Открытая возможность

Весь день у них был расписан с утра до вечера. На рассвете их ждали пони, и, пока еще было по-утреннему свежо и тропинки, протоптанные в джунглях лошадьми, еще хранили тайну тропической ночи, они совершали про­гулки верхом. Возвратившись, оба принимали ванну, пе­реодевались и завтракали, после чего Олбен шел в конто­ру. Энн же по утрам писала письма и работала. С первого дня в этой стране она влюбилась в нее и приложила нема­ло усилий, чтобы освоить язык туземцев. Местные исто­рии о любви, ревности и смерти разжигали ее воображе­ние.Она любила слушать романтические истории о со­всем недавнем времени, стремилась проникнуться фольклором этого чужого народа. И она, и Олбен много читали. У них имелась довольно значительная для этих мест биб­лиотека, и новые книги приходили из Лондона почти с каждой почтой. От них не ускользало ничего заслужива­ющего внимания. Олбен любил играть на пианино и для дилетанта играл очень хорошо. В свое время он довольно серьезно занимался музыкой, у него были хорошее туше и отличный слух. Он мог читать ноты с листа, и для Энн всегда было удовольствием сидеть рядом с ним и следить, как он разбирает что-то новое.
Но самым большим удовольствием для них были по­ездки по округу. Иногда они уезжали на целых две неде­ли. Обычно они спускались вниз по реке на прау и плава­ли от одного островка к другому, купались в море и лови­ли рыбу, либо отправлялись вверх по течению до мелководья, где деревья с двух берегов смыкались кронами, так что небо из-за них едва просвечивало. Здесь гребцам приходилось отталкиваться от дна шестами. На ночевку останавливались в хижинах туземцев. Олбен и Энн купались в речных заводях, настолько чистых, что можно было видеть отливавший серебром донный песок. Эти места были так тихи, так прекрасны и оторваны от всего мира, что хотелось остаться здесь навсегда. Порой они уходили в поход в джунгли, спали под парусиновым пологом и, не­взирая на мучивших их москитов и сосавших кровь пиявок, наслаждались каждой минутой. Где еще спится так крепко, как на раскладушке в палатке? А потом была ра­дость возвращения домой, наслаждение комфортом хоро­шо обустроенного домашнего очага, письма и газеты с родины — и пианино.
Олбен присаживался к пианино, пальцы его жаждали коснуться клавиш, и Энн чувствовала, что он вкладывает в то, что играет — в музыку Стравинского, Равеля, Дариуса Мийо, — свои собственные ощущения: ночные звуки джунглей, рассвет в устье реки, звездные ночи и крис­тальную прозрачность лесных озер.
Иногда обрушивался ливень, не прекращавшийся не­сколько дней подряд. Тогда Олбен занимался китайским языком. Он задался целью овладеть им, чтобы общаться с местными китайцами на их языке. Энн же в дождливые дни занималась тысячью вещей, до которых в другое вре­мя у нее не доходили руки. Такие дни еще больше сбли­жали их: им всегда было о чем поговорить, и пока каж­дый занимался своим делом, обоим было приятно ощу­щать, что они рядом. Их союз был чудом. В дождливые дни, которые заточали их в стенах бунгало, они еще силь­нее ощущали себя единым целым перед лицом всего ос­тального мира.
Иногда они ездили в Порт-Уоллес. Это разнообрази­ло жизнь, однако Энн всегда была рада вернуться домой. В Порт-Уоллесе ей всегда бывало не по себе. Она созна­вала, что тем, с кем они там встречались, Олбен отнюдь не симпатичен. То были очень заурядные люди, выходцы из среднего класса, с налетом провинциализма, лишен­ные тех интеллектуальных интересов, которые делали их с Олбеном жизнь столь многогранной и насыщенной. Многие из них были людьми ограниченными и недоброжелательными. Но поскольку супругам было суждено про­вести больший отрезок жизни в общении с этими людь­ми, Энн было неприятно, что они плохо относятся к Олбену. Они считали его высокомерным. Олбен был с ними очень вежлив, но Энн понимала, что им не по нраву его учтивость. Когда он пытался разыгрывать весельчака, они говорили, что он рисуется, а когда он шутливо подтруни­вал над ними, считали, что, проходясь на их счет, он их высмеивает.
Однажды, когда они гостили у губернатора, миссис Хэнни, супруга губернатора, которая очень хорошо отно­силась к Энн, заговорила с ней на эту тему. Возможно, сам губернатор подсказал ей, чтобы она намекнула Энн на это обстоятельство.
— Знаете, дорогая, очень жаль, что ваш супруг не де­лает попытки сблизиться с людьми. Он очень умен, ваш муж. Может, было бы лучше, если б он не подчеркивал своего превосходства. Муж только вчера сказал мне: «Ко­нечно, я знаю, что Олбен Торел — самый способный че­ловек в администрации, но он, как никто другой, ухитряется вызывать во мне неприязнь. Я губернатор, но, когда он со мной разговаривает, у меня всегда возникает впе­чатление, что он смотрит на меня как на круглого дурака».
Хуже всего было то, что Энн прекрасно знала: Олбен невысокого мнения об умственных способностях губер­натора.
— Это у него выходит ненарочно. Он совсем не хочет подчеркивать свое превосходство, — ответила Энн с улыбкой. — Правда-правда, он совсем не высокомерный. На­верное, так получается потому, что у него прямой нос и высокие скулы.
— Вы же знаете, что в клубе его недолюбливают. Его прозвали Перси-пуховка [1].
Энн покраснела. Она слышала об этом, и это ее воз­мущало. На глаза у нее навернулись слезы.
— По-моему, это страшно несправедливо.
Миссис Хэнни взяла ее за руку и слегка сжала в знак своего расположения.
— Дорогая, вы понимаете, что мне не хочется заде­вать ваши чувства. Вашему мужу суждено достигнуть боль­ших высот по службе. Для него самого было бы намного лучше, если б он вел себя попроще, как все. Почему, на­пример, он не играет в футбол?
— Ну, просто это не его вид спорта. Зато в теннис он всегда играет охотно.
— Разве? Создалось впечатление, что он не видит среди нас достойных партнеров.
— Но это и правда так, — сказала уязвленная Энн.
Олбен действительно был теннисистом высокого класса. В Англии он участвовал во многих турнирах, и Энн было известно, что ему доставляло некоторое зло­радное удовольствие гонять по корту этих добродушных толстяков. Даже самых искусных из них он умел выста­вить тюфяками. На теннисном корте он мог вытворять черт знает что, и Энн знала, что порой он поддавался искушению.
— Он красуется перед публикой, правда? — спросила миссис Хэнни.
— Не думаю. Поверьте, сам Олбен даже не подозрева­ет, что непопулярен. Лично мне кажется, что он всегда старается быть вежливым и любезным с каждым.
— Именно этим он больше всего и отталкивает лю­дей, — сухо заметила миссис Хэнни.
— Знаю, что нас недолюбливают, — согласилась Энн, принужденно улыбаясь. — Очень жаль, но, боюсь, тут ни­чего не поделаешь.
— К вам это не относится, дорогая, — воскликнула миссис Хэнни. — Вас-то как раз все обожают. Только из­-за вас они и мирятся с вашим мужем. Вас просто нельзя не любить.
— Не представляю, за что меня обожать, — сказала Энн.
Тут она была не совсем искренна. Ведь она умышлен­но играла роль славной, непритязательной женщины, а в душе страшно этим забавлялась. Олбен раздражал людей потому, что в нем было столько изысканности, что его интересы лежали в сфере искусства и литературы, они же ничего не понимали в таких вещах и потому считали их недостойными мужчины. Они недолюбливали Олбена, по­тому что он был способнее их и лучше воспитан. Они считали его высокомерным, но он действительно превос­ходил всех, только не в том смысле, как понимали они. Ее они прощали, потому что она была маленькая дурнуш­ка. Так она сама себя называла, однако отнюдь не была дурнушкой, а если и была, то очень привлекательной. Она смахивала на маленькую, но очень милую и очень добрую обезьянку. У нее была складная фигурка. Это было ее глав­ное достоинство. Это — и еще глаза. Они были у Энн очень большие, темно-карие, блестящие, теплые, веселые, порой становившиеся очень нежными и сочувственными. Волосы у нее были почти черные, вьющиеся, кожа смуглая, носик маленький, мясистый, с большими ноздрями, рот слишком велик для лица. Но она была жизнерадост­ной и оживленной. Она могла с неподдельным интересом беседовать с дамами в английской колонии об их мужьях и прислуге, об их детях, учившихся в Англии, и выслуши­вать с искренним участием мужчин, рассказывавших ей истории, зачастую уже известные ей. В ней видели очень приятного и хорошего человека. Они не знали, что в душе она над ними смеялась. Никому и в голову не приходило, что она считала их людьми ограниченными, малокультур­ными и претенциозными. Они не находили ничего привлекательного в Востоке, потому что самый их подход к Востоку был вульгарно-материалистическим. Романтика стояла у них на пороге, а они гнали ее, как назойливую нищенку. Энн держалась сдержанно и только повторяла про себя строчку из Лендора: «Природу я любил, природу — и искусство».