Опередивший время. Очерк жизни и деятельности Томаса Мора

«Если какой-нибудь правитель вызывает у своих подданных такое презрение или ненависть, что может удержать их в повиновении, только действуя оскорблениями, грабежом и конфискацией и доводя людей до нищенства, то ему, конечно, лучше будет отказаться от королевства, чем удерживать его такими средствами… — Он переворачивает несколько страниц и продолжает: — Пусть бог накажет меня, если я обнаружил хотя бы в одном из современных государств какие-нибудь следы права и справедливости».
Читали ли вы «Утопию», милорд? Может быть, вы тогда помните и это место: «При неоднократном и внимательном созерцании всех процветающих ныне государств я могу клятвенно утверждать, что они представляются не чем иным, как неким заговором богачей, ратующих под именем и вывеской государства о своих личных выгодах…»
Кромвель знает, что подливает масло в огонь. Но в этом-то как раз его цель. Он знает, что делает.
Генрих VIII становится багровым. Его маленький рот перекошен, заплывшие глазки готовы, кажется, выскочить из орбит.
Кранмер молчит. Что еще ему остается делать?
6
И все же, несмотря на все старания Кромвеля, парламент, который, казалось, так старательно исполнял все королевские прихоти, на сей раз противится Генриху. Он считает вину Мора недоказанной. Он не может всерьез принять версию о соучастии Мора в деле кентской монахини. И дает свое согласие на билль, осуждающий Бэртон и еще шестерых лиц только при том условии, что из списка будет вычеркнуто имя Томаса Мора.
…Борьба продолжается. Когда старшая дочь Мора, любимая Мэг, стала целовать и поздравлять отца, Мор с грустью посмотрел на нее.
— Отложить дело — не значит его отменить, — сказал он.
Несколько мыслей из предъявленной ему фальшивки он однажды высказал королю. Только ему, никому больше. От кого же узнал об этом тот, кто изготовлял памфлет?
Король хочет его гибели. Король и королева — его прямые враги. Это теперь ясно.
7
Приятель Мора, крупный торговец Бонвизи, предлагает помочь ему уехать из Англии.
— Парламент один раз вас защитил, — говорит он. — Стоит ли испытывать судьбу вторично?
— Я остаюсь, — отвечает Мор.
8
— Вы же не написали, — говорит ему Мэг, — ни строчки, направленной лично против короля. За что вас преследуют?
— Я писатель, — отвечает Мор. — Видишь ли, Мэг, чтобы попасть в немилость к королю, вовсе не обязательно открыто выступать против него.
9
В тиши своего кабинета Генрих обдумывает создавшееся положение. Следует надеяться, что это в последний раз в его царствование парламент посмел не выполнить волю монарха. Нет, он не распустит его. Зачем идти против традиции? Зачем вызывать недовольство?
Надо сделать иначе: лишить парламент какого-либо значения. Еще немного, и он, Генрих, будет еще более богат и, следовательно, почти независим от парламента. Зависеть от него — и еще как — будут члены парламента. Все эти толстосумы и сельские джентльмены, наживающиеся на овечьей шерсти, думают только об одном: как бы еще приумножить свои богатства. Он предоставит им эту возможность. Отныне это будет зависеть от него, кому дарить и продавать те земли, что он отнимет у церкви.
Ну, а что касается Мора, то его молчаливый протест будет сломлен.
Вторично король не промахнется. Либо Мор признает его волю, либо он умрет.
А ведь этот человек, если бы только захотел, мог бы купаться в золоте!
10
Духовенство предлагает Мору в дар значительную сумму денег.
Мор отказывается ее принять.
11
Подданным английского короля объявляется: его величество позаботился о переустройстве церкви. А также о целом ряде других дел.
Решение короля закрепляется новыми законами, со ставленными в решительных тонах. Это услужливо делает новый канцлер, Одли.
Итак, сначала новый закон о престолонаследии.
Он подтверждает королевские права Анны Болейн и ее потомства. И билль, согласно которому все должны принести присягу верности этому закону. Король признается единственным властителем страны — светским и духовным. Все его подданные обязаны отречься от папской власти и дать соответствующую клятву.
Март 1534 года.
Каждый подданный персонально должен произнести эту клятву в присутствии особой комиссии. А тот, кто не захочет это сделать, тот, кого не устраивает весь закон или какая-нибудь его часть, будет рассматриваться как враг, как государственный преступник.
Одновременно в стране усиливается и кровавое законодательство, направленное против нищих и бродяг. Уже по акту 1530 года бродяг наказывали плетьми и заключали в тюрьмы. Теперь закон таков: тому, кто вторично попадается в бродяжничестве, отрезают половину уха. На третий раз он должен быть казнен как тяжкий преступник и враг общества.
Бедность и вольномыслие — в колодки. Богатству, лицемерию, ханжеству, рабской приниженности — почет!
12
13 апреля 1534 года Мора вызывают в специальную комиссию. Собственно говоря, в письме, которое ему было вручено за день до этого, его приглашал посетить дворец в Ламбете только архиепископ Кранмер. Но король вовремя позаботился, чтобы при разговоре присутствовали еще двое: Кромвель и герцог Суффолк.
Свидание назначено на одиннадцать часов. В десять — Кранмер уже успел облачиться в свою роскошную лиловато-синюю шелковую рясу — он получает запечатанный пакет от короля: его преосвященству будет, наверное, легче вести разговор в присутствии еще двоих свидетелей.
Это означает одно: король знает о тайной симпатии Кранмера к Мору. И принимает все меры, чтобы Кранмер вел чисто официальный разговор.
Он длится долго, этот разговор. В основном это диалог между Кранмером и Мором. Кромвель и Суффолк не вмешиваются. Их долг — слушать и обо всем донести королю.
…Здесь, в Ламбете, Мор когда-то провел незабываемые годы во времена Мортона. Теперь сорок лет спустя он сидит в бывшем кабинете Мортона перед людьми, из коих по меньшей мере один его смертельный враг. И он должен слушать осторожные речи скованного присутствием соглядатаев Кранмера, пытающегося уговорить сделать то, что противоречит его, Мора, убеждениям. И вновь объяснять свою позицию, твердо зная, что каждое неосторожное слово будет ему тут же поставлено в вину. Твердо зная, что Кромвель только и ждет, чтобы он высказал мысли, осуждающие короля или его политику.
Но Мор и не думает об этом говорить. Спокойно выслушивает он Кранмера, спокойно читает покрытый четкой вязью букв пергамент с текстом присяги — может быть, сэр Томас Мор, ведущий отшельнический образ жизни, не имел возможности раньше с ней ознакомиться?
Неспешно возвращает он документ Кранмеру.
— Я ничего не могу возразить, — говорит он, — против присяги в верности новому закону о престолонаследии. Я готов подписать ее, но я не могу подписать клятву, отрицающую власть папы.
Иными словами, он против реформации.
Почему? Мор не вдается в подробности. Все равно его здесь не поймут. Он говорит просто:
— Это не согласуется с голосом моей совести. Вот так: мне это запрещает совесть.
(Посмеет ли король осудить его за то, что относится к вопросу совести? И на основании какого закона?)
Это единственно возможная позиция в борьбе. Но одновременно и принципиальное убеждение Мора. Никто не имеет права вмешиваться во внутренние убеждении другого человека, тем более насильно навязывать ему свои. Тот, кто это делает, — неприкрытый тиран.
13
Мора продолжают уговаривать. Не хочет же он противопоставить свое мнение «мудрости всей нации»? Мнению парламента и совета королевства? Наконец речь идет о законе, утвержденном, как и полагается, парламентом. Все подписали этот акт, во всяком случае, огромное большинство. Считает ли себя сэр Томас Мор умнее всех? Наконец он просто обязан исполнить свой долг подданного, обязан выполнить закон.