Хирург и она; Матрица

Даша вскочила, схватила мобильник, позвонила Лоре.
– Да, вас слушают? – раздался чарующий голос.
– Я завтра поеду в гараж. И если его там не будет, или со мной что-нибудь случится, то тебе…
– Не беспокойтесь, милая, – прервал ее чарующий голос. – Я подумала, что если… если вы сможете его освободить, то это мне на руку. Я сообщу вам кое-что интересное, может быть, даже сногсшибательное, если вы на следствии пообещаете не упоминать меня ни коим образом…
– На следствии? Никакого следствия не будет. Мне от властей ничего не нужно.
– Не будет!? Жаль… Тогда не будет и интересного.
Человек, который собирается убить другого человека, вправе выражаться и Даша выразилась:
– "Вот сука! – выцедила она, опустив трубку. – А впрочем, если бы она была порядочной женщиной, то мне пришлось бы туго. Мы все непорядочны, потому что это практично…
Хватит слов.
Чем я его ударю? Штырем".
Штырь Даша подобрала на улице года три назад. Он лежал на дороге, откровенный и тяжеловесный. Сантиметров сорок длиной. Как раз в сумочку поместился. Она увидела его и подняла, удивляясь своему поступку.
Теперь понятно, почему подняла. Хирург говорил, что на свете все связано. И если вы, задумавшись на улице, падаете в канализационный люк, то это впрок. Это в будущем пригодится.
Где он, этот штырь? В сарае, на полке. Заржавел, небось. Надо пойти, посмотреть.
Даша пошла в сарай. Штырь был покрыт струпьями ржавчины. Но внушал уважение. "Я не подведу, – говорила его уверенная тяжесть. – Ты только вдарь мною по чему-нибудь твердому, разбуди меня. И себя тоже".
Даша вдарила по полке. Березовой. Мягкой. Удар получился. Дерево вскрикнуло, оскорбилось. Что-то вошло в Дашину кровь. Что-то способное помочь ей действовать жестко.
"А может, не надо? – сжалось сердце. – Может, лучше не бить, а биться о жизнь? Не стучать железом, но сердцем? Сажать цветы и проникаться ими? Быть уродиной, чтобы красивое было краше?
Нет! – Я же не ради себя! Я же ради него собираюсь ударить железом. Ради него".
Поверить себе не получилось. Даша сникла, улеглась на диван. На диван, на котором жил он.
На экране телевизора мужчина сказал милой женщине: "Я хочу жить с тобой!"
Сердце Даши приятно сжалось. "Я хочу жить с тобой!" Это было так красиво сказано! "Я хочу жить с тобой!" Я хочу ходить, чувствуя твою руку в своей руке, я хочу смотреть в голубое небо, зная, что ты смотришь в него же. Я хочу дышать с тобой одним воздухом. "Я хочу жить с тобой!" В этом выражении светилась вечность жизни, поднявшейся над сексом.
Даша счастливо заулыбалась. "Да, я не ради себя ударю. Ради него. Точнее, ради всего. Ради меня, ради себя, ради всех женщин, которым Хирург не достался.
 
18. Тата и Тома.
 
Приехав в Москву, Даша пошла на работу и оформила отпуск. Начальник отпускать не хотел – в конторе отпуска предоставляли строго по графику.
– Тогда увольняйте, – равнодушно сказала она.
Начальник, посмотрев внимательно, отпустил, – и Даша поехала в Болшево.
Гаражи начались сразу после Подлипок. Поезд остановился у переезда, и гараж с аккуратной белой надписью "246" оказался перед ее глазами. У его ворот стояли, разговаривая, два человека, такие большие, что Даша озадачилась.
"Вот дура, – подумала он, разглядывая потенциальных противников. – Я ведь в мыслях представляла, что охранник такой же комплекции, что и Хирург. А тут такие битюги. Что же делать? Как что? Хотя бы присмотрюсь, а там посмотрим".
Напротив гаражей через железную дорогу тоже тянулись гаражи, и там ее сразу бы заметили. Но Даше повезло. Когда она проходила по тропинке, тянувшейся вдоль путей, мужчины пожали друг другу руки и разошлись. Один, оглядываясь, пошел на станцию, другой заперся в гараже.
Было уже девять, темнело, и Даша растерялась. "Что делать? До утра стоять под дверью, дожидаясь пока этому битюгу вздумается покурить или пописать на свежем воздухе? Стоять под дверью на виду у автолюбителей, ставящих машины на прикол? Ставящих, а потом неторопливо распивающих на троих? Нет, это глупо. Надо что-то придумать. Надо подойти с задов и послушать. Может, его услышу?"
Даша перешла железную дорогу, обошла здание многоярусной автостоянки, и стала в зарослях кустарника у задней стенки гаража №246. Приставив ухо к подвальной вентиляционной трубе, она услышала невнятные звуки речи. Кто-то, вероятно, закрывшийся в гараже битюг, читал кому-то (Хирургу?) мораль.
Дашу схватила дрожь, она сердцем поняла, что за бетонными стенами сидит он. Связанный, униженный, побитый, ни на что уже не надеющийся. И Даша, насквозь прострелянная состраданием, закричала фальцетом. Закричала первую пришедшую в голову фразу: "Привет Хаокину Мурьетте, пароходу и человеку!" И побежала прочь от гаража, не сомневаясь, что Хирург ее слышал и теперь надеется.
За кустарником был сосновый лесочек, в котором располагалась детская площадка. Усевшись на скамейку, Даша задумалась, как освободить Мурьетту. Да, Мурьетту. Прозвище Хирург ей никогда не нравилось. Хирург – это скальпель, это кровь, хирург – это между жизнью и смертью. Пусть пока будет Мурьеттой.
"Как же его вытащить?"
Даша пыталась думать, но ничего в голову не приходило. И она стала смотреть на мальчика и девочку, раз за разом скатывавшихся с железной горки, отполированной до блеска.
Она любила смотреть на детей. Мальчик был серьезным и заботливым, его звали Ваня; он помогал младшей сестренке Лене подняться на горку и следил, чтобы она не покатилась кубарем. Та благоговейно посматривала на брата. Когда Даша принялась воображать себя их матерью, на площадке появились две раскрашенные девицы. Обе на шпильках и в коротких малиновых кожаных юбочках. Они, явно выпившие, подошли к скамейке. Даша подвинулась, освобождая им место.
– Ты что здесь делаешь? Это наш пятачок, – усевшись, сказала беловолосая, поправляя левую чашечку бюстгальтера. Груди у нее были необъятными и колебались при каждом движении.
Даша не ответила – из подъезда выскочила молодая женщина в домашнем халатике, схватила детей за руки, потащила с площадки. Мальчик, оглядываясь, смотрел любопытно.
– Ты чего милицией не пугаешь!? – хохотнув, крикнула ей вслед красноволосая.
Женщина, никак не отреагировав, увела детей в дом.
– Вчера эта дамочка участкового вызывала, – сказала Даше беловолосая. – Но он так лыбился и лысину чесал, что она поняла, на чьем лужку он пасется. Так что ты тут делаешь? Смотри, привяжется кто – не отвяжешься.
– Ко мне привяжутся? – порозовела Даша.
– А что? Передок, задок, все у тебя на месте. И вон какая белокожая. В темное время суток самое то.
– Да кто на меня позарится… – смущенно посмотрела Даша.
– Это ты зря. Мужики они все разные. Нашему Вовику один финн заказ на той неделе выдал – говорил, что хочет с кривыми ногами и чтобы зубы наружу, потому что жена у него такая была. Хочешь к нам?
– Отстань ты от нее, – проговорила красноволосая. – Не видишь, тоскует она.
– Что, кошелек на рынке увели?
– Нет, мужика…
– Мужика?! – красноволосая посмотрела завистливо.
– Да. Он в подвале вон того гаража сидит, – указала подбородком Даша.
– Это не наши… – посмотрела беловолосая на красноволосую.
– Поможем?
– Как? Вовику скажем?
– Он не захочет в чужие дела лезть. Это у тебя что?
Красноволосая ткнула детским пальчиком в штырь, торчавший из Дашиной сумки. Он был завернут в пестрый рекламно-газетный лист.
Даша растерялась, прикрыла штырь рукой.
– А ты – штучка… – одобрительно сказала красноволосая. – Давай знакомиться. Меня Татой зовут, я из Ярославля.
– А я Тома, я местная, – Давай, мы у ворот гаража подеремся, он выйдет, и ты нам покажешь, зачем у тебя эта железка?
– Давай, – ответила Даша.