Единственная любовь королевы

Альберт по-прежнему не мог оторвать взгляда от отцовской трости.
— Поэтому я собираюсь наказать тебя, — продолжал герцог. — Сейчас ты познакомишься с этой тростью, и это знакомство, вероятно, запомнится тебе надолго. Разве так должны вести себя принцы? Можешь вопить сколько твоей душе угодно: Эрнест отправился на прогулку, твоя мать тоже тебя не услышит, что же касается бабушек, они обе согласны со мной: без наказания не обойтись. Так что, Альберт, прими наказание как мужчина и заруби себе на носу: если еще когда-нибудь ты вздумаешь вести себя подобным образом, моя трость не будет знать пощады.
Отец положил руку на его плечо.
— Нет! — пронзительно закричал Альберт.
— Да, — холодно ответил герцог.
Альберт отозвался оглушительным криком.
— Ты что, бросаешь мне вызов? — вскричал герцог.
Альберт закричал еще громче. Лицо у него стало совсем красным, он уже хватал ртом воздух. Герцог уже занес над ним трость, но пронзительные крики остановили его.
Он заколебался: ребенок может причинить себе вред. Герцогу приходилось слышать, что Альберт может пронзительно кричать, но он и представления не имел, каков этот крик на самом деле.
Этот крик действовал герцогу на нервы. С одной стороны, он должен был немедленно пресечь его, в то же время вид этого маленького личика, налившегося кровью и начинавшего уже багроветь, пугал его — ведь если он пустит в ход трость, эти ужасные крики станут еще громче, и малыш может получить какое-нибудь телесное повреждение.
— Сейчас же прекрати, Альберт, — приказал он.
Альберт продолжал вопить.
Герцог уже не мог выносить этот вопль — от него, казалось, вот-вот лопнут перепонки. А мальчик вдруг забился в кашле.
Герцог отложил трость. Альберт, говорили ему, хрупкий ребенок. Потому-то он не любит танцевать. Танцы скорей всего утомляют его. Но почему он не перестает кашлять?
— Если ты пообещаешь мне вести себя лучше, я не стану тебя бить, — сказал герцог.
Мальчик немного успокоился.
— Ну что ж, — продолжал герцог, — мы, кажется, пришли к соглашению.
Так оно и было. Альберт понял, что его крик столь же эффективно действует на отца, как и на остальных взрослых. Помог и кашель. И Альберт принялся кашлять снова, но при этом к кашлю его примешивался какой-то странный хрип.
Отец отвел его в детскую, куда не замедлили явиться и обе бабушки. Тем временем обнаружили, что Эрнест, вернувшись с прогулки, тоже кашляет.
Братья заразились коклюшем.
Обоим оставаться в детской, решили бабушки. Все, что только могли найти для их развлечения, принесли туда. Уроков было теперь не так много, зато много книжек с картинками, но больше других Альберт разглядывал ту из них, в которой говорилось о похищении двух саксонских принцев.
Он не возражал против того, что их держат в детской, поскольку вместе с ним был Эрнест: они могли играть, бороться, без конца расспрашивать о том, чем их будут угощать, когда они выздоровеют.
— Почему мама не приходит нас проведать? — спрашивал Альберт.
Эрнест не знал, а бабушки, когда их об этом спросили, завели разговор о чем-то другом.
Молодая герцогиня была заточена в собственной комнате. Она была напугана. Все стало известно. За ней шпионили. Ее видели с любовником, знали, что она заходила к нему.
Что же теперь с нею будет? И как ее малыши? Из-за коклюша их сейчас держат в детской, а ей так хотелось бы побыть с ними. О эти жестокие германские принцы, жестокие и грубые! Для мужчин у них один закон, а для женщин совсем другой. Ну и завела она любовника. Разве Эрнеста от этого убудет? Стоило вспомнить бесчисленное множество его любовниц, с которыми он унижал ее. Но она не должна была обращать внимания на эту сторону характера мужа; самой ей полагалось оставаться благочестивой и добродетельной и терпеливо дожидаться тех редких случаев, когда он соизволит разделить с ней ложе для обзаведения наследниками. Но она свою часть сделки выполнила. Пора бы ему это понять.
Она никогда не забудет — да и кто бы мог такое забыть! — ужасную судьбу их прародительницы Софии-Доротеи. Как же она похожа на ее собственную судьбу! Ее грубый муж не упускал ни одной особы женского пола, будь то придворная дама или подавальщица из таверны, а бедная несчастная София-Доротея полюбила романтической любовью графа Кенигсмарка. Их связь обнаружили, что привело к убийству графа, к ссылке Софии-Доротеи и к разводу. Опечаленная принцесса более двадцати лет чахла в своем замке-тюрьме, тогда как этот мужлан, ее супруг, уехал в Англию и сделался там королем Георгом Первым. У нее тоже было двое детей — мальчик и девочка. Как, наверное, невыносимо тяжело ей было расставаться с ними!
Вот и она… она, Луиза, оказалась замужем за этим безчувственным Эрнестом, стала матерью двух маленьких мальчиков Эрнеста и Альберинхена. Бедные крошки! Если ее вышлют отсюда, что же они будут без нее делать?
Щелкнул замок, дверь открылась, и вошел муж. Он посмотрел на нее с презрением, что вызвало у нее чувство ненависти, отразившееся на ее лице.
— Отпираться бесполезно, — сказал он.
— Я и не пытаюсь.
— Шимборский покидает нашу страну. — Она промолчала. — Мы не чиним ему препятствий — меньше шума. Пусть убирается. — Она кивнула. — Что же касается вас, то вы можете ехать хоть завтра. Вы сделаете это как можно более незаметно. И без того уже достаточно сплетен…
— …которые породили в основном вы сами и ваши любовницы, — отвечала она.
— Мое поведение вполне естественно для мужчины моего положения.
— По мнению вашего мужичья, вероятно.
— А вот вы вели себя таким образом, который не является подобающим ни для меня, ни для моей семьи, ни для народа. Вы вели себя постыдно.
— Почему же то, что постыдно во мне, столь естественно и похвально в вас?
— Я не сказал похвально… всего лишь естественно. И разница между нами в том, что вы, мадам, мать наследников Закс-Кобургского герцогства. Как давно вы стали встречаться с вашим еврейским любовником? Надеюсь, еще до рождения Альберта?
— Да как вы смеете!
— Смею, поскольку мы в этой комнате одни. Я бы не стал ставить под угрозу будущее мальчика, выражая свое опасение на людях.
— Альберт ваш сын.
— Как я могу быть в этом уверен при такой распутной матери?
— Мать знает.
— Бывают обстоятельства, когда и она не скажет со всей определенностью.
— Вы делаете меня предметом ваших оскорблений. Умоляю вас, перестаньте.
— Вы самый подходящий объект для подобного рода оскорблений. Откуда мне знать, что вы не принесли в мой дом ублюдка?
Она подбежала к нему с глазами, блестящими от бешенства; она бы ударила его, но он схватил ее за запястье и вывернул руку так, что она вскрикнула от боли.
— Альберт ваш сын, — повторила она.
— Верю, — сказал он, отпуская ее. — В противном случае я бы убил вас на месте.
— Будьте добры к Альберту. Он не такой сильный, как Эрнест.
— Альберт мой сын, и с ним будут обращаться так же хорошо, как и с его братом.
Эти слова несколько успокоили ее, однако она продолжала чувствовать себя несчастной. Она уже примирилась с предстоящим изгнанием, но только сейчас до нее дошло, что по-настоящему несчастной она будет, когда ее лишат детей. Возможно, она их больше никогда и не увидит.
— Да, Эрнест, — сказала она, — Альберт ваш сын. Я клянусь. Никогда в этом не сомневайтесь. Он еще раз испытующе посмотрел на нее. Он не мог избавиться от гложущего его сомнения. Ему хотелось грубо схватить ее, швырнуть наземь, выколотить из нее правду. «Но Альберт мой сын, — уверял он себя, — в это нужно поверить». Думать по-другому было бы просто невыносимо. Герцог боялся одного: побои могут вынудить ее к признанию, что Альберт не его ребенок. А что, если и Эрнест не его? Тогда он остается без сыновей. Мыслимо ли такое! Он по-своему любил мальчиков. Это же его дети! Эрнест вне всякого сомнения, он и похож на него. Да и Альберт тоже. Правда, эту светлую, утонченную внешность он унаследовал от матери, но ведь многие дети, похожие на матерей, не имели с отцами совсем никакого сходства.