Моэм выбирает лучшее у Киплинга

Англо-индийское общество, которое Киплинг описал в "Простых рассказах с гор", он наблюдал только во время своих коротких отпусков, но репортерский опыт, так хорошо изложенный в цитате, которую я привел выше, несомненно доказал ему, что в этих коротких рассказиках он описал только одну сторону англо-индийской жизни. То, чего он насмотрелся в своих разнообразных командировках, оставило глубокое впечатление. Я уже говорил о "Строителях моста", где так прекрасно обрисованы люди, которые за низкое жалованье, при ничтожных шансах на признание отдавали свою молодость, силу, здоровье, выполняя по мере силы-возможности ту работу, за которую взялись. В рассказе, неудачно озаглавленном "Вильгельм-Завоеватель", мы читаем о том, как несколько самых обыкновенных мужчин и одна женщина ("Вильгельм" из рассказа) боролись с голодом весь жаркий сезон и спасали ораву детей от голодной смерти. Это повесть о самоотверженном, цепком упорстве, трезво рассказанная. В двух этих рассказах, и еще в нескольких, Киплинг поведал о безвестных мужчинах и женщинах, отдавших всю жизнь на служение Индии. Они делали много ошибок, ибо были простые смертные. Много было среди них неумных. Многих сковывали предрассудки. Многим не хватало воображения. Они поддерживали мир. Отправляли правосудие. Строили дороги, мосты и железнодорожные линии. Боролись с голодом, с наводнениями и эпидемиями. Ухаживали за больными. Интересно узнать, справятся ли с этим делом так же успешно те, кто пришел им на смену - не на высоких постах, а на той скромной работе, от которой так много зависит в жизни простых людей. 
"Вильгельм-Завоеватель" - это не только история о голоде, но и любовная история. Я уже упоминал о том, что Киплинг, как необъезженный жеребенок, шарахался от любых упоминаний о сексе. В историях о Малвейни он мимоходом упоминает о солдатских проказах, а в книге "Кое-что о себе" есть возмущенный пассаж о бестолковом и преступном легкомыслии властей, считавших кощунственным "вводить обследование базарных проституток или обучать солдат элементарным предосторожностям в общении с ними. Эта официальная добродетель обходилась нашей армии в Индии в девять тысяч дорогостоящих белых людей в год, перманентно страдающих от венерических болезней". Но здесь речь идет не о любви, а об инстинкте нормального мужчины, требующем удовлетворения. Я могу припомнить только два рассказа, в которых Киплинг попробовал (с успехом) изобразить страсть. Один из них - "Любовь к женщинам", поэтому я включил его в эту книгу. Это жуткая в своей грубости история, но рассказана она прекрасно, и конец ее, таинственный и так и не объясненный, звучит необычайно сильно. Критики спорили с этим концом. Матисс как-то показал одну из своих картин навестившей его даме, и когда она воскликнула: "Никогда в жизни я не видела такой женщины!" - ответил: "Это не женщина, сударыня, это картина". Если живописцу разрешены кое-какие искажения, чтобы достигнуть эффекта, которого он добивается, то нет оснований лишать и писателя такой же свободы. Правдоподобие не есть нечто установленное раз и навсегда: это то, что вам удается внушить читателю. Киплинг писал не служебный отчет, а рассказ. Он был вправе придать ему драматический эффект, если поставил себе эту цель; и если в жизни офицер не мог сказать женщине, которую он обесчестил и погубил, слова, вложенные в его уста Киплингом, это не страшно. Слова эти звучат правдоподобно, и читатель взволнован, как и хотел того автор. 
Второй рассказ, в котором Киплинг изобразил подлинную страсть, это "Без благословения церкви", очень красивый и волнующий. Если бы мне предложили выбрать для антологии лучший из когда-либо написанных Киплингом рассказов, думаю, что я выбрал бы именно этот. Есть другие рассказы, более характерные, например "Комиссар округа", но в этом он подошел так близко, как позволяет материал, к тому, к чему рассказчик всегда стремится, но достигнуть чего не может и надеяться, - к совершенству. 
Написать эти слова меня заставила любовная сцена, в которой заключен конец рассказа "Вильгельм-Завоеватель". Два человека влюблены друг в друга, это ясно, но в их любви нет душевного подъема, это скорее что-то серенькое, в чем уже чувствуется какое-то семейное начало. Два очень симпатичных, разумных человека, и совместная жизнь у них будет хорошая. Любовная сцена - для подростков. Так будет разговаривать с юной дочкой местного врача школьник, приехавший домой на каникулы, а не двое взрослых, толковых людей, только что переживших много тягостного и опасного. 
Я позволю себе очень приблизительное обобщение, если скажу, что вершины своих возможностей писатель достигает в возрасте от тридцати пяти до сорока лет. До этого он изучает то, что Киплинг упорно называл своим ремеслом. До этого вся работа его незрелая, пробная, экспериментальная. Используя прежние ошибки, просто живя, то есть набираясь опыта и знания человеческой природы, устанавливая собственные пределы и узнавая, с какими темами он в силах справиться и как лучше всего с ними справляться, он овладевает своими изобразительными средствами. Теперь он - хозяин своего таланта, какого ни на есть. Он будет создавать лучшее, на что способен, лет пятнадцать, если повезет - то и двадцать, а потом сила его постепенно пойдет на убыль. Воображение уже не служит ему так, как в лучшую его пору. Он уже выдал все, что мог выдать. Писать он не перестанет, это привычка, которую легко приобрести, но трудно бросить, - но написанное им будет лишь все более бледным напоминанием того, что он писал в лучшую свою пору. 
У Киплинга все шло по-другому. Он был из молодых, да ранний: он овладел своими возможностями чуть ли не с самого начала. Некоторые вещи в "Простых рассказах с гор" так дешевы, что в позднейшие годы он, вероятно, решил бы, что писать их не стоит, но рассказаны они четко, живо и эффектно. Те ошибки, какие в них есть, произошли от его житейской неопытности, а не от отсутствия умения. А когда, едва достигнув двадцати лет, он был переведен в Аллахабад и получил возможность выражать себя, не заботясь об экономии, он написал ряд рассказов, которые смело можно назвать мастерскими. Когда он впервые приехал в Лондон, редактор "Макмилланс мэгезин", к которому он явился, спросил, сколько ему лет. Когда Киплинг ответил, что через несколько месяцев ему исполнится двадцать четыре, он воскликнул: "О господи!" - и это не удивительно: то, что он успел сделать, было поистине чудом.