Единственная любовь королевы

— Что? — крикнул Эрнест.
Альберт признался брату, что думал о древних сказаниях, изобиловавших гномами и троллями, дровосеками, принцессами и ведьмами.
— Да, уж их ты наслушался. Бабушки рассказывали их, чтобы ты не ныл. Ты был такой нытик, Альберт. То и дело в слезах. Я до сих пор помню твои вопли. Легкими тебя, кажется, Бог не обидел.
— Я, наверно, был ужасным занудой.
— Да уж. Зато ты знал, как добиться своего. Молодчина. Ты, наверно, всегда будешь стремиться к тому, чтобы все было по-твоему.
— А ты когда-нибудь задумывался над тем, что мы не всегда будем вместе?
— Боже милостивый, нет. А почему мы не сможем быть вместе?
— Нашим бабушкам не понравилось бы, что ты божишься.
— Ах ты ж, ханжа! — Эрнест поддел брата локтем, отчего тот чуть не вылетел из седла, и пустился галопом, а Альберт, пришпорив коня, поскакал следом.
Эрнест остановился, поджидая.
— Так что ты хотел мне сказать? — спросил он. — По мне, так мы всегда будем вместе. Что нас может разлучить?
— Обстоятельства, — предположил Альберт. — Когда я женюсь на королеве Англии, мне, очевидно, придется жить там.
— На королеве Англии! А кто сказал, что ты на ней женишься? Вдруг вместо тебя на ней женюсь я?
— Ты?! Но ее же обещали мне.
— Мало ли что! — усмехнулся Эрнест. — То, что загадывается у твоей колыбели, не всегда сбывается в жизни. Да ты и сам это знаешь. К тому же эта королева… она ведь еще не королева. Или я не прав?
— Я слежу за тем, что там происходит. Король Георг состарился, и королем стал его брат Вильгельм. Он тоже старый, к тому же полусумасшедший, а его жена бесплодна.
— Мой дорогой братец, ханжа и педант, старики зачастую удивляют мир своей потенцией. А что, если твоя Александрина-Виктория не станет королевой? Что тогда? Ты на ней женишься, ей придется ехать в Кобург. А герцогом-то буду я: не забывай, я же старший сын.
— Если она не станет королевой, тогда, возможно, дядя Леопольд и не захочет, чтобы я на ней женился.
— Слишком много «если». Не морочил бы ты себе пока голову этой кузиной. Ну, что, привяжем лошадей? Здесь, по-моему, должны быть бабочки: местечко подходящее.
— Я только хотел сказать, Эрнест, что, если она станет королевой и я женюсь на ней и стану жить в Англии, ты, конечно, будешь приезжать и навещать меня.
— Ну, спасибо за приглашение. Мой конюший в свое время должным образом его примет.
— Как у герцога Кобургского, у тебя его, возможно, и не будет. Отец все время жалуется, что содержание двора обходится все дороже.
— Об этом не беспокойся. Мой брат английский король Альберт пришлет мне одного. Вот будет забавно — английский конюший.
— Какую чепуху ты несешь. Что за вздор!
— Господи, да я всего лишь тебе подыгрываю. Бабушки, как ты знаешь, склонны все романтизировать.
— А дядя Леопольд?
— Всем известно, что он вознамерился переженить представителей нашего рода по всей Европе. Ты можешь оказаться где-нибудь в Испании или Португалии. Только представь себе, на Пиренейском полуострове такая жара! Ты будешь засыпать уже в полдень, а не после ужина.
— Ты прав, никто не может сказать заранее, что с нами произойдет, — согласился Альберт. — Ты помнишь, как мы заболели коклюшем?
— Было дело, — сказал Эрнест.
— А когда нам стало лучше, все сразу переменилось. Как будто в нашей жизни провели разделительную черту: ушли няни, пришел герр Флоршютц. Мама ушла…
Эрнест холодно взглянул на брата.
— Давай привяжем лошадей здесь, Альберт, — сдержанно сказал он.
Они привязали коней, и Эрнест, бросившись на землю, сорвал травинку и сунул ее в рот.
— Что-нибудь случилось? — спросил Альберт, растягиваясь на траве рядом с братом.
— Видишь ли… наша мама… — начал Эрнест. — Тебе этого не сказали, боялись, что ты расстроишься.
— Но что с ней? — встревожился Альберт.
— Она умерла.
Альберт не сказал ни слова. Он смотрел сквозь листву на небо и чувствовал, как по щекам у него бегут слезы. Он вспомнил, как она выглядывала из-за двери детской, как показывала ему картинки в книжке и крепко обнимала его. От нее всегда так сладко пахло! Он ни на минуту не сомневался в том, что еще увидит ее. В мечтах о будущем он всегда был с нею: вот станет мужчиной и королем — а он им непременно станет — и вернет ее, чтобы она всегда была рядом. А тут Эрнест говорит, что она умерла.
— А почему тебе сказали об этом, а мне — нет?
— Потому что я старший, — привычно ответил Эрнест.
Альберт в гневе вскочил на ноги, и Эрнест поспешил его успокоить:
— Нет-нет, я пошутил. Просто все боялись за тебя. Мне велено было подготовить тебя к этой вести.
— А ее не… убили?
— Убили?! Что за чушь. Она много лет болела.
— Нас следовало поставить в известность.
— Не думаю.
— Она ведь была еще так молода.
— Ей исполнилось тридцать два, но она была очень больна.
— Она, верно, много думала о нас в свои последние дни.
— Возможно.
— Наверняка. Мы же ее сыновья.
— Вряд ли мы для нее так уж много значили, иначе бы она нас не оставила.
— Она вовсе и не хотела нас оставлять. Я уверен, она все глаза выплакала.
— Хотела помочь слезами горю — в точности, как когда-то ты, Альберт.
— Она любила нас.
— Тебя да. Ты был ее любимчиком.
— Я знаю, — тихо сказал Альберт.
— Она была неверна нашему отцу, а это безнравственно, и она должна была понести наказание.
Альберт промолчал. Он признал, что она была безнравственна; из-за этого ее с ними разлучили. Как это ужасно — быть безнравственным!
— Она жила в Париже, — продолжал Эрнест, — а это, как всем известно, самый порочный город.
Увидев, что Альберт дрожит, Эрнест тут же вскочил на ноги.
— Пошли. — Исполнив свой долг, он испытал явное облегчение.
Тот день в лесу не принес Альберту радости. Мыслями он был далеко в прошлом со своей красавицей матерью. Повсюду, с горечью думал он, таятся соблазны, и если им поддаться, можно погибнуть. Ему никогда не забыть того, что случилось с его любимой мамой, которая стала дурной женщиной. А своим происхождением безнравственность была обязана тому, что Эрнест находил таким интересным, а Альберт таким отвратительным — отношениям между полами.
В этот год смерть буквально витала в воздухе. Обычное посещение Розенау бабушкой Закс-Кобургской так и не состоялось: она была недостаточно здорова. Мальчики тоже, из-за ее болезни, не могли ее навестить. Как-то раз прислали за герцогом Эрнестом: она уже не встает с постели и хочет проститься. Ребята стояли у окна и смотрели, как он, с небольшой свитой, уезжает.
— Говорят, она очень больна, — заметил Эрнест. — Да ведь и стара к тому же.
Альберта била мелкая дрожь. Чтобы умереть, не обязательно быть старым. Свою мать в последний раз он видел красивой и жизнерадостной, а теперь, стоит ему только о ней подумать, она представляется ему мертвой, лежащей в гробу; и каждый гвоздь, вбитый в его крышку, подобен одному из ее грехов.
Ему трудно было себе представить, что и бабушку он больше никогда не увидит. А ведь как она заботилась о нем, как за ним ухаживала, как много значила для него после исчезновения матери.
Каждый день он сидел у окна, ожидая возвращения отца. Он сразу же поймет, как только их увидит, какую весть они принесли. Эрнест, случалось, молча стоял рядом, так же как и он, глядя на дорогу.
— Может быть, отец привезет бабушку с собой? — предположил Альберт.
— Как же он ее привезет, если она очень больна? — отвечал Эрнест.
— А что, если она не очень больна? Что, если она уже выздоровела? Если она приедет, я спою ей свою новую песню. Уверен, она ей понравится.
И они наперебой заговорили о том, что можно сделать, чтобы порадовать бабушку, когда она приедет в Розенау на поправку.
Однако настал день, когда отец все-таки вернулся. По его виду им сразу же все стало ясно.