Гипсовый трубач, или конец фильма
– Вы не поверите, но даже Коля Асеев завидовал моим составным рифмам! Говорил: «Жаль, Володька застрелился – вот бы порадовался!»
– Поверю, – ответил писатель, вставляя ключ в замок. – Но про «клику абрамовичей» я бы не стал…
– Вы считаете? – огорчился Бездынько. – А Жукову понравилось бы!
– Вот ему и почитайте!
– Он теперь коробится…
– Подождите, пока перекоробится! – буркнул Андрей Львович, скрываясь от назойливого пенсионера за дверью.
– Когда перекоробится – поздно будет… – донесся вздох поэта.
2. «Гиптруб»
Зайдя в комнату, писатель не успел порадоваться избавлению от Бездынько, как вдруг ощутил себя брошенным и никому не нужным. После трех дней, проведенных в обществе Жарынина, который повелевал Кокотовым, будто сержант-садист интеллигентным новобранцем, жизнь показалась автору «Полыньи счастья» унылой и бессмысленной. А исчезновение многообещавшей Натальи Павловны дополнило одиночество терпкой сердечной обидой.
Он поскитался по комнате, отвязал, встав на мыски, от люстры клочок серебряной новогодней канители и зачем-то вставил его в фарфоровый носик дулевского чайника. Потом, открыв трескучую дверь, Андрей Львович вышел в лоджию, подышал, оторвал от рябиновой кисти рыжую ягодку и задумчиво сжевал. Вяжущая горечь во рту, совпав с горечью душевной, нежданно утешила его, перейдя в некую гармоничную тоску.
Да и сам расстилающийся внизу осенний пейзаж настраивал на тихое, жизнеутверждающее уныние. Было пасмурно. Далеко-далеко, почти на горизонте, блеклой дневной свечкой маячила монастырская колоколенка. Тр и пруда, уходившие уступами вдаль, напоминали цветом свинчатки, которые мальчик Кокотов тайком от матери выплавлял на кухонной конфорке в баночке из-под гуталина. За прудами, почти у ограды, виднелся белый купол дальней беседки – туда еще соавторы в своих творческих прогулках не забредали. Сверху было видно, как территорию «Ипокренина» огибает узкая серая дорога: нырнув под арку и раздвинув желто-зеленый лес на пробор, она устремляется к Ярославскому шоссе, невидимому отсюда.
Сплюнув через перила горькую слюну, писатель вернулся в комнату и решил кому-нибудь позвонить, однако в трубке шуршала знакомая тишина: народный артист с кем-то разговаривал. Тогда Андрей Львович достал мобильный, выключенный для экономии аккумулятора, вернул аппарат к жизни и обнаружил на дисплее крошечный конвертик. Открыл:
Кокотов, какого черта вы недоступны? Я уехал разбираться на телевидение. Вернусь вечером, а вы не бездельничайте и запишите все, что мы с вами вчера придумали. Только коротко, не больше пяти страниц. Это называется синопсис. Приеду – проверю! Жарынин.
Несмотря на хамский тон эсэмэски, писатель вдруг ожил, почувствовал себя увереннее, даже ощутил в душе некоторое умиление. Нечто подобное он испытывал в лучшие брачные годы, вступая с Вероникой в бодрящую перебранку из-за обиходного пустяка и прекрасно зная, что все закончится бурным взаимным прощением, от которого случаются дети. Но у них дети так и не случились, иначе Вероника никогда бы не ускакала к неведомому хозяину джипа с темными стеклами. Сначала колебался сам автор «Заблудившихся в алькове», дожидаясь больших гонораров для обеспечения изобильного младенчества, она же всячески высмеивала его осторожность, которую называла «политикой полового изоляционизма». А потом, когда он, отчаявшись разбогатеть, все-таки решился, – передумала жена, наверное, подыскивая для своего ребенка другого, состоятельного отца.
Именно тогда в их жизни появилась Ольга, та самая однокурсница, что на свадьбе дала пощечину Меделянскому. Она развелась во второй раз и зачастила к подруге, водила ее с собой на вернисажи, даже потащила за свой счет на море. Вместе они, кажется, и ловили мужиков «на зародыша»! Во всяком случае, на суд Вероника явилась в широком балахонистом платье, хотя до этого всегда предпочитала фасоны, подчеркивающие ее тонкую талию. Кстати, именно после развода автора «Преданных объятий» впервые посетила мысль о том, что ведь у него уже есть дочь от первого брака, и если очень захотеть, – можно ее разыскать. Но зачем?
Размышляя об этом, Кокотов стал готовиться к литературному подвигу. Он извлек из нижнего яруса серванта старый электрический самовар, чьи заизвестковавшиеся внутренности напоминали сталактитовую пещеру, налил в него воды и воткнул штепсель в розетку, висевшую на проводах. Самовар закряхтел, а писатель полез в чемодан за «Улыбкой мудрой обезьяны» – так назывался зеленый улунский чай, который он покупал в магазинчике «Путь Дао» на Арбате.
Скорее всего, эти зазывные «бренды», вроде «Счастливого вздоха невесты», «Любимого жасмина императора» и «Улыбки мудрой обезьяны», сочиняли не китайцы, а наши прохиндеи, завозя в Россию тюки безымянного чайного листа и хорошо зарабатывая на традиционном почтении европейцев к витиеватой мистике Востока. В первый раз Кокотов купил «Обезьяну» случайно, заслушавшись молодого продавца – по виду подрабатывающего студента. То т разыграл перед ним целую китайскую церемонию: заваривал в крошечном глиняном чайничке разные сорта, объяснял, из какой провинции какой привезен, от чего помогает и чему способствует, давал попробовать и трепетно наблюдал, как вкусовые ощущения отражаются на физиономии клиента.
Андрея Львовича заворожило это продажное вдохновение: на лице юноши играл тот творческий восторг, какой случается, например, у пианиста, окончательно утонувшего в Шопене. Действительно, поколение «некст»! Кокотов еще помнил угрюмую советскую торговлю. В повадках вымерших ныне мастодонтов прилавка неуловимо присутствовало презрение к тому, чем они занимаются, а их вялость и грубость были своего рода протестом против злой торгашеской доли. Всем своим видом они говорили покупателям: «Думаете, я бы не смог(ла) стать инженером, ученым, артистом, писателем? Еще как! А я вот, дура(к), стою тут целый день, отвечаю на ваши дебильные вопросы и продаю вам разную хрень! Ну что рассматриваешь? Не нравится – не бери!»
«Как же изменилась страна за эти два десятилетия!» – думал, отхлебывая из очередной чашечки, писатель.
В магазинчик «Путь Дао» он зашел совершенно случайно – скоротать время – и ничего покупать не собирался. Федька Мреев назначил ему свидание на Новом Арбате, возле бара «Жигули», чтобы отдать на рецензию пару рукописей: Андрей Львович состоял членом редколлегии «Железного века». Опаздывать Кокотов не любил, всегда выезжал из дома заранее, а потом маялся, приехав раньше времени. Но после такого представления уходить без покупки было неловко, и он выбрал «Улыбку мудрой обезьяны», которая, по словам студентика, «способствовала обострению креативных функций организма и резкому повышению IQ».
Бережливый писатель решил взять на пробу, чуть-чуть. Но тут выяснилось: как раз сегодня – последний день, когда, покупая килограмм чая, ты получаешь 25-процентную скидку. И впредь на подобную акцию фирма вряд ли пойдет! Но это еще не всё: взяв килограмм, можно с 50-процентной скидкой купить специальный чайник с двумя изящными чашечками.
«Послушайте, как звенит!» – продавец ударил карандашом по крышечке. – Уникальная глина! Встречается только в провинции Кунь-Лунь. Берите! Пить элитный китайский чай из обычной посуды нельзя!»
Но оказалось, на этом фейерверк скидок не заканчивается. Приобретя килограмм чая и глиняный уникум, можно было тут же, всего за 25 процентов от стартовой цены, получить в подарок пластмассовый поднос с видами Великой стены. Расплачиваясь за чай, сервиз и поднос, автор «Кентавра желаний» с ужасом понял, что на ценниках коварно указана стоимость не ста, как он полагал, а всего пятидесяти граммов.
«Чисто китайская традиция! – интимно улыбаясь, пояснил продавец. – Заходите еще!»
В общем, из магазинчика Кокотов вышел с внушительным пакетом и фактически без денег. Пришлось даже немного занять у Мреева. Щедрый Федька потащил Кокотова, расстроенного сокрушительной покупкой, в «Жигули» и долго там излагал ему свою любимую теорию о четырех типах писателей. Первые, их большинство, записывают заурядные мысли случайными словами. Вторые для заурядных мыслей находят-таки точные слова. Третьи глубокие мысли излагают случайными словами. И лишь четвертые, а их единицы, способны выразить глубокие мысли точными словами. Кокотов, заподозрив, к какому типу относится он сам, огорчился пуще прежнего и, оставив разгусарившегося Мреева охмурять черномясую официантку, потек домой.