Смерть под зонтом

– Дэрти только что заплатил по счету и сел в машину, – информировал меня Грегор Абуш.
– Кто-то приехал за ним? – спросил я, надеясь про себя услышать имя Альберта Герштейна.
Только сейчас я сообразил, что у Дэрти в Александрии нет своей машины. Как же он в таком случае приехал в «Храм Вакха»? Проголосовал?
Ответ Грегора А буша все объяснил. У ресторана весь день в ожидании хозяина стоял «конвэр-раоид». Проверка номера показала, что автомобиль зарегистрирован в столице на имя Оливера Дэрти. Значит, он солгал мне.
– Вы надеялись застать его в доме Ральфа Герштейна? – Попытался угадать я.
– Как раз наоборот. Надеюсь опередить его там… Знаете, кто недавно позвонил? Берлунд! Он пересказал мне разговор с Даниэлой, ну той самой, что кассиром в съемочной группе. Она кое-что припомнила, хотя и с опозданием. Если она не ошибается, то в доме Ральфа Герштейна скрывается один из участников налета на банк.
Цитирую выдержку из официального протокола, который на следующий день составил сержант Александер:
«Это произошло около двенадцати утра. На часы не смотрела, поэтому уточнить время не могу. По-моему, примерно час прошел с тех пор, как наши парни уехали вместе с Карпентером.
Слышала, как Карпентер сказал о том, что Ричард Бейдеван заболел. Хотела спросить его о здоровье и на всякий случай информировать о той тысяче, что Карпентер взял из кассы съемочной группы.
Пришлось довольно долго ожидать, пока к телефону подошли. Наконец отозвался мужской голос: «Алло!» Фактически даже это слово не дали договорить, трубку взяла Tea Кильсеймур. Она сухо ответила, что Ричарда Бейдевана нет дома, явно хотела побыстрее закончить разговор.
Я удивилась: «Разве это не он подошел к телефону?» – «Вам показалось», – так она сказала сначала, затем поправилась: «Возможно, к разговору подключился другой абонент». Я поверила ей и больше об этом не думала.
Однако позже, узнав от Непомука Берлунда и других очевидцев об ограблении банка, я припомнила об этом. Убеждена, что рядом с Теей Кильсеймур находился мужчина, у которого она вырвала трубку из рук. Точно сказать, кому принадлежал голос, не могу. Во всяком случае это был не Ричард Бейдеван. По-моему, к телефону подошел Альберт Герштейн».
 
10
Рыночная площадь пустовала. Только тощий фокстерьер пытался обнюхать лежавшие на лотке пирожки. Никто больше не интересовался ими, но торговку это беспокоило мало. Под защитой двух зонтиков и полиэтиленовой накидки она дремала, покачивая седой головой в такт хлещущим струям дождя.
На большом зонте сидела ворона. Время от времени она покидала свой пост, и покопавшись в рыночных отбросах, выуживала кусочек полакомее. Затем возвращалась на свое место, и над рыночной площадью раздавалось громкое карканье.
Внимательно вслушиваясь, я уловил нечто вроде «бер-пир». Ну, конечно, ворона предлагала мне: «Берите пирожки!» И если она и не выговаривала предложение полностью, то ответственность за это, по-видимому, несла старушка, не уделявшая ее обучению достаточного внимания.
Против дождя ворона не возражала. Наоборот, каждый раз, попадая под хлесткую струю, она с видимым удовольствием взмахивала крыльями, словно благодаря за бесплатный душ.
Время от времени к ее непрестанному «бер-пир» присоединялся раздраженный крик другой вороны. Ее карканье, звучавшее примерно как «черр», можно было при желании принять за почти целиком проговоренную фразу: «Черт подери твои пирожки!»
Сырость этой второй вороне явно была не по душе. Не случайно она отыскала единственное сухое местечко на всей площади – узкий, украшенный орнаментом карниз под окном второго этажа, который зеленая черепичная крыша укрывала от дождя. Прижавшись к кирпичной стене, птица, казалось, срослась с домом.
– Приехали! – сказал Грегор Абуш, показав на ворону. – Мой друг Ральф Герштейн любит шутить, что эта птица заменяет на его доме геральдического орла.
Звонить в дверь пришлось довольно долго. Так как я двумя руками что было сил ухватился за зонтик, который вырывал ветер, начальнику полиции самому пришлось нажимать на пуговку звонка, пока дверь не отворили.
На пороге стояла молодая и, как показалось, довольно красивая женщина. Окончательное мнение я решил составить, когда увижу ее более или менее одетой. Сейчас я поневоле отвлекался и на объективную оценку рассчитывать было трудно. Заметив мое смущение, Tea Кильсеймур разыграла целую сценку. Выпятила выкрашенную помадой цвета сирени губку, стрельнула глазами из-под опущенных ресниц того же цвета, сопроводив все это забавным жестом, который, казалось бы, говорил: «Если вам не нравится мой нынешний костюм, то я могу и совсем раздеться».
– Пришли вас допросить! – начальник полиции резко оборвал ее.
– Ну и что? – она насмешливо пожала плечами, пустив мне в лицо струйку дыма.
– Третий пункт неофициальной инструкции гласит: «Если вид допрашиваемого лица противоречит приличию или вызывает нездоровое любопытство, то долг допрашивающего позаботиться, чтобы допрашиваемое лицо прежде всего пристойно оделось», – процитировал, смеясь, Грегор Абуш, только что придуманное правило.
– Надеюсь, вы не собираетесь одеть меня силой? – фыркнула актриса.
– Нет, но только учтите, Tea, что вы находитесь сейчас не в номере гостиницы и рядом с вами нет дрожащего от вожделения мужчины, с которым вы только что познакомились на улице.
– Что за глупая шутка? – бросив на пол до половины выкуренную сигарету, она сердито раздавила ее каблуком.
– Глупая? Быть может, слишком грубая? – спросил начальник полиции, глядя актрисе прямо в глаза.
– И то и другое. Хваленый юмор александрийцев… До чего вы неотесаны, это у вас в крови от вашего предка.
– О каком предке вы говорите? – любезно улыбнулся начальник полиции.
– Ну, этот ваш святой Иеремия, ханжа и лицемер. На старости лет, став импотентом, он изобрел одиннадцатую заповедь – «Не занимайтесь сексом». А до этого не стеснялся держать гарем с тремя женами.
Мне показалось, что Tea Кильсеймур намеренно старается не закрывать рта, чтобы выиграть время. За агрессивным, насмешливым тоном скрывалась, без сомнения, растерянность.
– Где Ричард Бейдеван? – спросил начальник полиции, игнорируя ее зубоскальство.
– В спальне, допросить вам его не удастся. Придется подождать, пока протрезвеет. Ричард так переживает ограбление банка, будто миллион вытащили из его собственного кармана. Пьет без просыпу.
– Ладно, пускай лезет под душ, – сказал Грегор Абуш. – А вы пока накиньте что-нибудь… Хотя бы халат.
– Согласна! – в смехе Теи Кильсеймур прозвучало что-то вроде облегчения. – Если вы желаете, могу хоть шубу. Может быть, на всякий случай заодно надеть и венецианский пояс?
– Если у вас такое устройство имеется, отчего бы и нет.
– Пока нет. Но в следующем фильме я надеюсь сыграть роль жены рыцаря, благонравие которой уходящий в крестовый поход муж обеспечивает с помощью такой сексброни. Не кажется ли вам, что александрийцы несколько похожи на этого рыцаря?… – И танцующим шагом она направилась вверх по лестнице.
– Скажите Ричарду Бейдевану, что мы будем ожидать его в музыкальном кабинете! – крикнул начальник полиции ей вслед.
– Значит ли это, что вы полагаете, будто мне потребуется больше времени на одевание, чем ему опохмелиться? – С этой иронической репликой она исчезла за портьерой, отделявшей площадку второго этажа от комнат.
Музыкальным кабинетом Ральф Герштейн называл салон, где он во время своего кратковременного пребывания в Александрии обычно сочинял музыку и принимал дам. Меблировка и беспорядок в помещении свидетельствовали как о вкусе хозяина дома, так и о привычках его гостей.
Комната была о трех окнах. Среднее – шире других – завешено черным толстым плюшем. У подоконника сиял белым лаком концертный «Стейнвей», весь усеянный нотами. На рояле стояло несколько пустых бутылок «Александрийского нектара» и пепельниц, полных окурков.