Обольститель

***
Принц сильно привязался к своим сестрам; не проходило и дня, чтобы он не навестил их.
— Приятно знать, — сказала королева,—что они так дружны.
Даже король заявил, что он радуется тому, что Георг наконец осознал свой долг.
Если бы они заметили увлеченность принца фрейлиной своей сестры, их удовлетворение уменьшилось бы; но Мэри Гамильтон отличалась от Хэрриот Вернон.
Она заявила принцу следующее:
— Какие бы чувства я ни испытывала, я не должна совершать ничего такого, что способно запятнать мою честь, Ваше Высочество.
Принц схватил ее за руку и пылко воскликнул:
— Неужели я стану просить об этом? Ваша честь для меня дороже собственной жизни.
Галантность вошла у него в привычку, прежние приключения казались Георгу грубыми и примитивными. Единственная истинная любовь — это чистая любовь; гораздо приятнее продвигаться по романтической дороге, чем оказываться в ее конце, где чувства часто исчезают.
Умной и красивой Мэри исполнилось двадцать три года, она была старше принца на шесть лет. У нее были огромные глаза, слегка вздернутый носик и пухлые щечки. Она смеялась часто и заразительно и казалась самим совершенством. Она не скрывала своей симпатии к принцу. Это любовь? — взволнованно спрашивал он. Да, это любовь. Но не слишком сильная. Она, Мэри, не позволит ему унизить себя или ее.
Дамы из окружения принцесс напоминали ей о Хэрриот Вернон.
— Однажды королева вызвала ее к себе. В течение часа вещи были собраны, и она уехала. Будь осторожна, Мэри.
Мэри не нуждалась в предупреждениях. Она проявит осторожность.
— Я могу предложить вам только чистые, целомудренные отношения,— сказала она принцу.
— Знаю,— отозвался он.— Я бы попросил вас стать моей женой, если бы это было возможно.
— Мы оба отлично знаем — это невозможно,— ответила трезво мыслящая Мэри.— Очевидно, вас не удовлетворит то, что я могу предложить.
Принц опустился на колени. Он любил экстравагантные жесты. Он не просил ничего... ничего... только права служить ей до конца его жизни.
— Со временем вы забудете меня,— печально промолвила Мэри.
— Никогда, никогда.
Она скептически покачала головой.
— Если это случится, я пожалею о нашей дружбе, но не стану жаловаться.
— Я никогда не позволю вам покинуть меня,— заявил он.— Как я могу перенести разлуку с женщиной, которую люблю и которой восхищаюсь сильнее, чем кем бы то ни было на свете?
— Мне радостно слышать о чувствах Вашего Высочества, но я должна сказать вам о том, что я никогда не смогла бы стать вашей любовницей. Моя честь дороже мне моей жизни... вы для меня...
Принц перебил ее.
— Вы можете ничего больше не говорить. Я скорее покончу с собой, чем попытаюсь совершить нечто, способное повредить вашей репутации или чести.
Мэри вздохнула с облегчением.
— Значит, вы действительно любите меня.
— Можете не сомневаться в этом. Но мне нужно иметь кое-что. Прядь ваших волос в медальоне с выгравированной датой самого важного события... вашего рождения. Вы выгравируете надпись для меня, а я — для вас. Позвольте сказать, что напишу я — «Возлюбленной навеки».
— Думаю, это будет неразумным поступком.
Мэри представила, как прядь волос попадает в руки мадам фон Швелленбург, которая отнесет ее королеве Шарлотте. Ее преследовали воспоминания о Хэрриот Вернон. Неугодные люди изгонялись со двора в мгновение ока; королева ясно дала понять, как она относится к легкомысленным женщинам, позволяющим принцу Уэльскому увлечься собой.
Принц пылко продолжил:
— И вы должны разрешить мне подарить вам браслет. Пожалуйста... скромный браслет с надписью. Я уже сочинил ее — «Навеки в моем сердце».
— Это опасно.
— Опасно?
Глаза принца сверкнули.
— Ради вас я готов бросить вызов всему миру.
Может быть, подумала она, но ему не придется сделать это. Король отругает его и потребует изменить свое поведение. На долю Мэри Гамильтон выпадет изгнание со двора и бесчестье. Она не стала напоминать Георгу об этом, потому что не хотела разрушать идиллию такими практическими соображениями. Однако она не должна терять голову из-за очарования принца, если не хочет погубить себя.
Нежная, но платоническая дружба может быть восхитительной. Однако ею все должно закончиться.
— Вам не следует проявлять чрезмерную пылкость,— предупредила она.
— Пылкость. Страсть. Эти слова слишком слабы, чтобы выразить мои чувства. Я вижу красоту и другие достоинства, способные сделать вашего Паламона счастливым.
В романтическом настроении он называл себя ее Паламоном, а ее — его Мирандой. Вспоминая страстные письма Георга — а он любил писать письма и делал это весьма часто, наслаждаясь изяществом собственного стиля,— она испытывала чувство страха.
— Вы должны писать мне так, словно я — ваша сестра,— сказала она.— Только в таком случае я могу получать ваши письма.
— Как бы ни называл вас ваш Паламон, моя Миранда, вы — любовь всей его жизни.
Пылкие речи Георга глубоко трогали Мэри и заставляли бояться своих чувств.
Она знала, что сохранить чисто дружеские отношения с молодым человеком будет трудней. Однако это было необходимо для того, чтобы она могла оставаться при дворе.
***
Настроение короля немного улучшилось. Он какое-то время был не в ладах со своим правительством из-за плачевного положения дел в американских колониях.
— Меня устроит любой кабинет министров,— говорил он,— который сохранит целостность империи, прекратит войну и будет относиться ко мне с должным уважением.
Норт постоянно указывал на то, что времена изменились. Норт был слабым человеком. Король постоянно помнил об этом подлеце Чарльзе Джеймсе Фоксе. От него не следует ждать ничего хорошего, говорил себе Георг Третий, ему нравится изводить меня. Они являлись дальними родственниками. Фокс был связан с королевской семьей через свою мать — к несчастью, леди Каролина Леннокс была правнучкой Карла Второго; иногда Георг Третий улавливал внешнее сходство Фокса с его коронованным предком.
Все это изрядно беспокоило короля, но он получил известия о том, что адмирал Родни нанес поражение испанскому флоту возле Гибралтара, а сэр Генрих Клинтон добился некоторого успеха в отношении южных колоний. Фокс и его сторонники могли заявить, что победы были незначительными; это соответствовало истине, однако все равно новости порадовали короля и позволили ему немного успокоиться.
Он мог со спокойной душой отправиться в Кью и уделить внимание домашним делам.
Ему доставляли огромную радость посещения его образцовой фермы, прогулки по сельским дорогам. При встрече с королем крестьянки делали реверансы, а мужчины касались рукой своих чубов, словно перед ними был простой сквайр. Георг получал удовольствие, приходя в детскую посмотреть на малышей и убедиться в том, что леди Шарлотта Финч кормит их в строгом соответствии с его указаниями. Он любил сажать детей к себе на колено и ласкать их. Мария и София были восхитительны. Старшие девочки тоже казались ему очаровательными. Там, в Кью, его душа отдыхала. Он мог вставать рано утром и разводить огонь в камине из дров, заготовленных для него с вечера, потом снова ложиться в постель и ждать, когда комната нагреется. Слуги, возможно, посмеивались над его простыми привычками, но ему не было до этого дела.
Затем он беседовал с Шарлоттой, гулял с ней по саду. Она рассказывала о детях, о своей оранжерее, о новом изобретенном ею способе сокращения домашних расходов.
Все это действовало так... успокаивающе.
Конечно, их обоих тревожило поведение принца Уэльского. Им приходилось часто говорить о нем.
Сидя наедине с королевой в ее гостиной, как обыкновенный семьянин, Георг завел речь о принце.
— В последнее время он стал гораздо сдержанней,— радостно сообщила королева.— Он так привязался к своим сестрам. Это весьма трогательно.