Время прибытия

Третьяковская галерея
Портрет молодой женщины
Обычай светский нетерпимо строг:
Какое б горе сердце ни сжимало,
Будь мраморной,
                    дабы никто не смог
Понять, как ты, красавица, устала.
Взирай сквозь паутинку на холсте
Так,
     чтобы не поведать поневоле
Мужчинам – о сокрытой наготе,
А женщинам – о потаенной боли.
Будь существом недостижимых сфер.
Пусть очи твои сравнивают с бездной…
А в них всего лишь
                      статный офицер,
Такой желанный и такой бесчестный!
…Но что мне до услужливой молвы,
Когда твой взгляд смиряет в сердце смуту.
А тот жуир – в запаснике.
                                 Увы!
Он зрителям не нужен почему-то.
Влюбленные
Гуляют двое, обнявшись, по скверу.
И все глядят на них, разинув рты:
Он Квазимодо, а она Венера…
За что ж такому столько красоты?
Но кто судья душе, ее глубинам?!
И понимают, паре глядя вслед:
Когда влюблен, весь белый свет в любимом.
А разве не прекрасен белый свет?
В северном городе
Небо словно тяжелые своды,
А со сводов сочится вода.
Вот сюда в баснословные годы
Не смогла дотянуться орда.
Не домчалась кровавая туча.
И врагу, и соседу назло
Град остался живым и могучим —
Так в ту пору немногим везло.
Время годы, как волны, катило.
Город рос, куполами блистал,
Красоты набирался и силы —
Чуть столицей российской не стал.
Но чего-то ему недостало:
Иль казна оказалась слаба,
Может, просто была не судьба,
То ли крови за Русь пролил мало…
Пожилая библиотекарша
Простое платье и лицо простое.
Цвет беглых глаз как будто голубой.
Она нехороша.
                 Некрасотою
Всех женщин с несложившейся судьбой.
Струятся дни, ее обиды студят.
Их описать – всего одна строка.
А вон они, обугленные судьбы,
Рядами с пола и до потолка!
Да есть ли хоть одно движенье духа,
Которое б художник не постиг?
Еще немного – и она старуха.
Об этом тоже очень много книг.
Они на все, они на все ответят,
Над прошлым с нею будут причитать…
Зачем же так несчастно жить на свете,
Когда про это можно прочитать?
Старый декабрист
«…Когда-нибудь потомки все исправят:
Сорвут оковы и растопчут кнут,
И юношей замученных восславят —
Убийц, почивших в бозе, проклянут!
И будут, верю я, в грядущем веке
Чисты и зорки взгляды у людей:
Вспомянется несчастный Кюхельбекер,
Осмеян будет мерзостный Фаддей.
О новый век! Он будет безупречен.
На все ответит острый ум людской:
Зачем мы ждали гибельной картечи
И почему нас предал Трубецкой?
Как шахматы, без гнева и без пыла —
Всех нас расставят хладные умы…
Когда бы так же на Сенатской было,
Господь свидетель, победили б мы!»
Дуэль
Всему черед. И мщение настало.
Свет, словно снег, спускается с небес.
Сейчас они сойдутся по сигналу —
И не успеет выстрелить Дантес…
Не зря ж поэт мечтал служить гусаром!
И у барьера Пушкин не впервой!
Он подведет черту обидам старым —
За всех француз ответит головой.
Он им покажет – этой светской дряни, —
Как жжет сердца губительный свинец.
И д'Аршиак склонится к страшной ране
И, содрогнувшись, выдохнет: «Конец!»
Потом… Монарший гнев, чреда гонений,
Смятенье в сердце, ропот за спиной,
Но главное: он жил бы, русский гений,
Любил, писал…
                  Пускай такой ценой!
А мы бы знали, понимали с детства,
Что Пушкин прав…
                    А что бы мыслил он,
Обмолвившийся: «Гений и злодейство —
Две вещи несовместные…»
Прогулка по Москве
Я ищу девятнадцатый век
В подворотнях,
Как неярким апрелем припрятанный снег
От лучей посторонних.
Старый дом. В нем уже не зажжется окно:
Новоселье – поминки.
Мне шагать через век – от Бородино
До Ходынки.
Есть в модерне какой-то предсмертный надлом…
Переулки кривые.
Революция за поворотом. Потом
Сороковые.
Где-то рядом автомобили трубят
И дрожит мостовая.
Мне в глаза ударяет высокий Арбат.
Я глаза закрываю.
Заводское общежитие
В заводском общежитии
                             жили крикливо и тесно,
Но зато как-то просто
                         и, я бы сказал, налегке.
Это был особняк,
                    очень дряхлый и неинтересный:
Старина ничего
                 не оставила в особняке.
Разве только сквозняк,
                           вероятно из старорежимных,
В коридорной системе
                          никак разобраться не мог,
Он выискивал запахи
                        давних времен
                                          и кружил их…
А еще были в доме
                       паркет и лепной потолок,
Украшавшие прежде
                        чудесную бальную залу,
Что, к несчастью, была,
                            как жилищный вопрос, велика.
И ее поделили
                 так, чтоб каждой семье выпадало
Понемногу паркета старинного и потолка.
А потом все забылось.
                          Жильцы и не подозревали
Среди дымной стряпни,
                           беготни,
                                    подметанья полов,
Что живут так обычно,
                           так непритязательно в зале,
Где давался, быть может,
                               один из последних балов.
Это выяснил я!
                 И, ужасно взволнованный этим,
Отложил на потом
                     все другие ребячьи дела,
И в течение дня,
                   до чертей надоевши соседям,
Разузнал, что за чудо
                          пропавшая зала была!
…В эту ночь мне приснился
                                 какой-то блестящий военный,
На кого-то похожий
                      (но только лица нет на нем),
Он метался по комнате,
                            бился в фанерные стены,
И его эполеты
                 горели недобрым огнем.
А в потерянной зале,
                         за тонкой стеною невидим,
Замечательный бал:
                        звуки музыки, светская речь.
И несчастный военный,
                            на волю отчаявшись выйти,
Принимается саблей
                         преграду фанерную сечь.
Только стены стояли,
                          хотя от ударов трещали…
– Мальчик! Где же здесь выход?
                                      (Сует мне в карманы рубли.)
Ах, княжна, так нельзя!
                            Пощадите!
                                       Вы мне обещали:
Ведь мазурка моя!
                      Вы смеялись…
                                      О, как вы могли?! —
Но ни слова в ответ.
                        Или он не расслышал ответа
Среди звуков мазурки.
                          Внезапно кончается бал.
Поцелуи, прощанья.
                       – Такому-то князю – карету! —
И со стоном «уехала!»
                          Странный военный пропал.
…Поутру я проснулся
                         в глубокой, недетской печали.
Чем-то вкусным тянуло
                            (наверное, был выходной).
В коридоре ходили.
                       Друзья за окошком кричали.
Мама нежно пытала,
                        что нынче такое со мной.