Открытая возможность

 
Моэм Сомерсет
Открытая возможность
Кроме них, в их купе в вагоне первого класса никого ­не было. Им повезло, ведь у них было много багажа: чемодан Олбена, большая дорожная сумка, чемоданчик Энн с туалетными принадлежностями и шляпная картонка. А в багажном вагоне еще два больших дорожных чемодана, в которых было все, что могло понадобиться сразу по прибытии. Остальной багаж Олбен поручил агенту транспортной компании, который должен был доставить его в Лондон и держать на складе, пока они не решат, как быть дальше. У них было много имущества: картины, книги, всякие редкости, которые Олбен коллекционировал на Востоке, его ружья и седла. Они навсегда покинули Сондуру. Олбен, по своему обыкновению, дал носильщику щедрые чаевые, а затем прошел к газетному киоску и накупил газет. Он взял «Нью стейтсмен» и «Нейшн», «Тэтлер», «Скетч» и последний номер «Лондон Меркьюри». Вернувшись в вагон, он бросил их на сиденье.
— Осталось ехать всего час, — заметила Энн.
— Знаю, но мне очень захотелось купить все. Я так долго сидел на голодном пайке. Как здорово, что завтра утром мы уже сможем прочесть свежие номера «Таймс», и «Экспресс», и «Мейл».
Она не ответила, и Олбен отвернулся, увидев, что к ним приближаются двое — муж и жена, которые вместе с ними плыли из Сингапура.
— Ну как? Обошлось с таможней? — весело окликнул он их.
Мужчина, словно не слыша его, прошествовал не ос­танавливаясь, но женщина ответила:
— Да, они так и не нашли сигареты.
Увидев Энн, она дружелюбно ей улыбнулась и пошла дальше. Энн покраснела.
— Я боялся, что они захотят войти в наше купе, — сказал Олбен. — Хорошо бы сделать так, чтобы оно оста­лось в нашем полном распоряжении, если, конечно, получится.
Энн посмотрела на него с любопытством.
— Думаю, на этот счет можно не беспокоиться. Вряд ли у нас будут соседи, — ответила она.
Он зажег сигарету и задержался у двери вагона. На его лице играла счастливая улыбка. Когда они оставили позади Красное море и вошли в Суэцкий канал, поднялся штормовой ветер, и Энн поразило, что мужчины, выгля­девшие вполне презентабельными в белых парусиновых брюках, так изменились, надев одежду потеплее. Они ста­ли такими безликими. Галстуки у них были ужасные, а ру­башки совсем не подходили к костюмам. На одних были грубые фланелевые брюки и поношенные спортивные куртки, явно купленные в магазине готового платья, дру­гие облачились в синие костюмы из сержа — творения провинциальных портных. Большинство пассажиров со­шли с парохода в Марселе, однако с десяток, видимо сочтя, что путешествие через Бискайский залив пойдет им на пользу, а может быть, подобно Олбену и Энн, из сооб­ражений экономии, доплыли до самого Тилбери, и сейчас кое-кто из них прогуливался по перрону. На одних были тропические шлемы, на других — широкополые фет­ровые шляпы с двойной тульей и тяжелые пальто, на треть­их — бесформенные мягкие шляпы или котелки, ко­торые были не слишком хорошо вычищены и, казалось, малы им. В таком виде они производили удручающее впе­чатление — выглядели провинциалами и людьми второго сорта.
У Олбена, однако, был уже вполне столичный вид. На его изящном пальто не было ни пылинки, а мягкая черная шляпа выглядела абсолютно новой. Никто бы не подумал, что он не был на родине три года. Воротник костюма нигде не оттопыривался, фуляровый галстук был ловко повязан. Глядя на него, Энн не могла удержаться от мысли, что он интересный мужчина. Роста он был чуть меньше шести футов, стройный, одежда на нем всегда сидела прекрасно и была хорошего покроя. У него были светлые и пока что не поредевшие волосы, голубые глаза и слегка желтоватый цвет лица, обычный для блондинов, после того как они утрачивают бело-розовую свежесть ран­ней молодости. На щеках не было румянца. Благородная голова, хорошо посаженная на довольно длинной шее с несколько выдающимся кадыком. Однако впечатляла не только красота лица, сколько его благородство. Именно потому, что у него были такие правильные черты лица, такой прямой нос, такой широкий лоб, он так хорошо выходил на фотографиях. Глядя на его фотографию, можно было подумать, что он необычайно красив. На самом же деле красавцем он не был, возможно, из-за слишком светлых бровей и ресниц и тонких губ, зато выглядел весьма интеллигентно. В его лице были те утонченность и духов­ность, которые, непонятно почему, трогают сердце. Именно так, по общему мнению, полагается выглядеть поэту, и когда Энн стала его невестой, на вопросы подруг, как он выглядит, она всегда отвечала, что он похож на Шелли. Сейчас Олбен повернулся к Энн, улыбаясь одними глазами, и эта улыбка делала его очень привлекательным.
— Лучшего дня для возвращения в Англию не придумаешь! — сказал он.
Стоял октябрь. Пока они плыли через Ла-Манш, и море и небо были серыми. Не ощущалось и малейшего дуновения ветерка. Рыбачьи лодки покоились на мирных водах, как будто стихии никогда не были враждебны че­ловеку. Берега Англии были невероятно зелеными, но это была веселая, приветливая зелень, столь непохожая на буй­ную и яркую зелень джунглей Восточной Азии. Малень­кие города, застроенные домами из красного кирпича, мимо которых они плыли, выглядели по-семейному уютными. Казалось, они приветствовали возвращавшихся на родину изгнанников дружелюбной улыбкой. Когда паро­ход медленно вошел в устье Темзы, перед ними возникли зеленые равнины Эссекса, а через некоторое время на кент­ском берегу показалась на фоне лесных массивов Кобема одинокая церковь Чолк среди искореженных ветром деревьев. Красный шар солнца скрылся в легкой дымке где-то в болотах, наступила темнота. Станция освещалась дуговыми фонарями, каждый из которых был как остро­вок холодного жесткого света среди окружающей тьмы. Вид носильщиков, сновавших в своих неуклюжих уни­формах по перрону, радовал сердце. Приятно было ви­деть и толстого начальника станции в котелке, придавав­шем ему важность. Наконец начальник станции дал свис­ток и махнул рукой. Олбен вошел в вагон и уселся в углу напротив Энн. Поезд тронулся.
— В шесть десять прибываем в Лондон, — сказал Ол­бен. — К семи, должно быть, доберемся до Джермин-стрит. Час на то, чтобы принять ванну и переодеться, и в поло­вине девятого уже можем отправиться поужинать в «Са­вой». Сегодня, дорогая, нам полагается бутылка шампан­ского и шикарный обед. — Он хохотнул. — Я слышал, как Струды и Монди договаривались встретиться в ресторан­чике «Трокадеро».
Затем он взял газеты, предварительно спросив, не хо­чет ли она какую-нибудь почитать. Энн покачала головой.
— Устала? — спросил он с улыбкой.
— Нет.
— Волнуешься?
Она отделалась смешком, позволявшим избежать ответа.
Олбен стал проглядывать газеты, начав с объявлений. Энн понимала, что ему доставляет огромное удовольствие снова быть в курсе текущих событий. Те же самые газеты они получали и в Сондуре, но — полуторамесячной дав­ности. Благодаря им они, конечно, следили за всем, что происходит в мире и что для них интересно, однако это отставание во времени лишь подчеркивало их изоляцию. Здесь же были газеты, только-только сошедшие с печатного станка. Они даже пахли иначе. Бумага хранила свежесть, вызывавшую у Олбена сладостное ощущение. Ему хотелось читать их все сразу.
Энн глядела в окно. Окрестности скрывались во тьме, в стекле отражались только огни их вагона. Но вскоре на них надвинулся город: сначала появились неприглядные домишки, целые мили таких домишек. Кое-где в окнах горел свет, а трубы уныло вырисовывались на фоне неба. Вот они проехали Баркинг, вот Истхэм, вот Бромли, — смешно, что название станции над перроном так взволновало ее, — наконец, Степни. Олбен сложил газеты и произнес:
— Через пять минут прибываем.
Надев шляпу, он снял с полки над окном вещи, которые туда сложил носильщик. Он глядел на нее блестящими глазами, губы у него подергивались. Энн понимала, что он едва скрывает волнение. Олбен тоже выглянул в окно — внизу были ярко освещенные проезды, забитые трамваями, автобусами и грузовиками. На улицах было полно народу. Какая толпа! Все магазины ярко освещены. На обочине стояли уличные торговцы со своими лотками и тележками.