Зверь, который живет в тебе

 
Радий Радутный
Зверь, который живет в тебе
Зверь – это я. Впрочем, в разные времена меня и называли по-разному. Зверь, Убийца, Демон, Бес, Наваждение, Ужас… Да, человеческая фантазия в этом смысле весьма развита… хе-хе…
А ведь вся эта куча титулов совершенно мной не заслужена. Ну… почти не заслужена. Я не убийца. Все, чего я хотел и хочу – это жить. Жить, жить, жить, выжить при любых условиях и выбраться из любой заварухи, спасти себя… а если кто-то случайно (а обычно – далеко не случайно) – очутился на пути – то сам и виноват. Я-то тут при чем?
Я стар. Я очень стар. Связующая нить тел, в которых я жил, тянется глубоко в прошлое – глубоко, невероятно глубоко, и теряется где-то в теплом кембрийском море, среди трилобитов и моллюсков. Мне страшно думать об этом. Страшно – потому что я не знаю, на сколько лет тянется эта нить в противоположную сторону. Я, как и все, могу умереть в любой момент.
Впрочем, все мы, ныне живущие – счастливчики. Удачливые игроки в самой большой и безжалостной лотерее под странным названием Жизнь. В игре с невероятно малыми шансами.
Кто скажет, сколько шансов у трилобита? Шансов выжить, выжить и произвести потомство? Думаю, немного. Процентов пять. Ну, у человека, конечно, побольше – под пятьдесят. В среднем двадцать, учитывая скорость эволюции.
А у потомка трилобита? Тоже самое. И далее, соответственно.
0.2 * 0.2 * 0.2 * 0.2 * 0.2 * 0.2 * 0.2 * 0.2 * 0.2…
Уже в десятом поколении получается 0.0000001024. Шесть нулей перед жалкой скромной единичкой. Уже в десятом поколении шансов практически нет!
Мы все мертвы, мы все никогда не рождались и не существовали, потому что для нас умножать надо не десять, а сотни тысяч, миллионы раз.
Мы все мертвы.
Однако факт налицо – мы живы и в общем-то, процветаем, не считая отдельных моментов. Что-то неладно с нашей статистикой.
Мы выжили. Выжили те, кто хотел выжить.
Выжили те, кто не задумывался – ползти или плыть, выйти на сушу или углубиться в ил, взлететь или зарыться под землю.
Выжили те, кто сделал это.
И среди них – я.
За одного битого, как говорится… Меня били три миллиона лет.
И я жив.
Трудно придумать что-нибудь новое после трех миллионов лет непрерывных попыток, правда?
И в случае самой серьезной заварухи я смогу вспомнить практически все, все, все свои прошлые жизни, подобрать ситуацию и… и повторить то, что сделал мой предок сто/тысячу/миллион лет назад. Или просто передать ему руль.
И выжить.
Я не убийца. Я – Выживатель.
За мной – погоня.
Три здоровенных серых пса с торчащими из черепушек антеннами, три собачника-оператора, взвод солдат и пара очаровательных птичек… с тремя пулеметами на турелях.
Как ни странно, первыми меня догнали солдаты.
Одна очередь проревела над головой, другая вздыбила землю под ногами, в мозгу вспыхнуло огненными буквами: «ЗАВАРУХА!!!»
И все остановилось.
– Что скажешь, Сержант?
– Ничего. Я в такой ситуации не был.
– А ты, Снайпер?
– Я – тем более.
– Капитан?
– Что, что… Сваливать надо.
– Весьма ценный совет. Охотник?
– Притворись убитым.
О'кей.
Два ублюдка в пятнистых комбинезонах нагло выруливают из кустов – рожи чуть не лопаются от самодовольства. Еще бы – двумя очередями завалили.
– Эй, Драчун! Повеселимся?
Первому – носком в живот, второму – в колено, а пока первый оседает
– выхватить автомат… и по затылку прикладом.
Драчун понятия не имеет, что существует оружие, из которого можно стрелять много раз подряд. А так ничего, хороший парень.
Скала.
– Эй! Альпинисты есть?
Невзрачный хилый парнишка – впрочем, призрак, конечно, и кости его уже давно превратились в пыль, – овладевает моими глазами, крутит головой, хмыкает и уходит, бросив напоследок что-то о обидно-насмешливое о куриной слепых и ближайшем валуне.
Точно. Прямо за ним – узкая промоина, по которой можно забраться без крючьев и вообще без особых усилий.
Кто-то мелкий и пакостный на миг выскакивает из глубин мозга и, исчезая, дико хохочет.
…Да, отличная идея! А вот и подходящий камень.
Двое преследователей размазаны по стенам промоины, один катится вниз, и еще двое дико матерятся внизу, а валун, который я слегка подтолкнул, как раз вкатывает в землю еще одного.
А где же десятый?
ЧЕРТ!!!
Мы стоим лицом к лицу, на скале, автоматы смотрят друг другу в ствол, и выхода нет, потому что курки нажать успеем оба, а ему достаточно просто подождать, пока подойдут собачники, или спикирует «птичка», а лицо его расплывается в слегка дебильной ухмылке, и тогда дед – крепкий старик со странным тяжелым взглядом берет мое тело и ласково так, почти нежно бормочет:
– Спи! Спи, сынок, ты устал, тебе тяжело, полежи, поспи, отдохни, у тебя за спиной мягкая трава, ложись…
За спиной у него – пропасть.
Сотни лет назад деда сожгли на костре. За колдовство.
И правильно сделали. С большим трудом мне удалось выжать его из сознания.
А вот и собачки.
Что такое автомат – они знают. Знают! Не знают только, что магазин пуст, как не знал и тот солдатик. Коззззел…
Приехали.
Среди шеренги моих прямых предков – здоровенный мохнатый обезьян – двухметрового роста, сильный, ловкий… правда, весьма тупой. Но в данном случае это неважно.
Мой мозг, наверное, кажется ему баллистическим компьютером. Еще бы
– стопроцентное попадание. Два камня из двух. Два черепа из трех. Собачьих, конечно.
А ведь когда он родился, собак еще не было.
Третий пес с диким ревом взлетает из-за пригорка, и пасть его светит красным жаром, как домна, и что делать я не знаю…
– Черт возьми, парень, не путайся по ногами! Смотри – псы думают, что главное оружие человека – руки. Одна отвлекает, другая хватает и душит. Понял? Обмани его!
Несколько удивленный пес пролетает в десяти сантиметрах над головой, щелкает зубами, а поскольку аэродинамика его оставляет желать лучшего, приземляется мордой, и не просто, а прямо в щебень.
Скулит.
Больно, понимаю.
– Правильно, а теперь – по хребту его. Перебил? О'кей, теперь попрыгай, сломай ребра, и все в порядке. Как там Аляска?
Аляска выжжена бомбами и напалмом много лет назад, и старый укротитель ездовых псов уходит весьма огорченным.
А я жив.
Собачники – это не враги. Это так, тьфу.
Тем более обидно от кого-то из них получить пулю чуть выше колена. Пустяки, кость не задета. А через минуту все трое мертвы и разбросаны по камням в живописных позах.
Птички.
Вот это уже серьезно.
Одному из предков пришлось как-то уворачиваться от трасс «Мессершмитта», другой гонял вьетконговцев на «Ирокезе», но «Мессер» не мог зависать неподвижно, а «Ирокез» не имел баллистического инфракрасного прицела и шлема-целеуказателя.
Я падаю.
Я лечу вниз, в самую бездну, и мимо стремительно проносятся лица – перепуганные, умоляющие, скандирующие:
– Вы-жить! Вы-жить!! Выжить!!!
Лица все больше напоминают морды, растут челюсти, появляется шерсть, а мозгов становится все меньше и меньше.
Я не уловил момент, когда шерсть стала чешуей, ее шелест заполнил сознание, и я ушел…
Помню, словно в тумане, как полз между камней, оставляя на них клочья одежды и кожи, вжимался в землю, бросался в пропасть, когда сверху падала огромная крылатая тень с железным клювом, смутно помню, как сильно мешали странные суставчатые отростки, растущие из плеч.
Птички ушли.
Я их обманул. Я жив. Это новое тело несколько непривычно, но зато какой мозг! Невероятно, как легко определить расстояние, скорость, силу прыжка – жаль, нет ядовитых зубов, но все остальное…