо.
Он хмурится, и от яркого света у него поблёскивает пирсинг на губе.
— Ханна беременна, — говорю я.
— Ясен пень, — со скучающим видом отвечает Пайк.
Я борюсь с острым желанием швырнуть его к стене и придушить. Но я скорее сломаю стену, чем причиню ему вред, а у нас теперь нет Дерека, чтобы ее потом починить.
— Я велел тебе присматривать за ней, пока меня не будет, — говорю я брату.
Он смотрит в пол не то со стыдом, не то с гневом, не знаю.
Может и с тем, и с другим.
— Я был в Рино, — бормочет он. — Продавал понемногу. Мамины чеки больше не приходят.
Я так высоко вскидываю брови, что они чуть не ударяются в крышу. Не то, чтобы для этого пришлось как-то напрягаться; в этом крошечном клоповнике я почти задеваю головой потолок.
— Они больше не приходят, или она их потратила? — спрашиваю я.
Пайк пожимает плечами.
— Разницы ведь никакой, верно? В любом случае, после того, как ты уехал, оплачивать счета пришлось мне. Платить за тепло. Кормить этих детей.
Я отступаю назад и решаю все-таки не выбивать из Пайка дерьмо. Я достаю из кармана джинсов двадцатидолларовую купюру, которую не взяла Дженнифер, и отдаю ее Пайку.